К проблеме историко-литературного изучения «Повести о Псковском взятии»

Демичева Наталья Алексеевна аспирант, кафедра истории русской литературы, Московский Государственный Университет им. М. В. Ломоносова 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 Demicheva Natalia post-graduate student of the Department of the History of Russian Literature at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1 natadem@bk.ru Другие публикации этого автора

«Повесть о Псковском взятии» является самым известным произведением, посвященным присоединению Пскова к Москве в 1510 году. Этот текст уже с XIX века использовался историками в качестве одного из основных источников по истории Псковской земли ^{[5, 10, 11]}. В XX веке он привлек внимание текстологов и историков литературы, с этого времени его начали включать в хрестоматии по древнерусской литературе и стали писать о нем в учебниках и справочных изданиях ^{[2, 7, 17]}. Однако, несмотря на такую известность данного памятника, его идеология и поэтика изучена, на наш взгляд, до сих пор в недостаточной степени.

Политические взгляды составителя Псковской I летописи

«Повесть о Псковском взятии» находится в Погодинском, Оболенском, Архивском I списках Псковской I летописи, а также в Варшавском сборнике 1548 года, которые отражают реконструируемый свод 1547 года ^{[6, 16]}. А. Н. Насонов отметил, что в данном своде сочетаются признание власти великих московских князей над Псковом и резко негативное отношение к московским наместникам ^{[15, с. 20-21]}.

Действительно, в Псковской I летописи со второй половины XV века Псков называется отчиной великих московских князей. Однако при этом составитель свода регулярно до 1510 года включительно после слова «отчина» добавляет «мужи псковичи, добровольные люди». По мнению М. М. Крома, таким образом псковичи подчеркивали договорной характер отношений Пскова и Москвы и готовность противостоять каким-либо действиям великого московского князя, нарушающим эти договоренности ^{[12, с. 114-125]}.

Особенно ярко положительное отношение составителя свода 1547 года к Василию III отразилось в летописных статьях за 1523 и 1534 годы. В первой из этих статей дается мотивировка такому неоднозначному решению великого московского князя, как пострижению княгини Соломонии в монахини. В отличие от Псковской III летописи, где данный поступок Василия III оценивается как религиозное преступление, в Псковской I летописи князь полностью оправдывается. В тексте центральное место занимает плач князя о бесплодии его жены, а ответственность за пострижение перекладывается на советников-бояр, сравнивших княгиню со смоковницей: «… неплодную смоковницоу посѣкають и измещутъ из винограда» ^{[20, с. 103]}.

Под 1534 годом в Псковской I летописи помещен рассказ о смерти Василия III, в котором его характеризуют такие эпитеты, как «милосердый», «боголюбец», «нищелюбец», «защититель отовсюде всеи Рускои земле» ^{[20, с. 106]}.

Отрицательное отношение к московским наместникам и их порядкам отражено в Псковской I летописи не только в самой «Повести о Псковском взятии», но и в летописных статьях 1528 и 1541 годов: «… и быша дьяки мудры, а земля пуста…» ^{[20, с. 105]}, «… сверѣпи, аки лвови…» ^{[20, с. 110]}.

Заметим, что «Повесть о Псковском взятии» ^{[20, с. 92-97]} по своей идейной направленности вполне соотносится с остальным текстом Псковской I летописи. Поскольку данное произведение не встречается ни в каких рукописях, датированных ранее 1547 года, и не противоречит остальному тексту Псковской I летописи, мы условно считаем, что автором повести является составитель свода 1547 года.

Многие исследователи отмечали, что идеология Псковской I летописи близка взглядам монаха Елеазарова монастыря Филофея, отраженным в его посланиях ^{[13, 15, 23]}. Н. Н. Масленникова писала, что и автор «Повести о Псковском взятии», и старец Филофей являлись «сторонниками присоединения Пскова к Москве» ^{[14, с. 165]}. Однако мы не можем согласиться с такой формулировкой. Дело в том, что данные тексты были написаны после того, как Псков окончательно вошел в состав Московского государства. Нам ничего не известно о позиции Филофея и автора «Повести о Псковском взятии» до 1510 года. Не исключено, что их лояльное отношение к великому московскому князю обусловлено именно подчиненным положением Пскова в момент написания произведений.

В «Повести о Псковском взятии» отражено противоречивое отношение к присоединению Пскова к Москве. С одной стороны, в произведении Псков называется отчиной великого московского князя, отсутствует негативная характеристика Василия III. С другой стороны, выражается сочувствие псковичам и неприязнь по отношению к московским наместникам во Пскове.

