Исторический путь развития представлений о роли и содержании доктрины добросовестности в английском праве

Винокуров Сергей Николаевич ORCID: 0000-0002-0988-8822 кандидат юридических наук Старший преподаватель кафедры Гражданского и предпринимательского права, ВГУЮ (РПА Минюста России) 121351, Россия, город Москва, г. Москва, ул. Молодогвардейская, 46к1, каб. 203 Vinokurov Sergey Nikolaevich PhD in Law Senior tutor of the department of Civil and Commercial Law in All-Russian State University of Justice (RAJ of the Ministry of Justice). 121351, Russia, Moscow, St. Molodogvardeiskay, h. 46/1, off. 203 vinokurovs@mail.ru Другие публикации этого автора

Значение определённой юридической доктрины невозможно уяснить без всестороннего исследования исторического процесса её возникновения и становления на правоприменительном и на теоретическом уровнях в рамках конкретных правовых систем. Концепция добросовестного поведения участников правоотношений, до настоящего времени вызывают сильный научный интерес у учёных правоведов во всём мире ввиду сложности выявления пределов содержания данного правого феномена и наличия дифференцированного подхода к её восприятию в различных правовых семьях. Понятие добросовестности в странах общего права исторически впервые возникло в Англии и прошло противоречивый путь своего развития, включавший в себя различные периоды, от отрицания необходимости применения этого принципа, до этапа необходимости соблюдения его требований. Исследование истории формирования представлений о добросовестности в праве Англии имеет большое значение для российской юридической науки, так как это позволяет усовершенствовать структуру содержания этого понятия в системе отечественной цивилистики, а также помогает выявить степень применимости этой концепции в отечественной судебной практике при рассмотрении гражданских дел, сопряжённых с нарушением требований о соблюдении этого принципа. Историко-правовой сравнительный анализ развития представлений о добросовестности в структуре английского права позволяет проследить путь возникновения и становления этого понятия и даёт возможность уяснить его роль для этой правовой системы, а также выявляет концептуальную противоречивость содержания принципа добросовестности в представлении английских юристов.

Согласно известному утверждению Г. Гегеля, борьба противоположных мнений определяет постижение противоречий развития бытия, духа и истории ^[1], вследствие этого изучение идеи добросовестности в англо-саксонской правовой семье, освещаемой через призму последовательного развития противоположных тенденций, помогает лучше уяснить отношение к ней учёных правоведов и практикующих юристов Англии в эпоху современности. При этом в современной юридической науке присутствует мнение заявляющее, что концепция добросовестного поведения всё-таки является чуждым для английского права явлением ^[2].

Общеизвестно, что принцип «доброй совести» (bona fide), континентальной правовой семьёй изначально был заимствован из римского права ^[3], и принято считать, что английская и континентальная правовые семьи не имеют совместного исторического корня, поэтому римское право не оказывало достаточно значительного влияния на формирование системы общего права ^[4]. Профессор Г.Д. Берман утверждает: «В 1888 г. в своей инаугурационной лекции в качестве профессора истории английского права Кембриджского университета Мейтленд поднял вопрос о том, почему не написана история английского права. Он дал такой ответ: во-первых, из-за традиционной изолированности исследований английского права от всяких других исследований, а во-вторых, потому, что история подразумевает сравнение, а английский юрист, не зная и не желая знать ничего ни о какой системе, кроме своей собственной, едва ли мог приблизиться к мысли об истории права» ^{[4, с. 34]}. В связи с чем английские правоведы, говоря о первых упоминаниях представлений о добросовестности, заявляют, что этой концепций в англо-саксонском праве в период с XIII века до конца XIV века, когда происходило формирование королевского общего права, не было, и впервые идея о добросовестности появилась лишь в конце XIV века, в эпоху начала формирования Канцлерского суда ^{[5; 6]}, решения которого послужили основой для права справедливости.

Подразумевалось что обычно канцлер был знатоком средневекового канонического права, и применял требование о добросовестности лишь к делам, в которых усматривались деяния, наносящие ущерб доверию (laesio fidei) ^[5]. Ранние источники канонического права рассматривали сделку как форму клятвы, а потому ущерб доверию (laesio fidei) представляет собой клятвопреступление ^[7], и подобное толкование добросовестного поведения не было связано с представлениями о доброй совести (bona fide) сложившимися в тот период в результате толкования римского права.

