Влияние информационного общества на методологию исторических исследований

Юмашева Юлия Юрьевна ORCID: 0000-0001-8353-5745 доктор исторических наук Заместитель генерального директора ООО "ДИМИ-ЦЕНТР" 105264, Россия, г. Москва, бул. Измайловский, 43 Yumasheva Julia Yurijevna Doctor of History Deputy Director of "DIMI-CENTER" 105264, Russia, g. Moscow, bul. Izmailovskii, 43 Juliayu@yandex.ru Другие публикации этого автора

Информационное общество — общество, в котором большинство работающих занято производством, хранением, переработкой и реализацией информации, особенно высшей её формы — знаний.

Материал из Википедии – свободной энциклопедии

Этот материал писался крайне тяжело потому, что каждый из предложенных в анкете вопросов, на мой взгляд, заслуживает большой дискуссии, написания сборников статей и монографий с развернутым историографическим анализом (в том числе и изучением особенностей национальных историографий) и обобщением выводов, которые в журнальной статье в форме вопросов-ответов могут быть обозначены только пунктирно. Тем не менее, я постаралась изложить собственное представление о затронутых проблемах, не первый год находящихся в центре обсуждения и очно-заочных полемик.

Начать мне бы хотелось с выражения некоторого сожаления о том, что в современной исторической науке отсутствует разработанный и общепринятый понятийный аппарат. Очевидно, что это следствие смены общефилософских теорий, произошедшей на рубеже 1980–90-хх гг., процессов интеграции отечественной исторической науки в общемировые научные тренды, которые наблюдаются в истории, как самостоятельной гуманитарной дисциплине (прежде всего – расширение сфер применения междисциплинарного подхода в последней четверти XX в.), а также бурного развития информационных технологий, которое стало фактором, воздействующим на все отрасли знания, в том числе и на историческую науку. В рамках этих сложных процессов происходит взаимопроникновение терминов, иногда без критического осмысления их изначального содержания и произвольной трансформации в новой «среде обитания». В результате одни и те же термины получают разное содержательное наполнение, зависящее и от национальных историографических традиций, и от исследовательского опыта конкретных ученых, и от «модных трендов», которым, как оказалось, подвержена (?) и историческая наука (или определенная часть историков-исследователей).

С одной стороны, отсутствие единого понятийного аппарата – благо, поскольку оно не ограничивает, а стимулирует научный поиск. С другой, как показывает печальный опыт последних нескольких лет, эта науковедческая лакуна в пределах конкретной дисциплины приводит к долгим и подчас бессмысленным дискуссиям, которыми подменяются собственно исследовательские проекты.

Вот и в предложенной анкете большая часть вопросов обусловлена различием в трактовках терминов «Историческая информатика», Digital humanities, Digital History, «аналоговые источники», «цифровые источники», «оцифровка» и т.п., в определении сущности, целей и задач первых трех из них и неточным пониманием физических характеристик или стоящих за этими терминами физических процессов в последних трех…

Учитывая вышесказанное, свои ответы на предложенные вопросы я буду начинать именно с определений терминов, которые буду использовать в дальнейшем, и для начала определю собственное вѝдение трех современных направлений в истории, принципы их взаимодействия и взаимовлияния, тем самым отвечу на 6 и 7 вопросы анкеты, которые мне представляются в ней ключевыми.

Историческая информатика

Не подвергая сомнению выводы И.М. Гарсковой, изложенные ею в монографии «Историческая информатика. Эволюция междисциплинарного направления» ^[1], я позволю себе определить собственное отношение к бытующим в сети и в некоторых публикациях определениям термина «историческая информатика».

Так, я не могу согласиться с определением исторической информатики, как дисциплины, которая занимается «изучением возможностей (?) использования информационных технологий в изучении исторического процесса, публикации исторических исследований (?) и преподавании исторических дисциплин, а также в архивном и музейном деле» ^[2], или отнесением ее к вспомогательным историческим дисциплинам ^[3].

Меня в целом устраивает определение, зафиксированное в Википедии: «Историческая информатика — междисциплинарная область исторических исследований, целью которой является расширение информационного, методического и технологического обеспечения исторической науки, а также апробация новых информационных технологий и методов в конкретно-исторических исследованиях. В основе исторической информатики лежит совокупность теоретических и прикладных знаний, необходимых для создания, обработки и анализа оцифрованных исторических источников всех видов» ^[4].

Мне представляется, что историческая информатика – не просто «междисциплинарная область», а в некотором смысле – основной механизм познания в цифровой эпохе, «над-дисциплина», методы которой в настоящее время уже настолько гибки и совершенны, что могут быть использованы как в проблемно-ориентированных исследованиях, так и в сугубо источниковедческих работах к ЛЮБЫМ типам и видам исторических источников; к любому количеству (к массовым, к уникальным) и формулярам источников (к структурированным, и к слабо структурированных и совершенно не структурированным); а также к любой форме представления исторических источников (к оцифрованным, т.е. переведенным в цифровую форму, независимо от того, какова это «цифровая» форма (текстовая, графическая и т.п.), к неоцифрованным источникам (документам на традиционных носителях)). Поэтому в приведенном определении я бы уточнила только одну позицию, а именно последнюю фразу в части «создания, обработки и анализа оцифрованных исторических источников», убрав из нее слово «оцифрованных».

Digitalhumanities

Термин Digital humanitiesпредставляется мне спорным, о чем я неоднократно говорила и писала в дискуссиях на листе рассылки АИК, в частной переписке с членами сообщества. Во-первых, потому, что для меня так и остается невыясненным состав этих самых «гуманитарных дисциплин». К сожалению, изучение различных определений не добавляет ясности, т.к. обычно в них упоминается разное количество и состав «гуманитарных наук» (вплоть до риторики, юриспруденции, философии, археологии и музыки (?)) ^[5]. Не определен этот перечень и в знаменитом «Манифесте цифровой гуманитаристики» 2010 г. (Manifesto for the Digital Humanities), в котором, однако, заявлено, что направление опирается «на все научные парадигмы, знания и умения, накопленные каждой из соответствующих научных дисциплин (?), используя инструменты и перспективы, открывшиеся благодаря цифровым технологиям» (п. 1.2.). Любопытно также отметить, что в этом тексте возникновение самого направления Digital Humanities «отодвинуто» минимум на полвека (?) назад (п. 4), и в его сферу включены все когда-либо существовавшие научные сообщества, занимавшиеся изучением возможности применения и применением компьютерных методов исследования ^[6], что, по крайней мере, вызывает недоумение. В англоязычной дефиниции говорится о том, что «определение цифровых гуманитарных наук постоянно формулируется учеными и практиками, поскольку область постоянно растет и меняется, и конкретные определения могут быстро устареть или излишне ограничить будущий потенциал» ^{[7, 8]}. Такая «экспансионисткая» трактовка наводит на печальные размышления о том, что попытки объединить всех «под зонтиком DH» (термин из п. 6 анкеты) на самом деле призваны закамуфлировать отсутствие понимания целей и задач DH как научного направления, круга изучаемых им предметов, объектов и проблем, что превращает научное направление в «клуб по интересам».

