Переселенцы и инородческое население в Енисейской губернии во второй половине XIX – начале XX вв. (на материалах Минусинского и Ачинского округов): проблема взаимоотношений

Мамышева Елена Петровна доктор исторических наук профессор, кафедра истории России, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова» 655017, Россия, республика Хакасия, г. Абакан, пр. Ленина, 92,, кв. строение 1 Mamysheva Elena Petrovna Doctor of History Professor, the department of Russian History, Katanov State University of Khakassia 655017, Russia, respublika Khakasiya, g. Abakan, pr. Lenina, 92,, kv. stroenie 1 sozor@mail.ru

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Республики Хакасия в рамках научного проекта 18-49-190002 "Этномиграционные процессы и формирование локальных сообществ и пространств: история и современность"

Во второй половине XIX – начале XX вв. формирование населения Енисейской губернии происходило в результате как продолжающихся стихийных, так и организованных миграционных процессов. По результатам Всеобщей переписи населения 1897 г. в Ачинском и Минусинском округах (с 1898 г. – уездов) преобладало русскоязычное население: 88,3% и 78,6% ^{[1, c . 322]}. По подсчетам исследователей, здесь же была сосредоточена основная масса инородческого населения – 8,3 % ^{[2, с.35]}.

В представленной статье на основе достижений новейшей литературы и вновь вводимых архивных материалов предпринимается попытка анализа взаимоотношений, складывавшихся в ходе миграций между переселенцами и инородцами в Енисейской губернии.

Минусинские и ачинские инородцы Енисейской губернии, получившие после революции 1917 г. этноним хакасы, относились наряду с другими сибирскими народами к инородческому сословию ^[3]. Их кочевой статус подтверждался особой системой самоуправления «степная дума – инородная управа – родовое управление», которая выстраивалась в соответствии с «Уставом об управлении инородцев» (1822 г.). Вскоре документ был признан устаревшим, на повестку дня был поставлен вопрос о его ревизии, которая «должна преследовать русификаторские цели» и должна отвечать задаче «полного подчинения сибирских аборигенов русскому законодательству» ^{[4, с. 225]}. Стремление к унификации управления привело к появлению многочисленных проектов о подчинении кочевых инородцев Сибири «…общим, действующим по империи законам, которые предусматривали слияние как оседлых, так и кочевых инородцев с государственными крестьянами во всех правах и обязанностях…» ^{[5, с.32]}.

Во второй половине XIX в. инородческое самоуправление подверглось трансформации: в этот период началось упразднение степных дум, поэтому инородные управы, которые были промежуточным звеном в системе самоуправления хакасов, превратились в высшее. В 1854-1855 гг. вместо Качинской Степной думы были образованы Абаканская и Июсская инородные управы, а в 1864 гг. последняя была включена в состав первой. В 1856 г. после упразднения Койбальской Степной думы Койбальский род был причислен к степной думе Соединенных разнородных племен, а Сайбино-Койбальский – к Абаканской инородной управе. В конце 1892 г. вышло предписание иркутского генерал-губернатора об упразднении Степных дум на территории Енисейской и Иркутской губерний и окончательного учреждения вместо них инородческих управ. На основании последнего Минусинское окружное полицейское управление приняло решение о ликвидации Степной думы Соединенных разнородных племен и образования вместо нее Аскизской инородной управы ^{[6, л.7]}. В 1893 г. последней в инородную управу была преобразована Кызыльская Степная дума.

Инородная управа превратилась в высшую ступень в самоуправлении хакасов, она осуществляла общее управление, в отличие от степной думы, имеющей только хозяйственные функции, обладала всей полнотой власти на подведомственных ей территориях. Инородная управа, являясь судом второй степени словесной расправы, была фактически высшей ступенью инородческой судебной власти. Спектр рассматриваемых на заседаниях инородных управ вопросов был обширным, что нашло свое отражение в документах инородных управ хакасов. Делопроизводственная документация названных органов содержит постановления управ и родовых старост по разным вопросам, включая взыскания долгов, розыска имущества, приговоры сходов, прошения и заявления инородцев по вопросам владения землей и сенными угодьями. В материалах управ сохранились предписания Енисейской Казенной палаты и переписка с ней по вопросам эксплуатации озер, угодий, сведения о числе душ, проживающих в стойбищах инородной управы, указы, различные ведомости. Помимо всего прочего, документы Инородных управ хакасов являются важным источником для исследования характера взаимоотношений между переселенцами и коренными жителями.