Против такого суждения выступил профессор О’Коннор, указав, что привлечение клириков в Канцлерский суд обеспечило восприятие английским правом концепции добросовестности, первоисточником для которой выступило именно римское право ^[8], а потому не стоит интерпретацию добросовестности Канцлерским судом трактовать ограниченно. Если мы будем говорить обобщённо, то в римском праве идеи о добросовестности имели двоякое содержание. В первом случае, имелось предписание судье, когда он не мог следовать требованию принципа строгого права (stricti iuris), то ему следовало принимать решение, руководствуясь представлениями о доброй совести (bona fide), что послужило предпосылкой для формирования концепции пределов судейского усмотрения во всех западных правовых системах. Во втором случае идея добросовестности использовалась в контексте соблюдения возникших обязательств между участниками правоотношений, например, в результате заключения сделки, где им предписывалось исполнять их исходя из представлений о честности и добропорядочности (ut inter bonos agier oportet) ^[3].

Однако сторонники противоположного взгляда на историю развития представлений о добросовестности в Англии, заявляют, что в указанный период доктрина добросовестности в английской судебной практике практически не упоминалась, даже в контексте которое существовало в раннем каноническом праве. Показательным, по их мнению, явилось дело Le Walays v Melsamby, где председательствующий судья Бэрефорд заявил, что совесть не может быть упомянута в суде, так как эта идея является препятствием для применения права и представления о добросовестности не должны быть направлены на возможность произвольно изменять действие закона страны ^[6]. Хотя, очевидно, что подобный подход не противоречит понимаю добросовестности, существовавшее у знатоков римского права, которое также обязывало строго следовать нормам права, если эти требования были непреклонны.

Именно благодаря судебной практике Канцлерского суда, в последующем добросовестное поведение, у английских юристов, прекратило соотноситься с понятием о совести, и всё больше ассоциировалось с комплексом определённых норм и правил, которые применялись при установлении обязательств, близких к представлениям о справедливости ^[9].

Однако к началу XIX века, в эпоху бурного развития торговых отношений в Англии, применение добросовестности стали ограничивать ^[10], так как это, по мнению английских судей, противоречило представлениям о свободе договора и вводило в договорное право неопределённость. Как итог регулирующую роль доктрины добросовестности стали отрицать, придавая больше значение формализму как основе для политики невмешательства в договорные отношения ^[11].

Вдобавок стоит отметить, что концепция добросовестного поведения за всю историю упоминания о ней в английском праве так и не нашла своего широкого закрепления в качестве общей оговорки в статутах как это произошло с законодательством в большинстве континентальных стран Европы ^[12]. Традиционно, добросовестность для стран общего права, выступает скорее юридическим понятием, за исключением США, где всё-таки этот принцип оказался закреплённым в Единообразном торговом кодексе в разделе 1–304 в качестве нормы-принципа, обладающей регулирующим свойством при заключении и исполнение контрактных обязательств ^[13].

Принято считать, что обычно английские юристы стремятся избегать установления чётких незыблемых юридических принципов, отдавая предпочтение требованиям концепции судебного позитивизма и доминированию представлений о правовой определённости ^[14], и мы можем лишь предполагать, что наблюдаемое сейчас усиление роли статутного права перед прецедентным правом, возможно, в будущем поднимет значение юридических принципов для английского права, и тем самым усилит роль принципа добросовестности.

Подобный подход к правовым принципам вызван, в том числе и наличием конкуренции между судебной и законодательной властью, которая существует в Англии уже много веков ^[15]. Из-за того, что английский суд и парламент одинаково наделены юрисдикцией создавать новые нормы права, статуты, принимаемые парламентом, известны своей чрезвычайной детализацией, в то время как судебные акты порой базируются на туманных правовых определениях, которые довольно подробно разъясняются судьями. В итоге создаётся впечатление, что судебная и законодательная ветви власти Англии стремятся ограничить возможность правотворчества друг у друга, и это делает практически невозможным закрепления юридических принципов в качестве общих оговорок в статутах, так как правовые принципы содержат в себе значительную долю неопределённости.

Несмотря на вышеперечисленное роль добросовестности в английском праве во второй половине XX века стала возрастать, когда были приняты решения по спорам Interfoto Picture Library Ltd v Stiletto Visual Programs Ltd ^[16] и Banque Keyser Ullmann SA v Skandia (UK) Insurance Co Ltd ^[17]. В указанных спорах судьи расширили применение этого принципа, заявив, что недобросовестное поведение является основанием для обращения в суд и основанием для взыскания ущерба с виновной стороны. Апелляционный суд в деле Interfoto Picture Library Ltd v Stiletto Visual Programs Ltd указал, что добросовестность подразумевает под собой честность и открытость во время ведения предпринимательской деятельности ^[16].