Во-вторых, перевод на русский язык и раскрытие содержания первого слова в словосочетании DH («digital» – «цифровые»), данное в тексте определения в Википедии и подразумевающее объединение «методологии традиционных гуманитарных наук с компьютерными науками» ^[9], на мой взгляд, еще больше добавляет этому термину неопределенности ^{[10, 11]}.

Безусловно, объединение методологий разных наук (включая историю и информатику), а также их взаимопроникновение, обогащает любую дисциплину. Однако, знакомясь с результатами исторических исследований, которые созданы в рамках Digital Humanities, бросается в глаза не объединение методологий, а утрата многих традиционных методов исторического исследования, и в первую очередь − методов научной критики исторических источников и анализа историографии, которые являются обязательными этапами любой исторической работы…

Изучение программ конференций и деятельности организаций ^{[12, 13, 14, 15, 16 и др.]}, имеющих в своем названии обозначение Digital Humanities, привели меня к выводу о том, что это направление весьма эклектично, и в каждом конкретном случае «первую скрипку» играет та дисциплина, специалисты которой имеют бόльший вес в данной институции или в локальном сообществе. К сожалению, как правило, историки в этих сообществах либо в меньшинстве, либо их работы выполнены в рамках таких пограничных дисциплин как кодикология и текстология*, либо «компьютерная» составляющая представленных исследований не выводит их на уровень серьезных исторических и источниковедческих обобщений, останавливаясь на формировании метаисточников (что роднит Digital Humanities с Digital History) и обсуждения способов их дальнейшего возможного изучения ^{[17, 18, 19, 20, 21 и др.]} (открытые данные, big data, базы данных,цифровые архивы (?), визуализация изображений (?), трехмерное моделирование исторических артефактов (?), анализ интернет-среды («хэштег-активность»), создание альтернативной реальности и т.д.) ^[22].

И совсем уж странно выглядит включение в перечень направлений применения Digital humanities краудсорсинга, определяемого как «вовлечение интернет-пользователей к участию в научной (?) деятельности и развитие проектов гражданской науки». Этот широко используемый в различных областях человеческой деятельности метод делегирования выполнения рутинных, однотипных, технических работ непрофессионалам-волонтерам, применяемый, прежде всего, в целях экономия средств, не имеет ничего общего с научной деятельностью, и к тому же, в рамках собственно исторических исследований требует (как минимум) наличия у исполнителей определенной квалификации (хотя бы умения читать рукописные тексты, выполненные в исторической орфографии или почерках) а также организации серьезного процесса верификации созданных ими результатов. В качестве примера последнего – организации работы по верификации – можно назвать проект «Твоя родословная» ^[23], в котором волонтерам поручено заполнение базы данных на основе электронных копий метрических книг, или проекты транскрибирования текстов исторических документов, осуществляемые на платформе Zooniverse ^[24] и др.

Digital History

Анализируя содержание термина DigitalHistory, приводимое в различных отечественных и зарубежных публикациях ^{[25, 26, 27 и др.]}, я прихожу к выводу, что его возникновение и бытование никак не связано с той средой, для отражения процессов в которой этот термин, якобы, создан**, т.е. для архивов, библиотек и музеев. Во всяком случае, крупнейшие зарубежные фондодержатели свою деятельность по оцифровке и публикации электронных копий документов, книг, музейных предметов и т.п. позиционируют как деятельность в области обеспечения сохранности (digital preservation ^[28]) и онлайн-доступа (online access), но никак не Digital History. К примеру, Библиотека Конгресса развивала собственную программу National Digital Library Program ^[29], NARA – с начала 1990-х реализует срочные «Стратегии оцифровки» своих фондов ^[30], отдельное направление публикации документов в NARA разрабатывает аналог нашей Археографической комиссии − The National Historical Publications and Records Commission (NHPRC) ^[31]; Национальный архив Великобритании создает собственный электронный каталог Discovery и National Digital Archive of Datasets ^[32], Национальный архив Австралии, реализуя программу Anzacs ^[33], не позиционирует ее как «цифровую историю»… Список можно продолжать, включая в него Британскую библиотеку, Британский музей, Лувр, Национальную библиотеку Франции, Музеи и библиотеку Ватикана, Прадо и т.п.

Учитывая это, а также анализируя деятельность большого количества университетских центров, в названиях которых присутствует термин DigitalHistory, я думаю, что честь его изобретения и распространения принадлежит отнюдь не тем, кто профессионально и в силу должностных обязанностей занимается вопросами массового перевода историко-культурного наследия в цифровую форму. К сожалению, большинство предлагаемых этими учебными центрами методов «перевода памятников историко-культурного наследия в цифровой формат», равно как и решения «практических задач оцифровки соответствующих материалов и обеспечения доступа к ним» не находят реального применения в деятельности фондодержателей (за редчайшим исключением в виде проектов, реализованных крупнейшими исследовательскими центрами, библиотеками и архивами Стенфордского, Оксфордского университетов, действующими в рамках международных/национальных программ и в сотрудничестве с профессиональными фондами).

Анализируя зарубежную и отечественную историографию, можно прийти к выводу, что в большинстве работ, выполненных в рамках Digital History, их авторы ограничиваются осуществлением одного этапа исследования, обычного для любого проблемно-ориентированного (тематического) проекта, а именно – переводом источников в цифровой вид. При этом зачастую ни на предварительном этапе отбора и подготовки источников к цифровой обработке, ни на уже сформированном метаисточнике (базе данных, или коллекции оцифрованных, распознанных/расшифрованных и набранных текстов) не производится никаких аналитических источниковедческих или исследовательских процедур, не формулируются рабочие гипотезы или содержательные выводы, а результатом работы становится ресурс, использование которого в рамках профессиональных исторических исследований проблематично в силу отсутствия в нем развернутого источниковедческого анализа и описания источников и/или возможности проведения такого анализа (прежде всего, в части внешней критики источников) пользователями ресурса (например, портал «Прожито» ^[34] и др.). И в этом смысле Digital Humanities и Digital History совпадают.