Тема взаимоотношений, сложившихся между хакасами и старожилами (чалдонами), не рассматривается в данной работе, стоит лишь вкратце отметить, что, по мнению ученых, между ними установились стабильные добрососедские отношения. Коренное население не считало чалдонов чужими, оно воспринимало их своими, поскольку знало их менталитет и культуру, которая на протяжении XVIII в. синтезировала «в себе характерные черты общерусской культуры и самобытные традиции, связанные с различными особенностями жизни в этом регионе Сибири» ^{[7, 8]}. По мнению ряда ученых, «к середине XIX в. в Сибири сложился субэтнос великорусского этноса – сибиряки, или сибиряки-старожилы, …действительно субэтническая, а не чисто географическая группа со своим специфическим набором ментальных, социальных, материально-бытовых, языковых и культурных характеристик» [9 с. 50]. Другие исследователи называют старожилов «носителями сибирской региональной идентичности, признаками которой являлись качества, формировавшиеся в сознании крестьянства Сибири в течение нескольких веков…» ^{[10, с. 80]}. И старожилы, и переселенцы проводили четкую границу между собой и переселенцами, новоселы рассматривались ими как «российские лапотники», которые принесли «российские порядки» в размеренную «сибирскую жизнь».

Большая часть переселенцев направлялась в Минусинский округ, который отличался более благоприятными для земледелия почвенно-климатическими условиями. Газета «Восточное обозрение» летом 1885 г. сообщала, что в г. Минусинск прибыли «тамбовцы буквально без медного гроша в поисках свободной земли , несчастные, голодные, они хватались за всякий слух о землях и скрывали его даже друг от друга, боясь, что если все они гурьбою отправятся в одно место, то их испугаются сибиряки и прогонят». ^{[11, с. 203]}. Подобная ситуация складывалась из-за отсутствия какого-либо обследования незаселенных земель на предмет их пригодности для заселения. В этой ситуации переселенцы, считая, что пригодные для хозяйственной деятельности земли находятся у старожилов, стремились обосноваться поближе к их селам. Из зафиксированного в статистических материалах числа переселенцев в Енисейскую губернию в 1890-1892 гг., 92,2 % обосновались в селах старожилов, 7,1 % – создали новые ^{[12, с.80]}. Не имея возможности создавать полноценные хозяйства, они увеличивали в деревне удельный вес бедноты. Переселенцы испытывали большие трудности при разработке целинных земель, их участки были менее плодородными, чем старожильческие. Старожилы выражали недовольство тем, что переселенцам зачастую отдавали земли, которыми они пользовались. При этом и переселенцы выражали отнюдь не самое доброе отношение к старожилам. Вот, к примеру, что о них писал один из новоселов: «А вот почему в Сибири-то и холодно, и дождей мало и лето коротко, – так кто тут раньше-то жил? – одни челдоны желторотые да ссыльные... За что же Бог и будет давать-то?... А вот как Россия наедет, так все и переменится...» (стиль сохранен – примечание авт.) ^[13].

