Дисциплина и проступки воспитанников Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (1820–1830-е гг.)

Афанасьева Мария Борисовна аспирант, кафедра Истории России XIX - начала XX века, Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова 119192, Россия, Москва, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27, оф. корп.4 Afanaseva Mariia PhD Candidate, Section of Russian History of the 19th - 20th Centuries, History Department, Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, Moskva, g. Moscow, ul. Lomonosovskii Prospekt, 27, of. korp.4 marie_barton@mail.ru

Вопросы воинского воспитания и дисциплинарного контроля в военно-учебных заведениях в общем виде представлены в ряде работ, посвященных развитию военно-теоретической мысли, военной культуре и воинским традициям, исследованиям по истории русской армии. При всем обилии работ общего характера, частных исследований по этой проблеме применительно к Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (Николаевскому кавалерийскому училищу) недостает, они посвящены преимущественно военным традициям, неуставным отношениям ^{[1; 2]}. Целью настоящего исследования является комплексное рассмотрение вопросов, связанных с поведением воспитанников этого военно-учебного заведения, а также влияния дисциплины на другие стороны образовательного процесса и быта учащихся.

Объектом настоящего исследования является система подготовки офицерских кадров в 1820–1830-е гг. в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Предмет исследования – феномен воинской дисциплины и ее нарушения, влиявшие на социокультурный и профессиональный облик будущего офицера николаевской эпохи.

Разработка темы исследования ведется с привлечением комплекса опубликованных и неопубликованных источников. Среди опубликованных источников выделяются источники законодательные и личного происхождения – воспоминания, автобиографические записки выпускников учебного заведения (И. В. Анненкова, А. М. Меринского, А. Ф. Тирана, С. М. Сухотина). Неопубликованные источники представлены материалами делопроизводства, включающими приказы по учебному заведению, дисциплинарные журналы, отчеты о состоянии школы.

История Николаевского кавалерийского училища берет свое начало в царствование императора Александра I. По инициативе великого князя Николая Павловича высочайшим указом от 9 мая 1823 г. в Санкт-Петербурге была создана Школа гвардейских подпрапорщиков (с 1826 г. – Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров). Это учебное заведение должно было обеспечить надлежащий уровень военного образования для молодых людей, желавших достигнуть офицерского звания. Юноши, поступавшие в гвардию подпрапорщиками, даже при хорошем домашнем воспитании и общем образовании, выказывали весьма неудовлетворительную подготовку в военных науках, имели слабую военную дисциплину и отставали в строевых занятиях. Именно эти недостатки и надлежало исправить в новом учебном заведении.

Учебное заведение находилась под высочайшим надзором Николая Павловича, который лично составил инструкцию для его управления. Для общего надзора за воспитательной работой школы были приставлен инженер-генерал Карл Иванович Опперман. Командиром школы стал полковник лейб-гвардии Измайловского полка Павел Петрович Годеин. Обязанности командира школы были разнообразны, а личная ответственность крайне высокой. Он наблюдал за образовательным процессом и успехами подпрапорщиков и юнкеров в освоении общенаучных и военных дисциплин, следил за «направлением их к предназначенной цели воспитания», управлял штатом преподавателей, контролировал финансы и имущество ^{[3, с. 215]}.

Большое внимание в школе уделялось воспитательной работе, которая подкреплялась личным примером. Штат школы проходил строгую проверку. На должности назначались наиболее сведущие специалисты, имевшие опыт и славу в преподавании своего предмета. Например, математику вел подпоручик гвардейского генерального штаба Н. Н. Навроцкий, русский язык преподавал Я. В. Толмачев, составитель учебника «Правила словесности», и др. ^{[4, с. 21]}. Преподаватели должны были стать примером для своих воспитанников, не только обучать, но и воспитывать, следить за дисциплиной. Их кропотливая работа по подготовке к лекциям и репетициям дополнялась необходимостью ведения дисциплинарных журналов, в которых указывались проступки воспитанников.

Во время классных занятий все свое внимание воспитанники должны были уделять освоению учебных предметов. Для того чтобы молодые люди не отвлекались от учебного процесса, родственникам или иным гостям запрещалось во время классных занятий приходить в школу ^{[5, л. 57]}. Впоследствии подпрапорщикам и юнкерам стало и вовсе запрещаться покидать классы – даже «для исправления естественных нужд», под которые они зачастую маскировали дела, к учебе или здоровью не относившиеся, – иначе как с дозволения преподавателя или дежурного офицера ^{[5, л. 127]}. Те воспитанники, которые «не оказывали успехов в науках», ленились и относились с пренебрежением к требованиям преподавателей, получали строжайший выговор и оставались в школе, лишенные права на отпуск со двора впредь до исправления. Лишение отпуска стало одной из самых распространенных воспитательных мер, но недостаточно эффективной, поскольку нарушения дисциплины имели свойство повторяться ^{[5, л. 54, 57]}.