К редким исключениям в Digital History − востребованным ресурсам, которые имеют перспективу быть использованными в научных исследованиях, − можно причислить проекты в области устной истории по формированию комплексов аудио и видеоинтервью, восполняющих отсутствие архивной документации, возникшее в результате осуществления целенаправленной политики правительств отдельных стран. Это, например, проекты специалистов Южно-Африканской Республики по созданию аудиовизуальных коллекций воспоминаний людей, переживших апартеид. Проекты выполнялись в рамках Национальной программы по устной истории (NOHP) Южной Африки, которая «должна была сыграть решающую роль в восстановлении и поддержании человеческого достоинства многих миллионов людей, разрушенные в результате колониализма и апартеида» ^[35].

Резюмируя, можно сказать, что анализ различных трактовок дефиниций трех терминов, их неоднозначность и значительное количество пересечений привели меня к формулированию собственной позиции по вопросу о том, как определять, к какому направлению относится то или иное исследование. C определенного момента я стала оценивать работы (исследования, публикации, информационные ресурсы и т.п.), а также их авторов и организации, в которых они созданы, не по позиционированию их в рамках того или иного направления (Историческая информатика, Digital humanities, Digital History и т.п.), а по наличию в них результатов, которые могут расширить представления об истории (в обоих смыслах данного термина ^[36]), и независимо от того, описывают ли данные результаты историю процессов, явлений, событий, фактов, лиц и т.п. («проблемно-ориентированные исследования»), относятся ли к вспомогательным историческим дисциплинам (источниковедению в самом широком смысле слова), вводя в научный оборот новые комплексы исторических источников (я особо подчеркиваю разницу между вводом источников/комплексов источников в научный оборот и их переводом/презентацией в цифровую форму/цифровой среде), извлекая латентно присутствующую информацию из уникальных источников, или предлагают новые методы изучения и исторических источников, и конкретно-исторических проблем.

Тот же принцип можно применить и к формулированию ответа на вопрос о возможности участия в конференциях и иных научных мероприятиях, которые проводят организации, работающие в направлениях Digital Humanities и Digital History. Определяющим, на мой взгляд, является наличие в их программах отдельных историко-ориентированных секций (круглых столов) и/или докладов, тематика и методы осуществления исследований в которых предполагают получение содержательного результата.

Обозначив собственное представление о трех современных направлениях в исторической науке, я хотела бы перейти к ответу на содержащиеся в анкете вопросы.

ВОПРОСЫ

1. «Цифровой поворот» в исторической науке связывают чаще всего с массовой оцифровкой исторических источников в течение последнего десятилетия и, соответственно, с резким расширением онлайн доступа к ним. Считаете ли Вы, что этот поворот оказывает и другие воздействия на исторические исследования?

Как Вы относитесь к точке зрения, что цифровой поворот не оказал сколько-нибудь заметного влияния на методологические основы и принципы профессиональной работы историка? Дайте, пожалуйста, обоснование Вашего мнения.

Вновь начну с определения терминов.

Во-первых, это относится к, пожалуй, самому многострадальному термину − оцифровка, − содержание которого варьируется в зависимости от области применения и степени владения компьютерными технологиями у автора дефиниции ^[37].

В контексте данного обсуждения из всего многообразия определений этого термина мне импонирует самое нейтральное: оцифровка − это «процесс представления в цифровой форме данных, не являющихся дискретными ^[38]», поскольку оно не уточняет физического содержания данного процесса (ручной ввод (набор) информации; сканирование и получение графического образа, сканирование с последующим распознаванием (текста), индексацией (записей в базах данных), векторизацией (картографического материала) и т.п.).

В результате применения такой трактовки термина «оцифровка» хронологические рамки «цифрового поворота» для советской / российской исторической науки сдвигаются минимум лет на 50 − для ручного ввода информации, лет на 30 − для технологии сканирования, и примерно на 25−20 лет − для технологии поточного сканирования архивных документов ^{[39, 40]} и сканирования и распознавания для библиотечных фондов.

Вместе с тем, я бы хотела особо подчеркнуть, что в результате любого вида оцифровки традиционных исторических источников возникают машиночитаемые файлы (документы) и/ или электронные копии, не эквивалентные подлинникам. Для того чтобы эти суррогаты могли быть использованы в историческом исследовании в качестве полноценной замены исторических источников, необходимо проведение большой дополнительной работы по созданию «компенсационного описания», в котором фиксируется информация, имеющаяся в подлиннике и отсутствующая в копии ^{[41, 42]}, или разработке методов, позволяющих представить эту информацию каким-либо иным образом. К примеру, в конце 2018 г. с целью подтверждения адекватности электронной копии подлиннику документа во Франции на государственном уровне принят стандарт сертификации компаний, оказывающих услуги оцифровки ^[43] (правда, пока в области «замещающего сканирования» делопроизводственной документации временных сроков хранения), аналогичный подход декларирован и в США ^{[44, 45]}, и в Испании ^[46], а Библиотека и Архив Ватикана начали активно применять формат хранения изображений FITS, разработанный NASA ^[47] и хранящий все метаданные, описывающие процесс оцифровки ^[48] (по аналогии с процессами микрофильмирования) и т.д.

К сожалению, создаваемые в настоящее время на основе массовой оцифровки без реализации процедур аутентификации подлинности информационные ресурсы (я имею в виду, прежде всего, электронные копии подлинников архивных документов) несут на себе печать всех нерешенных проблем, которые являются «побочным эффектом» перевода исторических источников в цифровой вид (полнота, достоверность и т.п.). Поэтому эти информационные ресурсы могут рассматриваться исключительно в качестве ознакомительных материалов, а не как полноценная замена историческим источникам, и удаленный доступ к ним, на самом деле, мало что дает исследователю − фактически, только сокращение географического расстояния до места хранения подлинника и доступ к содержанию документа, и то, зачастую, не в полном объеме.

На эту тему опубликовано большое количество материалов, как в России, так и за рубежом, и повторяться не имеет смысла. Приведу лишь цитату из недавнего выступления Т.В. Черниговской, которая, размышляя об особенностях цифровой цивилизации, заострила только одну проблему «цифрового поворота»: «мы оказались в мире, в котором рухнули все ориентиры. Непонятно, где правда, где ложь, нет способа верификации информации. От того, что она где-то опубликована, не следует, что ей можно верить. Стирается грань между реальным и ирреальным миром ^[49]».

Этот нехитрый вывод становится все более очевидным пользователям оцифрованной информации. Между тем, напомню, что впервые эта проблема была сформулирована еще в 1996 г. в выступлении Джорджа Веллинга на XI Международной конференции AHC (Association for «History and Computing»), где он выразился вполне определенно: «[В интернет] практически невозможно проверить качество информации; каждый идиот может выставить то, что он (она) хочет ^[50]». Таким образом, подчеркну, что у наших зарубежных коллег уже давно появилось понимание того, что расширение доступа к массивам оцифрованной информации, представленной в Интернет, отнюдь не способствуют «расцвету» исторической науки и повышению качества исторических исследований. И причин (кроме уже озвученной профессором из Гронингена) несколько.