Главной причиной конфликтных отношений, возникающих между переселенцами и хакасами, являлись также земельные вопросы. В соответствии с законом 1896 г. «О главных основаниях поземельного устройства крестьян и инородцев, водворившихся на казенных землях губерний Тобольской, Томской, Енисейской, Иркутской» крестьянам и хакасам в пользование отводились наделы в расчете 15 десятин на душу мужского пола. Закон игнорировал скотоводческий характер хозяйства коренного населения, которое с выдачей документов на пользование землями фактически переводилось из кочевого состояния в оседлое. Реализация закона о землеустройстве была сопряжена с основательным потрясением хозяйства и быта хакасов и не находила понимания, а тем более поддержки не только у основной массы, но и среди «степной аристократии», в руках которой находился местный родовой аппарат управления. Кроме того, с обеих сторон выработалась четкая дифференциация «свои – чужие», часть переселенцев, не обладавших навыками культуры или утративших их, высказывали по отношению к «инородцам» надменность, высокомерие и презрение: «русские смотрели на аборигенов как на нехристей, азиатов, орду» ^{[14, с. 62]}. Современники отмечали, что «русский крестьянин нередко смотрел на инородца «не как на человека, а как на домашнее животное», обязанное повиноваться всем требованиям, и не стеснялся в захватах земли, охотничьих угодий и рыбных промыслов, объясняя это тем, что «вода в реке текущая, принадлежит всем, дана Богом, и промышлять в ней могут все и каждый» ^{[15, с. 42]} .

Захваты земли были частым явлением, что вырабатывало в коренных жителях восприятие переселенцев как насильников, нарушающих его исконное право на землю. К примеру, в 1892 г. инородцы ведомства Сагайской степной думы обратились к енисейскому губернскому землемеру с жалобой о том, что в ходе обмежевания деревни Монокской, проведенного в 1876 г., а затем в ходе неправильного раздела, «проэктированного в 1886 г. число душ инородцев показано неверно и вследствие этого у переселенцев приходится по 36 с лишним десятин на душу, у инородцев только около 10 десятин на душу» (стиль сохранен – примечание автора) ^{[16, л. 11]}. Подобные жалобы были достаточно распространенным явлением.

Кроме того, органы инородческого самоуправления оказывались перед необходимостью рассмотрения необычных исков, поступающих от переселенцев на инородцев своего ведомства. К примеру, в 1897 г. Аскизская инородная управа рассмотрела заявление отставного рядового Егора Егорова, проживающего в д. Монокской, с требованием взыскать с инородца Николая Сагалакова 115 рублей 77 копеек, «которыя забрала у Егорова в разное время из лавки мать ответчика Х.П. Сагалакова, и выдала 20 ноября 1887 г. Егорову расписку, в которой выразила, что платеж этих денег должен произвести ея сын Николай по первому требованию Егорова». В ходе разбирательства выяснилось, что ответчик не отрицает этого долга, однако, возвращать деньги категорически отказывается, поскольку истец на протяжении нескольких лет квартировал в его доме на совершенно безвозмездной основе. Инородная управа на основании свидетельских показаний приняла решение в пользу ответчика: не взыскивать с Николая Сагалакова 115 рублей 77 копеек ^{[17, лл. 3, 3/об]}.

В 1896 г. в преддверии Всероссийской переписи населения (1897) Енисейское губернское правление особенно активно занялось учетом инородческого населения, его родоплеменного состава. Губернатор Енисейской губернии доводил до сведения иркутского генерал-губернатора, что в Минусинском округе учет коренного населения ведется правильно, в инородных управах Ачинского округа дела с составлением списков идут несколько хуже ^{[18, с.106]}. В течение 1898-1899 гг. был проведен анализ условий жизни инородцев, который выявил, по мнению властей, назревшие условия к переводу кочевых на общее с русскими крестьянами судопроизводства ^{[18, с. 117]}. Прокурор окружного крестьянского суда отмечал: «Что касается кочевых инородцев, то условия быта в настоящее время настолько изменились, что они по образу жизни, умственному и нравственному развитию, вообще по степени культурности ничем не отличаются от ближайшего к ним крестьянского населения. Многие из них занимаются хлебопашеством, сенокошением, пчеловодством, доставкой хлеба и овощей своего производства на золотые прииски и заводы и т.п.». На наш взгляд, приведенные выводы были призваны подготовить почву для решения вопросов по землеустройству для будущих переселенцев, приток которых в Сибирь возрос в связи с подготовкой и проведением столыпинской аграрной реформы. Государство проводило землеустроительные мероприятия по отводу участков для переселенцев в ускоренном режиме, вновь нарушая традиционные земельные права старожилов и инородцев.