Идеология и поэтика «Повести о Псковском взятии»

Завязкой «Повести о Псковском взятии» является описание приезда Василия III в Новгород и посольства псковичей к нему с просьбой разрешить их конфликт с наместником Иваном Михайловичем Репней-Оболенским. Важным идеологическим моментом является то, что автор произведения занимает сторону псковичей и дает резко негативную характеристику Репни-Оболенскому: «… а тот Репня не пошлиною [здесь и далее выделение полужирным мое – Н.Д.] во Псков приѣхал да сѣл на княжении, а не по крестному целованию оучал во Пскове жити, а не оучал добра хотѣть святеи Троицы, ни моужем псковичем; да тот Репня много зла чинил дѣтем боярским и посадничим…» ^{[20, с. 92]}. Такое отношение к наместнику отражено в сообщении 1509 года в Псковской I летописи о приезде Репни-Оболенского на псковское княжение, где он пренебрежительно назван псковичами Найденом.

Заметим, что у лексемы «пошлина» есть такие значения, как «старинный, исконный обычай», «исконные права» ^{[22, стб. 133-134]}. По нашему мнению, можно говорить о ней как о юридическом термине. Получается, что благодаря указанию прозвища, данного Репне-Оболенскому псковичами, и выражению «не по пошлине» акцентируется внимание на том, что назначение великим московским князем наместника против воли псковичей является нарушением правовых традиций.

По «Повести о Псковском взятии», Василий III достаточно благожелательно принял псковское посольство, пообещав разобраться в конфликте и наказать Репню-Оболенского, если обнаружится много жалоб на него. Интересно, что в произведении есть намек на то, что вся сложившаяся ситуация 1509-1510 годов связана с заранее принятым Василием III решением подчинить себе Псков: «… а сердечныя никто же вѣсть, что князь великии здоумал на свою отчину…» ^{[20, с. 92]}.

Немаловажное значение имеет композиционный элемент, связанный с арестом псковичей в Новгороде. По сути, описывается ловушка Василия III, который заманил пришедших на разбор их жалобы псковских посадников, бояр и купцов. Однако действия великого московского князя не характеризуются негативными эпитетами, дается лишь намек на неправильное соотношение между словами Василия III и его поступком: «… яз вам всѣм оуправы подаю, а оуправы никаковы нѣт…» ^{[20, с. 93]}.

Автор «Повести о Псковском взятии» преподносит решение псковичей покориться воле великого московского князя (снять вечевой колокол и установить систему управления с двумя наместниками) как добровольное: «… а мы прежнего целованиа своего и проклятья не хотим изменити и на себѣ кроволитиа приняти, и мы на государя своего руки подняти и в городе заперетися не хотим…» ^{[20, с. 94]}. Создается положительный образ псковичей, которые не хотят нарушить крестное целование и пролить кровь, а также проявляют христианское смирение.

Присоединение Пскова к Москве в «Повести о Псковском взятии» изображается эмоционально, автор с сочувствием относится к потере Псковом былой «вольности». Интересны риторические восклицания, следующие в тексте за описанием веча, на котором Третьяк Долматов передал псковичам ультиматум Василия III. Как отметила В. П. Адрианова-Перетц, образ «сердечного корения», использованный в них, восходит к переводной повести «Девгениево деяние» ^{[2, с. 403]}.

Однако автор «Повести о Псковском взятии» не обращался непосредственно к данному памятнику. При сравнении «Повести о Псковском взятии» с «Девгениевым деянием» и «Житием Александра Невского» становится очевидно, что автор повести цитировал именно «Житие Александра Невского» (см. Таблицу 1).

Таблица 1

Примечательно, что в тексте-источнике данные риторические восклицания располагались после сообщения о смерти Александра Невского и выполняли функцию причитания по умершему князю-святому. Так, присоединение Пскова к Москве осмыслялось в «Повести о Псковском взятии» как значимое событие, по своей трагичности соотносимое со смертью святого. Трагическая атмосфера в «Повести о Псковском взятии» создается также благодаря постоянному повторению в тексте произведения лексем «слеза» и «плакати».

В повествование «Повести о Псковском взятии» после описания отъезда высланных из Пскова 300 знатных семей встроен малый лирический жанр – плач по Псковской вольности. Как справедливо отметила В. П. Адрианова-Перетц, он относится к особой группе древнерусских плачей, субъектом которых является земля, пострадавшая от каких-либо бедствий ^{[3, с. 169-171]}. Традиция такого рода плачей, по мнению исследовательницы, связана с пророческими книгами Ветхого завета ^{[3, с. 169]}.