Перечислю основные так, как они видятся большинству специалистов. Дело в том, что работа историка с огромными массивами оцифрованной информации, которые стали доступны в последние десятилетия:

а) не исключают необходимости использования традиционных методов, а в случае осуществления проверки достоверности информации исторических источников и/или осуществления внешней критики источника – в большинстве случаев только их и приемлет, что, в свою очередь, значительно увеличивает время на изучение комплексов источников, переведенных в цифровой формат. Как образно было сказано на одной из зарубежных летних школ: «цифровой поворот связан с неотъемлемой проблемой работы историка − количество против качества, где основной вопрос о пределах, временных затратах и разочаровании ^[51]»;

б) обнажают незнание (невладение) специалистами уже апробированных методов компьютерного анализа, а также отсутствие инструментов, позволяющих не только верифицировать в автоматизированном виде адекватность созданных информационных ресурсов подлинникам и проверять достоверность сведений, изложенных в этих информационных ресурсах, но даже и более или менее качественно анализировать эти огромные массивы данных при решении многих исследовательских задач.

Неслучайно в университетах Западной Европы последние пять лет проводилась серия летних школ, которые назывались «История и исторические источники – после цифрового поворота ^[52]», на которых ставился вопрос о методах верификации и использования созданных в результате «цифрового поворота» информационных ресурсов, в том числе о необходимости изучения уже апробированных методик (базы данных, математическая статистика, ГИС, моделирование исторических процессов и т.п.) и расширения методов и технологий, позволяющих осуществлять проблемно-ориентированные исследования на основе созданных информационных ресурсов.

В этой связи мне думается, что на современном этапе развития «цифрового поворота» проявляется всеобщий принцип развития по спирали, который можно проследить и в этапах развития исторической науки, где за периодами открытия (обнаружения), собирания (накопления), систематизации и каталогизации, описания и ввода в научный оборот (публикации, в том числе и в новых – цифровых формах) исторических источников, следуют этапы поиска методов извлечения из них информации и их (источников) использования для постановки и решения исследовательских (проблемно- или источнико-ориентированных) задач.

Такиобразом, в настоящий момент мы, вероятно, стоим перед необходимостью осуществления «второго цифрового поворота», наступление которого в некоторых отраслях человеческого знания уже анонсировано и связывается с необходимостью изменения нашего мышления и разработки более совершенных исследовательских инструментов ^[53].

Косвенно это подтверждается происходящими за рубежом процессами. Об одном – возвращении интереса к изучению уже освоенных компьютерных методов – я упоминала выше.

Второй заключается в возникновении интереса к методам и методикам изучения оцифрованных исторических источников*** у организаций, которые профессионально занимались их переводом в цифровой формат: архивов, музеев, библиотек. К примеру, в архивном сообществе несколько лет назад произошла институционализация нового направления под названием «Computational Archival Science» («Вычислительная архивная наука» – https://dcicblog.umd.edu/cas/. Перевод термина на русский язык предложен Н.А.Храмцовской – прим. Ю.Ю.)», содержание которого его авторы определяют как «CAS – междисциплинарная область, связанная с применением вычислительных методов и ресурсов для обработки, анализа, обеспечения долгосрочного сохранения, доступа к архивным описаниям / архивным документам (коллекциям, архивам) с целью повышения эффективности и производительности их использования, а также достоверности содержащейся в них информации; решения проблем хранения и доступа и проведения исследований на основе архивных материалов», и далее «Вычислительная архивная наука (CAS) стремится исследовать воздействие новых методов и технологий, связанных с большими данными, на архивную практику и новые формы анализа, возникающие в исторических, социальных и культурных исследованиях, основанных на использовании архивных документов. Мы стремимся выявлять и оценивать текущие тенденции, требования и потенциал в этих областях, исследовать новые вопросы, которые они могут спровоцировать, и помочь определить возможные программы исследований для развития вычислительной архивной науки в ближайшие годы».

Анализируя работы, выполненные в рамках CAS, нетрудно обнаружить их определенную схожесть с проблемами, которые обсуждались в российской АИК почти 25 лет назад ^[54].

Специалисты Национального архива Великобритании в течение последних трех лет развивают это направление, «захватывая» (как сейчас модно говорить) разнообразные источники и данные, уже переведенные в цифровой вид в рамках Digital Turn (собственно научно-справочный аппарат, представленный в виде электронного каталога Discovery ^{[55, 56]} и электронные копии архивных документов, прикрепленные к записям каталога, а также веб-архивы правительственных структур ^[57]), и применяя к ним разнообразные компьютерные методы. При этом архивисты называют этот этап созданием «цифрового архива второго поколения ^{[58, 59, 60 и др.]}», перед которым стоят две задачи:

- необходимость предоставления новых способов доступа к цифровой информации (в каталоге, оцифрованным документам и born-digital документации);

- стремление сделать цифровые архивные документы доступными для вычислительного анализа.

Последнее в контексте данного материла мне хотелось бы подчеркнуть особо.

Одновременно высказываются идеи о пересмотре эталонной модели электронного архива OAIS в сторону большей ориентации на интересы пользовательской (исследовательской) аудитории ^[61], и даже в ходе выставки Интер-Музей (30 мая 2019 г.) на панельной дискуссии «Будущее публичного портала ГК МФ» обсуждался вопрос о доработке программы «Государственного каталога Музейного фонда» для удовлетворения запросов исследователей ^[62].

И, наконец, своеобразным подтверждением того, что Digital Turn имеет своей конечной целью возможность не просто накапливать ресурсы, а проводить полномасштабные исследования, является начатый первоначально в Венеции ^{[63, 64]}, а теперь распространившийся на всю Европу проект Time Machine ^[65], главным предназначением которого является объединение «Больших данных прошлого», извлеченных из исторических источников и интегрированных в единую «цифровую информационную систему, отображающую европейскую социальную, культурную и географическую эволюцию», с возможностями научного поиска и анализа, и создание на основе этих данных «машины времени», представляющей историю Европы ^[66].

Короче, мы вновь вернулись к аналитике, но уже на новом витке спирали...

Резюмируя этот развернутый ответ, могу сказать, что, на мой взгляд, цифровой поворот к настоящему времени, действительно, не оказал сколько-нибудь заметного влияния на методологические основы и принципы профессиональной работы историка, и его воздействие пока можно охарактеризовать, как половинчатое:

- в некоторых случаях, он подтвердил актуальность традиционных методов и устоявшихся подходов, перенеся и обострив их в новой «цифровой среде», а заодно и обнаружив свойственные только ей проблемы, эффективного решения которых пока не найдено;

- в некоторых – даже сделал «шаг назад» от уровня методических и методологических разработок в области исторической информатики середины начала 2000-х г.;

- в некоторых – обозначил задачи возвращения к уже апробированным методам анализа и развитию новых исследовательских инструментов, причем сделал это сравнительно недавно.