Самыми серьезными проступками считались дерзость и «непристойное поведение» в отношении преподавателей или иных лиц, которое проявлялось в нарушении субординации и неподчинении младшего старшему. Так, ослушание даже фельдфебеля могло подвести под арест с занесением в штрафную книгу ^{[5, л. 59]}. Если проступки совершались неоднократно и допускавший их воспитанник оказывал негативное влияние на товарищей, систематически втягивая их в свои шалости, то после ряда взысканий следовало отчисление из гвардейской школы в армейский полк. Такая мера была одной из самых строгих и применялась нечасто, лишь в особых случаях ^{[6, л. 40]}.

Одним из наиболее распространенных правонарушений юнкеров и подпрапорщиков было курение. Несмотря на строгий запрет, многие из них курили, хотя бы тайком. Как правило, одной трубкой-чубуком пользовались несколько воспитанников, которые объединялись в особые артели и поочередно хранили у себя курительные принадлежности.

Для предупреждения товарищей о приближении начальства использовались специальные кодовые фразы. Так, в пору, когда в школе учился М. Ю. Лермонтов, в 1832–1834 гг., такой фразой стало словосочетание «Николай Николаевич» ^{[7, л. 157]}. Подобные приемы свидетельствовали о сплоченности группы, о таких личностных качествах ее членов, как смелость, находчивость, лидерские наклонности воспитанников. С самим поэтом произошел забавный случай, когда командир школы генерал-лейтенант барон К. А. Шлиппенбах обнаружил поэта и его товарища за весьма странным занятием: желая продемонстрировать, кто из них сильнее, молодые люди гнули шомполы из гусарских карабинов и вязали из них узлы, причем шомполы находились на казенном счету. Командир тут же отреагировал на увиденное: «Ну не стыдно ли вам так ребячиться! Дети, что ли, вы, чтобы так шалить!.. Ступайте под арест» ^{[8, л. 169]}. Как правило, арест продолжался от 1 до 3 дней и как мера воспитания был довольно эффективным, особенно когда юнкер находился под арестом «на хлебе и воде». Впоследствии, ввиду значительного омоложения контингента школы в журналах воспитательного комитета делали запись о взысканиях буквально «за детские шалости», подразумевая различные мелкие выходки юнкеров и подпрапорщиков, менее всего угрожавшие порядку и требовавшие меньшего наказания. Число таких нарушений, достойных занесения в отчет, составляло от двух до четырех десятков в месяц ^{[9, л. 7–9]}.

Вечерами юнкера музицировали – собирались вокруг рояля, играли и пели хором. Петь в свободное время в соответствии с утвержденным распорядком дня воспитанникам не возбранялось, но песням должны были быть пристойного содержания. Творчество молодых людей далеко не всегда соответствовало ожиданиям начальства. Особенно отличались в этом М. Ю. Лермонтов и его товарищи. Поэту нравилось переделывать романсы в произведения нескромного содержания, а потом исполнять их громко и напористо. Другим любимым развлечением Лермонтова было исполнение песни «не в лад» или совсем другой песни, сбивая всех с такта. Шутливое творчество Лермонтова и его однокашников сохранилось в рукописных журналах, в которых все желающие могли оставить свои сочинения. Для этого надо было положить рукопись в ящик одного из столиков, находившихся при кроватях. По средам все статьи доставались и сшивались в единую тетрадь, которую вечером, при сборе всех воспитанников, громко прочитывали. Именно в таких журналах впервые появились шутливые стихотворения Лермонтова «Уланша», «Праздник в Петергофе» и «Юнкерская молитва» ^{[8, с. 171–172]}.

В «Юнкерской молитве» поэт высмеивал военные порядки: необходимость ношения форменной одежды, маршировку и муштру, которой подвергались воспитанники учебного заведения. Лермонтов в стихотворении упомянул своего преподавателя А. С. Стунеева, строевые занятия которого тяжело давались молодым людям. С манежем у Лермонтова связаны неприятные воспоминания: там поэт получил серьезную травму ноги, из-за которой был вынужден оставить занятия на несколько месяцев.

Самовольное издательство и распространение собственных произведений, особенно критической направленности, являлось грубым нарушением норм внутреннего распорядка. Подобная литература существовала «подпольно», поскольку воспитанникам школы надлежало читать только те произведения, которые дозволялись к прочтению или входили в круг учебной или военной литературы. Столь узкий и табуированный список не удовлетворял чаяний воспитанников, поэтому юнкера и подпрапорщики, несмотря на запрет, хранили и читали художественную литературу и периодические издания по интересам.