Литературными источниками этого плача являются книга пророка Иезекииля (17:3) и «Слово преподобнаго отца нашего Серапиона» (первое слово Серапиона Владимирского) ^{[2, с. 403-404]}. Из книги Иезекииля взят образ орла, прилетевшего в Ливан и отломившего верхушку кедра. Орел в данном случае символизирует Василия III, а его действия – покорение Пскова ^{[2, с. 403-404]}.

В «Повести о Псковском взятии» присутствуют текстуальные заимствования из «Слова преподобнаго отца нашего Серапиона» (см. Таблицу 2).

Таблица 2

Следует учитывать, что в тексте-источнике речь идет о бедствиях, связанных с монголо-татарским нашествием. С помощью отсылки к Серапиону Владимирскому автор «Повести о Псковском взятии» соотносит псковское взятие с походами язычников и изображает его как бедствие, посланное Богом за грехи. Заметим, что в произведении присутствует другое сравнение действий великого московского князя с походами иноверных народов: «… и многажды приходили Нѣмцы ко Псковоу, а таковыя бѣды и сухоты не бывало…» ^{[20, с. 93]}.

Однако автор повести творчески перерабатывает текст Серапиона Владимирского. Он использует в качестве образца для своего текста ритмико-синтаксическую организацию цитируемого фрагмента «Слова», построенного на повторении синтаксических отрезков одинаковой структуры. Каждое из предложений строится по одной схеме: союз (факультативно) + существительное в аккузативе + притяжательное местоимение в аккузативе (факультативно) + аорист в третьем лице множественного числа.

Так, Серапион Владимирский (а вслед за ним и автор «Повести о Псковском взятии») использует такую стилистическую фигуру, как гомеотелевт – «… созвучия окончаний, которые сопрягают одинаковые по своей грамматической форме слова и разнесены по концам синтаксических отрезков…» ^{[1, с. 234]}. Однако за счет того, что синтаксические отрезки схожи не только финальными частями, но и вообще имеют похожую структуру, создается эффект ритмизации.

Обратим внимание, что автор «Повести о Псковском взятии», в целом сохраняя структуру синтаксических отрезков, иногда заполняет их иной лексикой. Например, он не включает в свой текст фразу «…и церкви святыя разориша…» ^{[21, с. 370]}, поскольку для ситуации присоединения Пскова к Москве это не было релевантно. Однако вместо разорения церквей автор повести указывает на порчу торжищ. Предложение «… отца и братью нашю избиша» ^{[21, с. 370]} он заменяет на более актуальное описание высылки знатных псковичей из города.

В «Повести о Псковском взятии» заимствуется еще один фрагмент из «Слова» (см. Таблицу 3). В нем дается провиденциальная трактовка бедствий, произошедших во Пскове.

Таблица 3

Автор «Повести о Псковском взятии» к заимствованному из произведения Серапиона Владимирского фрагменту добавляет свой комментарий: «… а мы не покаяхомся, но на большои грѣх превратихомся…» ^{[21, с. 370]}. Основным грехом он считает раздор псковичей между собой: «… злыя и лихия поклепы и оу вѣчьи кричание…» ^{[21, с. 370]}.

Завершается повесть эмоциональным описанием новой администрации Пскова. Автор произведения указывает на поборы и насилие, которые совершали новые наместники. Для усиления экспрессивности он использует фразеологизм «пити крови много», обозначающий «сильно притеснять, издеваться». Этой же цели служат образы правды и кривды, источниками которых является апокриф «Беседа трех святителей» ^{[2, с. 404-405]}. Интересна также эсхатологическая трактовка мотива улетевшей на небо правды и бродящей по земле кривды, отразившаяся в частности в Голубиной книге ^{[2, с. 405]}.

Вступление к «Повести о Псковском взятии» Псковской I летописи

В некоторых поздних списках Псковской I летописи перед «Повестью о Псковском взятии» находится небольшое вступление. Оно было опубликовано в 1848 году в Полном собрании русских летописей ^{[19, с. 283]}. В середине XIX века еще не было проведено качественное текстологическое изучение псковских летописей. По этой причине в данном издании в состав Псковской I летописи включены различные тексты о присоединении Пскова к Москве: рассказ о присоединении Пскова к Москве Псковской III летописи, вступление к «Повести о Псковском взятии» Псковской I летописи и сама «Повесть о Псковском взятии» Псковской I летописи.

А. Н. Насонов провел необходимую текстологическую работу и издал в 1941 году Псковскую I летопись по самым древним спискам. В данном издании отсутствует вступление к повести о событиях 1509-1510 годов. Это связано с тем, что изучаемый текст находится «… только в поздних списках псковских летописей» ^{[14, с. 86]} и является «позднейшей вставкой» ^{[14, с. 86]}.