2.Какие изменения происходят в исследовательском инструментарии историка в условиях цифрового поворота – как в области специальных / вспомогательных исторических дисциплин, так и в сфере конкретно-исторических, проблемно-ориентированных исследований? (Если можно – с примерами).

Отчасти на этот вопрос я уже ответила. Здесь лишь приведу несколько дополнительных примеров. На мой взгляд, в первую очередь формирование нового инструментария идет по двум магистральным направлениям, в которых выделяются явные приоритеты:

Создание ресурсов:

- создание справочных баз данных по вспомогательным историческим дисциплинам (палеография ^[67], геральдика ^{[68, 69]}, филигранология ^{[70, 71]}, сфрагистика ^[72] и др.);

- публикация оцифрованных коллекций исторических источников по отдельным ВИД (берестология ^[73], историческая картография ^{[74, 75]}, некрополистика, нумизматика ^{[76, 77]}, бонистика ^{[78, 79]}, генеалогия (публикация метрических книг), фалеристика и др.);

Разработка новых методов исследования:

- развитие и совершенствование инструментов, ориентированных на изучение уникальных источников (мультиспектральная фотосъемка ^[80], X-ray технологии ^[81]: технологии работы с угасающим текстом, обгоревшими рукописями, восстановление ранних форм фотографии и т.п.);

- развитие методов анализа разновидовых источников (прежде всего, аудиовизуальных) на основе использования нейросетей (Gallica, Фотопортреты времен Гражданской войны в США ^[82]) и/или технологий работы со звуком ^[83] и т.п.

Другой вопрос, что создание подобных ресурсов и разработка новых методов идет не быстро.

В проблемно-ориентированных исследованиях, на мой взгляд, изменения не столь заметны и относятся не столько к расширению проблематики, сколько к использованию нового инструментария (включая естественнонаучные методы и методики) и к реализации большего числа международных проектов на основе распределенных тематических информационных ресурсов и в идеологии e-laboratory.

3. Какие направления исследований в русле исторической информатики представляются Вам наиболее перспективными (как в методическом плане, так и в содержательном)?

В преамбуле этого материала я отмечала, что для меня историческая информатика – над-дисциплина, которой под силу любые исследования, осуществляемые в цифровую эпоху, как в содержательном, так и в методическом плане, поэтому перспективной является любая проблематика, любые комплексы источников и самые разные методы, которые могут быть применены в исследованиях.

В последнее время произошло несколько событий по установлению рабочих контактов кафедры исторической информатики истфака МГУ и фондодержателей – Государственного Эрмитажа, архивов Московской области и др., которые должны способствовать реализации этих возможностей. Мне думается, что прямой институциональный контакт и доступ к архивным документам /историческим источникам не отдельных исследователей, а авторитетной научной организации, должны способствовать возникновению новых идей и реализации новых направлений исследований.

Если говорить о тематике исследований, то мне представляется, что, во-первых, мы нуждаемся в одной (или нескольких) крупной объединяющей всех теме, такой, как когда-то была тема массовых источников, «открытая» для кафедры источниковедения И.Д. Ковальченко, или такой, как для кафедры исторической информатики был проект «Динамика экономического и социального развития России в XIX – начале ХХ вв. ^[84]». В рамках такой темы могли бы быть реализованы самые разные направления исследований, опробованы различные подходы и методики. Однако на сегодняшний день такая тема не найдена, что в определенном смысле усложняет развитие направления.

Во-вторых, снижая планку пожеланий, хочу отметить, что в настоящее время остро ощущается недостаток работ по социально-политической истории. Я не имею в виду тему репрессий и лагерей, которая за 20 лет исследований стала примерно такой же одиозно-проходной как в свое время изучение партийного руководства любыми отраслями народного хозяйства, процессами и вопросами общественной жизни в СССР. Достаточно сказать, что по запросу «заключенные» за период с 1998 по 2019 гг. РИНЦ выдает результат, превышающий 730 публикаций, – и это только зарегистрированные публикации в журналах исторического профиля, – что свидетельствует не столько о том, что тема себя исчерпала, сколько о том, что она нуждается в определенном «отдыхе» – переосмыслении источниковой базы, методов анализа и общефилософских подходов.

Вместе с тем, мне представляется, что для нас по-прежнему актуальным является изучение истории формирования профессиональных и управленческих элит, смены, преемственности и воспитания кадров в любых отраслях, любых направлениях общественной деятельности и в любой хронологический период. Понимаю, что данная проблематика связана с наличием архивной документации и / или ограничениями доступа к ней в силу действия закона о персональных данных, однако, выявление и изучение комплексов подобных документов вполне возможно на периоде до 1940-х гг. (например, очень ценными и пока невостребованными являются комплексы документов по личному составу наркоматов СССР 1920–30-х гг., хранящиеся в РГАЭ), к тому же архивами уже реализованы проекты (базы данных) по различной «персональной» проблематике, которые могут быть использованы в качестве исходной источниковой информации исследований – некоторые ссылки на подобные ресурсы я публиковала в своих статьях ^[85].

В-третьих, рассуждая о типах источников, которые могли быть привлечены к исследованиям, необходимо отметить большую притягательную силу и научные перспективы комплексов картографической документации, что было наглядно продемонстрировано в работах А.А. Фролова; визуальных источников (фотоматериалы, плакаты и т.п.), методы работы с которыми в рамках исторической информатики пока не определены и т.п.

В-четвертых, среди неосвоенных АИК технологий весьма перспективными являются технологии работы с уникальными объектами (мультиспектральный анализ, 3D-томография и т.п.). Сложность в реализации подобных проектов заключается в доступе к объектам исследования, наличии соответствующей аппаратуры и специалистов, профессионально работающих в данных технологиях. Мне хочется надеяться, что мы сможем найти взаимопонимание и с фондодержателями, и со специалистами по технологиями – был бы проявлен интерес и сформулирована задача. Большими перспективами обладают развивающиеся бурными темпами технологии нейросетей, поскольку сфера их применения не ограничивается только письменными источниками, а также технологии искусственного интеллекта – в особенности применительно к визуальной информации; интересными представляются механизмы формирования сложных баз данных (информационных ресурсов) на основе разновидовых источников, в которых применяются методы комплексного источниковедения и верификации данных источников одного вида сведениями, почерпнутыми из источников другого вида и т.п.