Однако нельзя утверждать, что с началом этого периода споры о роли и содержании доктрины добросовестности для общего права, между английскими юристами, прекратились. По мнению профессора Маккендрика, враждебность к данному понятию в английском праве является традиционной и базируется на трёх столпах ^[18]. Во-первых, правовой метод популярный в Англии предполагает выведение строго определённых судебных решений в ответ на возникающие строго определенные правовые проблемы, а не на выявление и установление широких юридических принципов. Во-вторых, английское право превозносит индивидуализацию и автономию воли сторон, преследующих собственные интересы, если только эти действия не направлены на нарушение условий договора и четко определенным требований норм права. В-третьих, английские юристы всегда стремились избегать субъективной оценки условий договора в своей правоприменительной практике, ведь это вредит представлениям о правовой определённости, которая имеет огромное значение для англо-саксонской правовой системы.

Поэтому Апелляционный суд в деле Greenclose Ltd v National Westminster Bank Plc указал, что всеобъемлющей доктрины добросовестного поведения в английском договорном праве всё-таки нет ^[19]. Делая такие заявления, Апелляционный суд, безусловно, не стремился к поощрению недобросовестного поведения, а лишь указывал, что нельзя использовать добросовестность как метод для восполнения условий контракта, если эти условия ранее не оговаривались в содержании договора ^[20].

Говоря об отсутствии значимой роли у принципа добросовестности, юристы Англии стремятся заменить это понятие знакомыми им доктринами, определяющими справедливое и разумное отношение между сторонами, такими как, институт ненадлежащего влияния (undue influence), обязательственный эстоппель (promissory estoppel) или представление о введении в заблуждение (misrepresentation), институт подразумеваемых условий договора (implication of terms) ^[2], а также используя концепцию известную английскому праву ещё со времён Канцлерского суда и гласящую, что «договоры должны соблюдаться» (pacta sunt servanda) ^{[21; 8]}.

Однако представления о добросовестности продолжают получать развитие в современной английской судебной практике. Вызвано это тем, что всё чаще контракты, попадающие в сферу юрисдикции английских судов, стали содержать требования о необходимости исполнения своих обязательств с учётом добросовестного поведения участниками договора.

В известном деле Yam Seng Pte Ltd v International Trade Corporation Ltd судья сэр Дж. Леггатт высказал мнение, что отрицание роли добросовестности в контрактном праве Англии противоречит сложившейся общемировой тенденции ^[22]. Кроме того, судья заявил, что обязанность действовать добросовестно для права Англии носит казуальный характер и имеет большое значение в имплицитных контрактах (relational contract) где ключевым является наличие фидуциарных отношений между сторонами, а не взаимовыгодный обмен благами и именно поэтому он выразил сомнение, что принцип добросовестности может получить широкое признание в английских контрактах, которые не подразумевают обязательное наличие требований благонадёжности (loyalty), уверенности (confidence) и обоюдного доверия (mutual trust) ^[22].

В другом деле Flynn & Anor v Breccia & Anor английский суд установил, что соглашение между сторонами содержало условие о добросовестности (good faith) и честной сделке (fair dealing), а значит они установили для себя добросовестность в качестве дополнительного обязательства и должны руководствоваться представлениями о честной деловой практике, чтобы стремиться к исполнению цели сделки для реализации «общих ценностей и норм поведения» («shared values and norms of behaviour») ^[23].

Но всё-таки основной посыл, который всё ещё присутствует в современной практике английских судов довольно точно выразил М. Бридж, заявив, что «...добросовестность — это несовершенный перевод этического стандарта в правовую идеологию и нормы права...» ^{[24, p. 385]}. Именно поэтому, по мнению профессора О'Коннора, «возложение судом обязанности действовать добросовестно пока применяется в ограниченных случаях и с осторожностью и обычно тихо замаскировано в технических инструментах» ^{[8, p. 20]}.

В итоге подразумевается, что английские судьи обязаны учитывать условие о добросовестности в договоре, где это требование фактически подразумевается (terms implied in fact), даже если участники правоотношений прямо об этом не указали в тексте соглашения, но при этом подобный подход не позволяет применять данную концепцию к любым контрактам в качестве обязательного условия, установленного английским правом (terms implied in law) ^[2].