Исследователи отмечают, что «через год после окончания Русско-японской войны ежегодный приток переселенцев составил 220 тыс., в 1907 г. – 383 тыс., не считая 136 тыс. ходоков, в 1908 г. был достигнут максимум – 700 тыс. человек в год. ….. всего с 1906 по 1914 г. за Урал прошло более 3 млн 700 тыс. переселенцев, из которых прочно водворилось там около 2 млн 700 тыс. Но и в эти годы самовольные переселенцы составляли в районе 40 %, а к 1910 г. в Сибири скопилось уже более 700 тыс. непричисленных переселенцев, которые не останавливались перед несанкционированными захватами земель не только у инородцев, но и у старожилов и казаков» ^{[19, с.51]}.

В условиях аграрной реформы «инородцы лишались необходимых для ведения кочевого скотоводства пастбищ и были вынуждены адаптироваться к новым изменившимся условиям обитания» ^[20]. К примеру, инородцы, оставшись не у дел, нанимались в пастухи к переселенцам. О том, как складывались новые трудовые отношения, свидетельствует дело, которое было рассмотрено в одной из управ. От крестьянина П. Брагина в Абаканскую инородную управу поступило заявление на инородца Евсея Терскова, который был нанят односельчанами «в пастухи пасти 1000 штук вместе скота и овец за цену: 1 скот- 7 копеек, пара овец – 7 копеек , теленок – 4 копейки, кроме того 2 ½ пуда ржаной муки, 2 фунта соли с сотни голов как рогатого, так и овец, а также по одному барану из сотни овец». В ходе переговоров Терсков выпросил у них задаток в 10 рублей денег и отправился домой, «откуда поныне не явился». Брагин и его односельчане два раза ездили за ним, но результат оба раза сводился к тому, что Терсков извинялся то лихорадочной болезнью, то обещаниями впоследствии отработать 10-рублевый задаток, чем и отвлекал их в течение трех лет от привлечения его к законной ответственности». Крестьянин отметил в заявлении: «Что касается условия нашего с Терсковым, то таковых у нас нет по той причине, что у него при договоре не было письменного вида, и мы с общего согласия определили совершить условие по получении письменного вида на жительство, что понятно не состоялось, потому что как видно с вышеписаного, Терсков у нас не служит, вместо этого только обманул нас на 10 рублей, да и 6 рублей мы потеряли на 2 поездки за Терсковым». Потерпевший просил инородную управу взыскать с подведомственного инородца Терскова в свою с товарищами пользу 16 (шестнадцать) рублей серебряных денег (21, лл. 157-158). По мере увеличения числа переселенцев количество подобных дел увеличивалось.

Главноуправляющий землеустройства и земледелия А.В. Кривошеин мечтал видеть Сибирь «не как придаток исторической России, а как органическую часть становящейся евразийской географически, но русской по культуре Великой России». Реализация данной идеи виделась возможной только при участии русских крестьян-переселенцев: «Хотя крестьянин, переселяясь, ищет своей личной выгоды, он, несомненно, в то же время работает в пользу общих интересов империи» ^{[15, с.23]}. В этой связи необходимо было создать общие для русского и коренного населения виды хозяйственной деятельности, быт, культуру. На этом основании перевод кочевых инородцев в разряд оседлых с распространением на них действия Общего положения о крестьянах рассматривался как нужное и своевременное мероприятие.

В соответствии с решением губернских властей в октябре 1911 г. хакасы были перечислены из кочевых в оседлые, а вместо инородных управ были созданы волости ^{[18, с. 178]}. С введением волостных учреждений родовая структура управления хакасов подверглась трансформации в территориальную.

Таким образом, во взаимоотношениях между инородцами Минусинского и Ачинского округов (с 1898 г. - уездов) Енисейской губернии и переселенцами наряду с конфликтными ситуациями постепенно появляются отношения, имеющие характер своеобразного диалога. Во многом этому способствовали переход инородцев на оседлый образ жизни, с одной стороны, а также интеграция переселенцев в сибирский социум, с другой стороны.