Наконец, в-пятых, мне представляется, что нам (не только АИК, но и всему профессиональному сообществу историков) жизненно важны грамотные научно-справочные ресурсы. В течение ряда лет я пытаюсь заинтересовать историков, архивистов, музейщиков идеей создания ресурса по русской палеографии. Увы, пока безрезультатно. Но продолжать «жить» с единственным представленным в сети информационным ресурсом ^[86], на мой взгляд, просто стыдно. И не по содержанию, которое в силу высочайшего профессионализма Анатолия Васильевича Муравьева не может быть подвергнуто сомнению, а в силу давно устаревшего морально и технически исполнения этого ресурса. Для сравнения – предлагаю посмотреть и позавидовать английскому порталу DigiPal ^[67]. То же самое можно отнести и к ряду других ВИД, которые могли бы быть эффектно представлены в виде мультимедиа или интернет-ресурсов (например, историческая география, историческая метрология, дипломатика и др.). Я уже не говорю о такой обобщающей теме, как титулы, мундиры, ордена, о которых Л.Е. Шепелев, автор одноименной монографии, справедливо писал: «Сталкиваясь с упоминанием титулов, мундиров и орденов, современный читатель (а иногда и специалист-историк) нередко затрудняется в понимании их значения».

Понятно, что все перечисленные темы на высоком содержательном уровне невозможно реализовать без прямого и непосредственного участия музеев, архивов, библиотек, а это, в свою очередь, требует большой организаторской работы и значительного финансирования, но мне думается, что в настоящее время историческая информатика, как научное направление, может и должна апеллировать к хозяевам самых высоких кабинетов и руководителям различных фондов и обществ (например, РИО) с тем, чтобы объединить все заинтересованные стороны в создании подобных ресурсов и их продвижении в сети.

4. Как Вам видится баланс двух компонент, сложившихся в исторической информатике – условно говоря, ресурсной и аналитической? Какая из этих компонент должна быть доминирующей в исторической информатике: первая, связанная с разработкой, систематизацией и источниковедческой оценкой информационных (цифровых) ресурсов, или вторая, где аналитическая составляющая связана с использованием информационных (цифровых) технологий и математических / формализованных методов для приращения исторических знаний?

Формулировка этого вопроса в очередной раз напомнила мне дискуссию 1994–1996 гг. между П. Доором и М. Таллером ^[87], которая метко была названа спором «номиналистов» и «реалистов» от исторической информатики (© И.Ф.Юшин). Речь о дискуссии об источнико- и проблемно-ориентированных подходах в исследованиях, выполненных в рамках исторической информатики.

Сейчас, как и почти четверть века назад, мне не близка позиция П. Доорна, сформулированная им в форме лозунга: «Мой единственный призыв – чтобы в центре внимания историка был анализ, а не источник». Я – на стороне М. Таллера, ответ которого оппоненту звучал менее афористично, но на мой тогдашний, да и сегодняшний взгляд, более точно по отношению к исторической науке в целом и ее тогда только наметившимся, а теперь уже можно сказать определенно – реализовавшимся –перспективам: «существует, по моему мнению, широкая сфера междисциплинарных исследований на границе истории и компьютерной науки, лишь частично пересекающаяся с квантитативными методами».

Конечно, за прошедшие 25 лет произошли тектонические сдвиги и в компьютерных технологиях, и в наших представлениях о широте и возможностях их применения в исторических исследованиях, и потому постановка этого, как мне казалось, давно решенного вопроса, стала для меня полной неожиданностью.

Позволю себе дать обоснование собственной позиции.

Итак, мне представляется, что деление на «ресурсную» (источнико-ориентированную) и «аналитическую» (проблемно-ориентированную) компоненты в исторической науке в целом, и в исторической информатике в частности, более чем условно, поскольку структура научного исторического знания весьма разнообразна ^[88] и не сфокусирована только на получении результатов проблемно-ориентированных исследований, основанных на «аналитической составляющей», независимо от того, какие технологии используются при ее реализации.

Учитывая это, а также уже упоминавшийся принцип диалектики – развитие по спирали – формулировка вопроса о доминировании в тот или иной исторический период развития научного направления одной из «компонент», представляется чрезвычайно утрированной и огрубленной, поскольку «доминанты» находятся в постоянном движении и изменении своего положения. Вот и сейчас в западной историографии уже наметилось возвращение к методам формализованного исследования созданных информационных ресурсов, с одной стороны, а с другой – идет активный поиск методов создания ресурсов, максимально соответствующих подлинникам и раскрывающим их информационные возможности.

Есть и еще несколько нюансов, которые не следует сбрасывать со счетов. Так, не следует забывать о том, что анализ (и синтез), как универсальные методы познания, в равной степени применимы как в изучении исторических источников и формирования ресурсов, так и в исследованиях исторических процессов и явлений в рамках проблемно-ориентированных работ. И результат анализа и синтеза в какой из компонент даст более значимое «приращение исторических знаний» – вопрос открытый, не имеющий однозначного ответа. Мысль эта не нова, ее сформулировал О. Боонстра в том же 1996 г. ^[89].

Наконец, не будем также забывать о том, что любое профессиональное историческое исследование невозможно без формирования и анализа источниковой базы, которую условно можно назвать «информационным ресурсом» проблемно-ориентированной работы. Другой вопрос – будет ли этот ресурс оформлен в таком виде, чтобы стать самостоятельным (промежуточным) результатом исследования, опубликованным для всеобщего использования, что в свое время было одной из целей Консорциума по базам данных.

К сожалению, знакомясь с публикациями уже сложившихся и молодых исследователей, приходится констатировать, что многие авторы не уделяют должного внимания этому этапу исследований, что приводит не только к утрате возможности повторного обращения исследователей к созданным в рамках исследования источниковым ресурсам (хотя бы в качестве дидактических учебных материалов), но и к печальным последствиям при проведении аналитических процедур и формировании выводов, создании моделей и т.п.

Именно поэтому, на мой взгляд, в исторической информатике должен присутствовать БАЛАНС, т.е. равновесие двух компонент.

5. Как Вы относитесь к тезису о том, что пора разработать новую ветвь источниковедения, отражающую растущую роль цифровых источников? Ее название может быть, например, таким: источниковедение цифровых документов.

Как Вы относитесь к новому термину «аналоговые источники», появившемуся на Западе несколько лет назад для обозначения всех источников, не являющихся цифровыми?

Начну с ответа на второй вопрос – по «старшинству» исторических источников, так сказать.