Несмотря на наличие концептуальных противоречий в толковании содержания понятия о добросовестности в современном праве Англии, Роджер Браунсворд утверждает, что «...так или иначе общее договорное право в Англии пересматривается в соответствии с ожиданиями, связанными с положительной практикой... Это предполагает, что английское право движется в направлении утверждения добросовестности в качестве требования (по крайней мере по существу, если не номинально)» ^{[25, p. 39]}.

Отдельно стоит заметить, что английские суды, в ряде случаев, обязаны учитывать требования принципа добросовестности чаще, и применять его более широко в своей практике в том числе и из-за нахождения Великобритании в Европейском союзе. Поэтому можно смело утверждать, что концепция добросовестности, в современной истории английского права, была воспринята, в том числе и посредством признания правовых актов Европейского союза, в которых этот принцип нашёл своё закрепление ^[26].

Выводы

История доктрины добросовестности в праве Англии начинается с заимствования этого принципа в конце XIV века из римского и раннего канонического права в эпоху формирования Канцлерского суда и права справедливости. Однако добросовестность в тот период использовалась лишь в спорах о клятвопреступлении и судьи Канцлерского суда Англии применяли её лишь для установления обстоятельств, повлёкших причинение ущерба доверию. Подобный подход ограничивал трактовку этой доктрины на раннем этапе формирования права справедливости по сравнению со смыслом который придавался добросовестности в римском праве. Представления о добросовестности в римском праве были более широкими. Юристы римского права наделяли эту концепцию регулятивной функцией в делах, при рассмотрении которых судья не был связан требованиями строгого права, а также требования о добросовестности выступали в качестве дополнительной обязанности при соблюдении условий сделки.

В то время как доктрина добросовестности во многих европейских странах континентального права проявила себя в качестве общего юридического принципа который получил своё закрепление в качестве общей оговорки в большинстве кодексов этих странах, в английском праве юристы традиционно относились скептически к процессу выведения и закрепления общих клаузул в нормативных актах. Вероятно, что слабое развитие представлений о добросовестности в английском праве вызвано традиционным стремлением юристов Англии в судебной практике придерживаться убеждений о необходимости строго придерживаться требованиям правовой определённости с целью избежать проявления судебного произвола и устранить любую возможность бессистемно менять правовые нормы страны.

Исторически сложившийся в системе континентального права подход, направленный на широкое толкование и отсутствие строгой определённости в формулировках относительно выявления строгих критериев добросовестного поведения исключало, вплоть до середины XX века, возможность признания и становления принципа добросовестности в качестве обязательного правового требования в английском договорном праве (terms implied in law).

Говоря об эпохе глобализации можно утверждать, что добросовестность, будучи одним из основополагающих принципов цивилистики в странах континентального права, оказала влияние на современное английское право при этом одновременно выступая в качестве предмета для незатихающих споров между правоведами Англии, которые высказывают порой прямо противоположные мнения относительно содержания и роли добросовестности для системы общего права.

Современное английское право идёт по пути поиска определённого баланса относительно того, как и когда стоит применять требования о добросовестности, опираясь на традиционные для английского права представления о справедливости и используя известные для английского права юридические категории (обязательственный эстоппель, представление о ненадлежащем влиянии, введении в заблуждение, наличие подразумеваемых условий договора и т. д.). Ограниченное применение принципа добросовестности в праве Англии вызвано в том числе и наличием стойкого убеждения у английских юристов, что эта доктрина является скорее этической, а не правовой категорией.

В то же самое время юристы Англии вынуждены обращаться к идее добросовестности в том случае, если стороны самостоятельно возложили на себя обязанность её соблюдения по условиям заключённого между сторонами договора. А также добросовестность в английском праве используется в реляционных контрактах, для которых важно содержание сложившихся фидуциарных (доверительных) отношений, основанных на наличии уверенности, взаимного доверия и благонадёжности между контрагентами. Судебные прецеденты по спорам относительно соблюдения условий реляционных контрактов устанавливают, что обязанность действовать добросовестно определяется природой этого договора и стороны должны стремиться к реализации цели сделки в рамках общепринятых общих ценностей, определяющих отношения в социуме и сложившихся норм поведения.

Как становится очевидным, убеждения английских юристов относительного того, что доктрина добросовестности, с одной стороны, имеет этическую природу и слишком неясное толкование, а с другой стороны, эта доктрина наделяется регулятивной функцией, которая устанавливает соблюдение сложившихся норм поведения при заключении ряда договоров, а также определяет критерии честной деловой практики, содержат концептуальное противоречие, остающееся в наше время неразрешимым как на практическом, так и на теоретическом уровнях.