Кроме музыки и чтения воспитанники увлекались разными настольными играми. Вечерами они играли в шашки, домино или в кости. Вечер плавно перетекал в ночь, а игры продолжались, нарушая при этом распорядок дня. Чрезмерное увлечение играми, по мнению начальства, мешало подготовке к занятиям, поэтому приказом по школе эти развлечения в 1835 г. были запрещены, а дежурным офицерам вменялось в обязанность строго следить за тем, чтобы данный запрет не нарушался ^{[6, л. 18]}. Однако подпрапорщики и юнкера пользовались тем, что входная дверь в эскадрон на ночь запиралась и ключ от нее находился в дежурной комнате. Не ожидая посещения начальства, они засиживались по ночам, пили вино, читали романы. За подобное нарушение молодые люди рисковали лишиться отпуска и даже оказаться под арестом.

Другим увлечением была карточная игра. Азарт и задор заставляли многих молодых людей даже брать в долг, причем размеры этих сумм подчас бывали столь значительными, что расплачиваться по ним приходилось и после выпуска. По прошествии многих лет один из выпускников школы вспоминал: «Бывало, когда ляжешь спать, из разных углов долго еще были слышны возгласы: “Плие, угол, атанде”» ^{[7, с.155]}.

Начальство пыталось бороться с этими развлечениями, в приказах ограничивая личное время строго до 22 часов. Но воспитанники, рискуя получить взыскание, засиживались и дольше. Под покровом ночи из тайников доставались разная провизия, лакомства, булочки с наливкой или вином. Даже фельдфебель, как вспоминает С. М. Сухотин, позволял себе вечерние лакомства ^{[10, с. 76]}. Эти встречи иллюстрировали нарушение целого ряда правил, однако чаще всего они совершались тайком или оставались без должного внимания офицерства.

Для своих забав подпрапорщики и юнкера часто обращались к наемной прислуге. Лакеи, пользуясь возможностью отлучаться по разным поручениям офицеров, брали и иные «поручения» от воспитанников: приносили алкогольные напитки («малину»), пирожные и иные продукты. Несмотря на то что лакеям запрещалось выполнять подобные указания ^{[11, л. 139]}, многие из них все-таки соглашались на свой страх и риск. Известны случаи, когда прислуга, которая отказывались выполнять «приказы», противоречившие установленным начальством правилам, подвергалась избиению. О таких случаях сообщалось начальству, которое выносило решение посадить воспитанника под арест и держать его «на хлебе и воде». За удар дежурного лакея можно было лишиться свободы даже на всю неделю ^{[11, л. 139–140]}. Если избиение сопровождалось особой жестокостью, то наказание усиливалось. Один из воспитанников позволил себе бить лакея нагайкой. За это он был отчислен из училища в армейский полк ^{[6, л. 44]}. В то же время лакеи, которые шли на поводу у воспитанников и участвовали в различных шалостях, тоже получали соответствующее наказание. Например, за доставление молодым людям горячительных напитков полагалось наказание розгами ^{[6, л. 75]}.

Случались и мелкие шалости, проказы. Например, юнкера могли «подделать кровать» своему товарищу для того, чтобы тот с грохотом провалился, когда ляжет спать. Но во всем стремились видеть меру: «Мы, – писал впоследствии бывший воспитанник школы, – отделяли шалость, школьничество, шутку от предметов серьезных, когда затрагивалась честь, достоинство, звание или наносилось личное оскорбление» ^{[7, с. 159]}.

Юнкера использовали людские комнаты офицерских квартир, расположенных недалеко от школы, в качестве хранилища вина и штатской одежды для переодевания. В ней они могли незаметно покинуть школу. Юнкера оказывались за стенами своего учебного заведения в двух случаях – если находились в отпусках или убегали самовольно, надеясь, что начальство об этом не узнает. В последнем случае воспитанники вели себя как настоящие щеголи, но если при этом попадались, то получали строжайший выговор ^{[5, л. 33]}. А. Ф. Тиран вспоминает: «Службу мы знали и исполняли, были исправны, а вне службы не стесняли себя» ^{[12, с. 150]}. Излюбленными местами юнкеров были кондитерская Беранже у Синего моста, Фельвет на Большой Морской, Гане на Невском проспекте. Сообщение с кондитерской Беранже было налажено не только в выходные, но и в будни. Именно через кондитерскую передавались съестное, ликеры и другие напитки. Особенно такое снабжение было актуально в банные дни ^{[7, с. 158]}. С этим обыкновением пытались бороться: был издан специальный приказ по школе, чтобы в банные дни разделить воспитанников – по средам юнкера, а по субботам подпрапорщики. После всех процедур возвращаться следовало всем вместе, а не поодиночке ^{[11, л. 10]}, чтобы воспитанники не задерживались в бане и после нее с «малиной» и прочими угощениями.