По мнению Н. Н. Масленниковой, появившийся позже рассказ-вступление к «Повести о Псковском взятии» Псковской I летописи противоречит «… духу Повести о псковском взятии…» ^{[14, с. 86]}. В нем Псков изображен как вольный город, который «… ни коим же князем владом бе…» ^{[19, с. 283]}, что, конечно, является идеализацией псковской независимости: в XVI веке Псков уже достаточно сильно зависел от Москвы.

Создатель вступления к повести описывает централизаторскую политику великих московских князей, акцентируя внимание на насильственном характере присоединения Суздаля, Новгорода и Твери к Москве. То, что Москва до 1509-1510 годов не пыталась покорить Псков, объясняется таким образом: «Псков же град тверд стенами, и людей бе множество в нем, и того ради не иде на них ратию, и бояся, чтобы не отступили в Литву…» ^{[19, с. 283]}.

Во вступлении также дана негативная характеристика тем наместникам, которые были посланы во Псков по желанию великого московского князя, а не по просьбе псковичей. Указывается на то, что они и их люди совершали грабежи, применяли насилие и делали ложные доносы на псковичей. Их суды получают отрицательный эпитет «неправедные».

Отметим, что такое отношение к некоторым присланным не по просьбе псковичей наместникам отразилось в псковском летописании. Так, в Псковской III летописи действия навязанных Москвой наместников неоднократно осуждаются. В Псковской I летописи также есть указание на то, что псковичи прозвали Репню-Оболенского Найденом, так как он «… не пошлиною приехал…» ^{[20, с. 92]}. Кроме этого, в самой «Повести о Псковском взятии» дается негативная характеристика Репне-Оболенскому.

Н. Н. Масленникова высказала предположение, что это вступление появилось в Новгороде и связано с новгородскими идеями и настроениями. Ее основным аргументом является то, что пскович не мог объяснять действия великого московского князя тем, что великий московский князь опасается присоединения Пскова к Литве. По мнению исследовательницы, угроза появления псковско-литовского союза была не актуальна для XVI века ^{[14, с. 86]}.

Мы не можем согласиться с этой точкой зрения и считаем, что текст вполне мог быть создан в Пскове. О возможности присоединения Пскова к Литве упоминается в «Повести о Псковском взятии» в Псковской I летописи. Обосновывая свое решение подчиниться великому московскому князю, псковичи, по «Повести о Псковском взятии», ссылаются на то, что «… крестное целование с великими князьми положоно, что нам псковичам от государя своего великого князя, кои ни будеть на Москве, и нам от него не ити ни в Литву, ни в Нѣмцы…» ^{[20, с. 94]}. Кроме того, о попытке псковичей заручиться поддержкой Запада, чтобы отстоять свою независимость от Москвы, говорится в западных источниках. Так, в хронике Кристиана Кельха, написанной в XVII веке, есть сведения о том, что псковичи обратились за помощью к магистру Ливонского ордена Плеттенбергу ^{[4, с. 139]}.

Хотя присоединение Пскова к Литве в начале XVI века и кажется современным историкам неправдоподобным, псковичи считали, по-видимому, такое потенциальное развитие событий достойным рассмотрения и упоминания в летописи. Вероятно, создатель «Повести о Псковском взятии» специально упомянул эту возможность, чтобы дополнительно подчеркнуть добровольность подчинения Пскова Москве.

У вступления есть и другие переклички с текстом «Повести о Псковском взятии». В рассказе-вступлении осуждается лицемерное поведение Василия III, который находится в мире с псковичами и в то же время хочет их себе подчинить. Оно характеризуется словами «лукавство злое» ^{[19, с. 283]}. В основном тексте «Повести о Псковском взятии» в более мягкой форме указывается на несоответствие слов великого московского князя его делам: «… а сердечныя никто же вѣсть, что князь великии здоумал на свою отчину…» ^{[20, с. 92]}, «… яз вам всѣм оуправы подаю, а оуправы никаковы нѣт» ^{[20, с. 93]}.

Вступление, появившееся в поздних списках летописей, отличается в идеологическом плане от основного текста «Повести о Псковском взятии». Если в самой «Повести о Псковском взятии» акцентируется внимание на том, что Псков является отчиной Москвы, то в рассказе-вступлении подчеркивается независимость Пскова до событий 1509-1510 годов.