Аналоговые источники

В зарубежной историографии мне не удалось найти определения понятия «аналоговые источники», поэтому я не могу дать развернутый комментарий, а в отечественной историографии этот термин используется довольно давно в публикациях архивистов ^[90]. Исходя из этого, происхождение термина устанавливается довольно легко − используя логическую цепочку понятий, относящихся к этапам жизненного цикла документа от его возникновения в делопроизводстве до превращения в исторический источник при вовлечении в исследовательский процесс ^{[91, 92]} («документ (документоведение) − архивный документ (архивоведение) − исторический источник (историческая наука)».

Термин «аналоговый документ» вводится в соответствующих стандартах, принятых в документоведении и информационных технологиях и, вероятно, «наследуется» исторической наукой: «аналоговый документ (аналоговая форма документа) − форма представления документа в аналоговой среде», где «аналоговая среда − среда физических объектов (явлений), представленных в виде непрерывных характеристик (физических величин)» ^[93] (ср. «аналоговый − относящийся к непрерывным переменным физическим величинам или к данным, представленным в непрерывном виде, а также к процессам и функциональным блокам, использующим эти данные». Цит. по ИСО/МЭК 2382-1).

Таким образом, термин «аналоговый документ (аналоговая форма документа)» может быть применен в качестве эквивалента для обозначения традиционных (т.е. не переведенных в цифровой вид или born-digital) письменных документов, архивных документов и исторических источников, хотя мне представляется, что его применение более уместно в документоведческой или технической литературе.

С точки зрения источниковедения воспроизведенная логическая цепочка явно страдает неполнотой, поскольку далеко не все исторические источники являются письменными (документными) и хранятся в архивах. Учитывая это, для обозначения исторических источников, существующих в нецифровой форме, я предпочитаю использовать понятия «архивные документы/ исторические источники на традиционных носителях (в традиционной форме)».

Не менее запутана этимология термина «цифровые источники» (digital sources). В англоязычном сегменте сети присутствует термин Digitized [Primary] Sources («оцифрованные источники (первоисточники)»), который у некоторых авторов превращается в Digital Sources («цифровые источники») (скорее по недоразумению), но при этом не меняет своего содержания и подразумевает переведенные в цифровой вид (в том числе – отсканированные) исторические источники.

Попытки найти определение для термина «цифровой документ» (по аналогии с «аналоговым». Извините, за тавтологию! − Ю.Ю.) не увенчалась успехом. Все доступные зарубежные и отечественные справочники в качестве результата поиска предлагали термин «электронный документ», который представляется более точным с точки зрения архивного дела, поскольку в архивы (зарубежные − с начала 1970-х гг., в советские − с рубежа 1970-х−1980-х гг. ^{[94, 95 и др.]}) передавались разновидности электронных документов ^{[96, 97, 98, 99, 90 и др.]}, и в недалеком будущем будут передаваться электронные документы в современном понимании этого термина ^[100].

Вместе с тем, я не исключаю, что авторы, предложившие этот термин, могли рассматривать его как обобщающее понятие для любых машиночитаемых (в том числе и электронных) документов и данных (файлов), а также информационных ресурсов (информационных систем) ^{[101, 1 и др.]}.

Учитывая эти терминологические особенности и имея определенный опыт чтения спецкурса на тему «Электронные документы как исторический источник» на кафедре источниковедения истфака МГУ им. М.В.Ломоносова, думаю, что появление такого направления и исследований, и преподавания (обучения) закономерно.

В связи с этим мне представляется целесообразным сделать несколько предуведомлений для будущих авторов подобных курсов:

– стоит обратить особое внимание на место цифровых источников в классификации исторических источников ^{[102, 103]}. В настоящее время этот вопрос является дискуссионным, поскольку в наиболее авторитетных классификациях, предложенных Л.Н. Пушкаревым и И.Д. Ковальченко, документов этого типа по понятным причинам нет, а впервые проблема определения места электронных документов в классификации источниковедения был сформулирован К.Б. Гельманом-Виноградовым в рамках документоведения на рубеже 70–80-х годов XX в. (речь шла о «машиночитаемых документах» – так тогда назывались электронные документы).

Определение места цифровых документов в классификации осложняется тем, что строго говоря, цифра – это способ фиксации (кодирования) любой информации, и в цифровой форме (виде) могут существовать ВСЕ известные типы и виды исторических источников, видовое разнообразие которых при этом на физическом уровне нивелируется, и реализуется исключительно для восприятия человеком средствами пользовательского интерфейса ^{[104, 105]};

- электронные документы стоит рассматривать в исторической ретроспективе ^[106] и в тесной взаимосвязи не только с документоведением ^[107], но и с архивным делом, поскольку в архивы разные формы электронной документации стали принимать примерно с начала 1970-х гг.;

- и, наконец, учитывая то, что в классическом источниковедении огромную роль играют методы внешней критики источника, обязательными элементами данного курса должны будут стать обзоры (как минимум) истории компьютерного оборудования ^{[108, 109]}, программного обеспечения ^[110], эволюции носителей информации, а также рассмотрение проблемы хранения и использования электронных документов в долгосрочной перспективе (включая входящие в противоречие с внешней критикой источников процессы миграции и конвертации электронных документов).

В целом же, проблема электронных (цифровых) документов как исторических источников может претендовать на статус той самой «общей идеи», которая могла бы объединить исследователей.

Ответы на 6 и 7 вопросы я дала в преамбуле данного материала.

8. Какие изменения принес цифровой поворот в подготовку студентов-историков в вузах РФ? Какие проблемы выявились в этом процессе? Какой зарубежный и российский опыт Вы рассматриваете как полезный для совершенствования преподавания исторических дисциплин в университетах России? Чего Вы ожидаете от обсуждаемой программы цифровизации образования?

Не считаю себя экспертом в данном вопросе, поэтому от развернутого комментария воздержусь. Отмечу только, что те направления и инструменты, которые предполагается осуществить в рамках программы цифровизации образования ^[111] (в том числе многочисленные онлайн курсы ^[112] и механизм их психометрической аналитики ^[113], создание цифровых профессиональных профилей компетенций и траекторий развития граждан, цифровой университет ^[114]) вряд ли можно считать удачными именно с точки зрения образования, которое представляет собой «единый целенаправленный процесс воспитания и обучения, а также совокупность приобретаемых знаний, умений, навыков, ценностных установок, функций, опыта деятельности и компетенций ^[115]».

9. В чем, на Ваш взгляд, состоит специфика информационных ресурсов, создаваемых и используемых в исторической информатике? Могут ли информационные ресурсы, созданные в иных областях гуманитарного знания, использоваться в качестве источников в исторических исследованиях? Если да, то какими они должны обладать характеристиками?