Больше всего шалостей творилось во время лагерных сборов, выход на которые был для многих воспитанников глотком свежего воздуха. Сама дорога в лагерь зачастую начиналась с приключений. Вопреки всем узаконениям, переодевались в штатскую одежду и ездили на дрожках, отставали от колонны, засиживаясь в местных заведениях. В лагерях подпрапорщики и юнкера заводили знакомство с местными лавочниками, которые затем доставляли им разные съестные деликатесы и алкогольные напитки. Начальство издавало приказы, запрещавшие «подходить в балаганы и к продавцам булок» ^{[11, л. 94]}, но воспитанники все равно умудрялись покупать желаемое. Одной их хитростей была рыбалка. Воспитанники уходили из лагеря «ловить рыбу» на другую сторону пруда, скрытую о начальства. Эти «рыболовные» затеи, конечно, не могли остаться тайной ^{[13, л. 96]} и впоследствии разрешались лишь по особому дозволению и только на стороне пруда, располагавшейся в лагере, что вовсе лишало такую «рыбалку» всякого смысла.

В ходе лагерных сборов воспитанники школы контактировали с представителями других военно-учебных заведений. Это общение не всегда происходило мирно, желавшие «показать себя» вступали в конфликты. Нередким явлением были драки не только со своими товарищами, но и с посторонними, случались даже массовые беспорядки. Однажды дело дошло даже до применения оружия: один из подпрапорщиков нанес морскому кадету рану в ногу штыком ^{[11, л. 246]}.

Судьба воспитанников и все происшествия вне стен школы находились под контролем учебного заведения. Во-первых, поскольку воспитанники давали присягу и считались находившимися на службе. Во-вторых, юнкера должны были демонстрировать подобающее для воспитанника школы поведение на улице и в каких-либо учреждениях. Обо всех происшествиях докладывалось командиру школы. Например, самоубийство юнкера во время его отпуска у родственника и последующее следствие значительно затронули жизнь школы ^{[14, л. 1–2]}. Были предоставлены рапорты о передвижении юнкера накануне происшествия, описаны его поведение и состояние с целью выяснения всех обстоятельств дела.

Очевидно, что одними лишь наказаниями поддерживать дисциплину и способствовать успехам было недостаточно, поэтому в школе существовала система поощрений лучших. Их ставили в пример товарищам, представляли к особым наградам. За хорошие успехи юнкер мог получить, например, звание унтер-офицера, которому впоследствии необходимо было соответствовать, иначе нерадивый воспитанник мог его лишиться.

Даже после выпуска юнкера не теряли связь со школой. Дальнейшая судьба выпускников не была тайной для учебного заведения. Они продолжали службу на военном поприще или по ряду обстоятельств – как правило, по здоровью – отправлялись на гражданскую службу. Погибшие на поле боя и умершие от ран увековечивались в школе на черных мемориальных досках. Знаменитые выпускники и погибшие герои должны были стать примером для воспитанников. Школе становились известны не только подвиги своих выпускников, но и совершавшиеся ими проступки. Так, сильное впечатление на руководство заведения произвело предание военному суду ее бывшего учащегося за совершенное им преступление, надлежало сделать соответствующие выводы и скорректировать воспитательную работу с учащимися ^{[15, л. 1–2]}.

Таким образом, нарушения дисциплины и наказания в 1820–1830-е гг. в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров представляется возможным классифицировать в соответствии со степенью тяжести проступков. Первую группу составляют наиболее серьезные нарушения дисциплины и порядка: нарушения субординации, драки и избиения. Они становились сравнительно редкими, но ответственность за них была строже (арест, арест на «хлебе и воде», отчисление в армейский полк). Вторую группу составляют мелкие нарушения. В отношении них применялся строжайший выговор и оставление без отпуска. Отягчающим фактором становилось неоднократное нарушение норм. Подпрапорщики и юнкера должны были приобщаться к воинской дисциплине и учиться на своих ошибках, поэтому санкции преследовали преимущественно воспитательные, а не карательные цели.

Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров предстоит не раз поменять свое название, а вместе с этим искать и новые подходы к образовательной и воспитательной работе. В 1837–1838 гг. школа была реформирована по образцу кадетских корпусов, в 1859 г. учебное заведение получило новое название – Николаевское училище гвардейских юнкеров, – которое сохранилось до реформы военно-учебных заведений в 1860-х гг., а уже с 1864 г. и до конца своего существования оно именовалось Николаевским кавалерийским училищем.