Однако из этого факта, как нам кажется, не следует делать вывод о новгородском происхождении этого текста. Во-первых, в псковском рассказе о присоединении Пскова к Москве, находящемся в Псковской III летописи, Псковское взятие тоже изображается как утрата Псковом независимости. Насильственная смена установленных в Пскове порядков получает негативную оценку автора текста. Во-вторых, в новгородских летописях присоединению Пскова к Москве уделяется мало внимания. Известные нам новгородские тексты, посвященные этому событию, лаконичны и беспристрастны.

Трансформация «Повести о Псковском взятии» в Софийской I летописи

Схожим по идеологической направленности со вступлением к «Повести о Псковском взятии» в поздних списках Псковской I летописи является начало «Повести о Псковском взятии» в Бальзеровском и Горюшкинском списках Софийской I летописи ^{[18, с. 25-27]}. В Бальзеровском списке Софийской I летописи (младшей редакции) описываются события до 1518 года. Горюшкинский список доведен до 1523 года и представляет собой копию с Бальзеровского ^{[14, с. 108]}.

«Повесть о Псковском взятии» в Бальзеровском и Горюшкинских списках Софийской I летописи формально можно разделить на две части:

I. с начала текста до слов «…жалобы велики творяху на князя своего великому князю…» ^{[18, с. 25]} включительно – оригинальный текст;

II. от слов «…а князь великiй управы имъ никакой не дастъ…» ^{[18, с. 25]} до конца повести – текст, совпадающий с «Повестью о Псковском взятии» в Псковской I летописи.

Наибольший интерес представляет оригинальная часть, которая начинается с описания псковских обычаев до присоединения Псковской земли к Москве. Создатель «Повести о Псковском взятии» в Бальзеровском и Горюшкинских списках Софийской I летописи, как и автор вступления к «Повести о Псковском взятии» в поздних списках Псковской I летописи, акцентировал внимание на независимости Пскова до 1509-1510 годов. По версии данного произведения, псковичи могли выбирать себе князей не только из Москвы, но и из Литвы и обращались с избранным князем как с наемником.

Интересно, что в начале «Повести о Псковском взятии» Софийской I летописи можно наблюдать небольшие текстуальные совпадения со вступлением поздних списков к «Повести о Псковском взятии» (см. Таблицу 4).

Таблица 4

В анализируемой части повести уделяется особое внимание изображению порядков, введенных Репней-Оболенским. «Московский обычай», который привнес наместник, в тексте характеризуется резко негативно: «… той князь живяше у нихъ грозно и сверѣпо…» ^{[18, с. 25]}, «… и правыхъ виноватыхъ творяше и виноватыхъ правыхъ, и всячески оскорбляша ихъ…» ^{[18, с. 25]} и т.д.

Как уже отмечалось, отрицательное отношение к княжению Репни-Оболенского характерно и для «Повести о Псковском взятии» Псковской I летописи. Однако в повести, находящейся в Псковской I летописи, подчеркивается то, что Репня-Оболенский в первую очередь ущемлял права посадников и детей боярских. В начале произведении, которое читается в Софийской I летописи, нет такого акцента на социальной дифференциации псковичей.

В анализируемой части повести также по сравнению с текстом в Псковской I летописи усиливается негативный образ Василия III. Он предстает как лицемер. Великий московский князь обещает псковичам, что арестует Репню «съ великимъ безчестiемъ и срамомъ» ^{[18, с. 25]} и осудит его на смерть, «яко разбойника» ^{[18, с. 25]}, однако после этих слов автор повести поясняет, что обещания лживы: «… лукавствуя ими и играя яко безумными…» ^{[18, с. 25]}.

Выводы

«Повесть о Псковском взятии» в Псковской I летописи, как и вообще свод 1547 года, отражает точку зрения псковича, лояльно относящегося к власти великого московского князя и резко негативно – к московским наместникам во Пскове. Автор называет Псков отчиной Василия III, однако различными способами дает понять, что события 1509-1510 годов значительно изменили взаимоотношения Пскова и Москвы. Хотя в повести акцентируется внимание на добровольном подчинении псковичей воле московского князя, Псков с помощью включения плача, мотива наказания за грехи, апокрифических образов изображается как пострадавшая сторона.

Вступление к «Повести о Псковском взятии» Псковской I летописи и «Повесть о Псковском взятии» в Софийской I летописи также отражают псковскую точку зрения на события 1509-1510 годов. Однако в них более ярко выражается негативное отношение к присоединению Пскова к Москве, чем в самой «Повести о Псковском взятии» в Псковской I летописи. В обоих текстах говорится о разрушении в 1510 году древнего обычая псковичей выбирать князя по своему желанию и подчеркивается коварство Василия III.