Определение информационных ресурсов в настоящий момент является одним из самых дискуссионных, как и их классификация ^[116]. Так, определение ИР (информационные ресурсы – отдельные документы и отдельные массивы документов, документы и массивы документов в информационных системах (библиотеках, архивах, фондах, банках данных, других информационных системах)), закрепленное в ФЗ № 24 в 1996 г., в ныне действующем ФЗ № 149 «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» от 27.07.2006 отсутствует.

В российской системе стандартов этот термин вводится ГОСТ 7.0-99. «СИБИД. Информационно-библиотечная деятельность, библиография. Термины и определения», в котором определение получает очень значимое уточнение: «3.3.1.1. информационные ресурсы – совокупность данных, организованных для эффективного получения достоверной информации».

Таким образом, вне зависимости от предметной области, в которой и для которой создаются информационные ресурсы, главным требованием к ним является требование предоставления достоверной информации.

Полагаю, излишне говорить, что оно приобретает особую актуальность для информационных ресурсов, создаваемых и используемых в исторической науке вообще и исторической информатике, в частности, поскольку в данном случае проблема выяснения достоверности будет начинаться задолго до собственно создания информационного ресурса и присутствовать на всех этапах исследования: от выявления комплекса исторических источников и проведения их источниковедческой критики (в том числе – внешней), формирования выборки (если такой этап предусмотрен исследованием), определения адекватных методов преобразования информации в электронный вид и обеспечения достоверности в процессе ее преобразования, в результате которого должен быть получен аутентичный информации подлинника электронный ресурс (что особенно важно для сводных метаисточников), до выбора аналитических методов, обеспечивающих получение достоверного результата и синтеза выводов, а также их интерпретации в исторический контекст.

Важное значение для исторических информационных ресурсов приобретают также такие характеристики, как полнота комплекса источников и его репрезентативность, а такжена следующем этапа исследования– «чувствительность» методов анализа по отношению к изучаемой проблеме.

Прекрасно понимая, что в рамках историко-ориентированных исследований многие физические и содержательные характеристики источников не могут быть перенесены в электронный вид, я все же считаю крайне необходимым их подробное описание в тексте исследования, или в виде сопроводительной записки в случае самостоятельной (отдельной) публикации созданного информационного ресурса.

Публикация информационных ресурсов, созданных на «техническом» этапе исследования, в настоящее время не является обязательной, хотя мне представляется, что обнародование только полученных выводов без возможности их верификации читателями с помощью обращения к созданному ресурсу, обедняет и само исследование, и его презентацию, не говоря уже о «потерях» учебно-методического и рекламного характера (извините, но «борьбу» за сторонников научного направления никто не отменял, и публичное размещение ресурса в сети с детальным объяснением методов его создания, анализа и полученных результатов играет огромную роль).

О требованиях к информационным ресурсам исторической тематики, создаваемым архивами, библиотеками, музеями, и о возможностях их использования в научных исследованиях, я уже много раз говорила и писала ^{[41, 42, 117, 118 и др.]}. Повторяться не вижу смысла, тем более что основные требования к информационному ресурсу (обеспечение достоверности, аутентичности, полноты, репрезентативности информации источника, а также отражения его физических особенностей и места и роли в исторически сформировавшемся и отложившемся в архиве/библиотеке/музее комплексе) остаются неизменными, а предметом дискуссий в этом вопросе могут быть только методы и полнота реализации этих требований.

В этой связи главной задачей сегодняшнего дня я считаю необходимость разработки и оформления правил публикации исторических источников в электронной среде – археографических требований, адаптированных к специфике цифрового мира и особенностям представления в нем информации источников, существующих в традиционной форме и переведенных в цифровой вид (электронных копий), а также «простых» и «сложных» born-digital документов (баз данных/электронных каталогов, 3D-моделей, аудиовизуальной информации, мультимедиа-ресурсов и т.п.).

Подводя итог, хочу еще раз обратить внимание на то, что в ответах на поставленные вопросы я постаралась изложить собственную точку зрения, которая сформировалась в результате анализа отечественной и зарубежной историографии, изученной на глубину без малого 30 лет (с момента возникновения исторической информатики, как самостоятельного направления в рамках исторической науки); на основе сравнительного анализа терминологии и ее содержательного наполнения в российской и зарубежной исторической науке, а также «унаследованных» характеристик в отдельных терминах и взаимосвязей, существующих между терминосистемами документоведения – архивного дела – и источниковедения как части исторической науки.

А завершить этот материал мне бы хотелось цитатой из статьи известного канадского историка Яна Миллигана (Ian Milligan), автора монографии «History in the Age of Abundance? How the Web Is Transforming Historical Research» («История в эпоху изобилия? Или как интернет изменяет исторические исследования» ^[119] – прим. Ю.Ю.: имеется в виду информационное и источниковое изобилие), в которой, на мой взгляд, выражена ключевая мысль, характеризующая место и роль историка в информационном обществе, мире цифровых данных и оцифрованных документов: «Работа историка в XXI веке будет выглядеть совсем иначе, и будет заключаться в исследованиях баз данных, анализе данных. Но и в эпоху цифровых технологий фундаментальные навыки историков, заключающиеся в поиске контекста (интерпретации полученных результатов и их интеграции в исторический контекст) и накоплении знаний будут по-прежнему востребованы как самими историками, так и обществом» ^[120].

И меня это вдохновляет!

Примечания

* Нелишне напомнить, что Д.С. Лихачев в предисловии к первому изданию своего труда «Текстология» (1962 г.) писал: «текстология — и в своей теоретической, и в своей практической части — база литературоведения и исторического источниковедения». Вероятно, эта довольно популярная точка зрения оказала воздействие на историографию филологии, что стало причиной причисления текстологии к вспомогательным историческим дисциплинам круга источниковедения и позиционирования данных исследований, выполненных в Digital Humanities, в качестве исторических.

** «Цифровая история (или digital history) – это современное название направления, рассматривающего теоретические и практические вопросы перевода памятников историко-культурного наследия в цифровой формат и публикацию результатов оцифровки в Интернете» – цит. по А.Ю. Володин // URL: https://istina.msu.ru/conferences/presentations/5127158/ ср.: «сам термин Digital History родился не в среде историков (исследователей и преподавателей), а в среде «прикладников», занимающихся IT-приложениями в музеях, архивах, других учреждениях сохранения историко-культурного наследия, где решаются практические задачи оцифровки соответствующих материалов и обеспечения доступа к ним» – цит. по Л.И. Бородкин // URL:http://kleio.asu.ru/2012/1/hcsj-12012_14-21.pdf.

*** При рассмотрении этого вопроса стоит также упомянуть направление «Computational History and Data-Driven Humanities» (CHDDH), возникшее в начале 2010 годов. Однако, проведя две конференции в 2014 и 2016 гг., в дальнейшем данное направление себя никак не проявило.