На пути к «Альтернативе для Германии»: эволюция крайне правых популистских партий ФРГ

Стракевич Анастасия Алексеевна аспирант кафедры европейских исследований, Санкт-Петербургский Государственный университет 191060, Россия, город федерального значения Санкт-Петербург, г. Санкт-Петербург, ул. Смольного, 1/3, 8 подъезд Strakevich Anastasia Post-graduate student, the department of European Studies, St. Petersburg State University 191060, Russia, gorod federal'nogo znacheniya Sankt-Peterburg, g. Saint Petersburg, ul. Smol'nogo, 1/3, 8 pod''ezd a-stra.tomsk@yandex.ru Другие публикации этого автора

Определения «крайне правая» и «популистская» давно стали постоянными спутниками «Альтернативы для Германии». При этом подходы к толкованию данных терминов разнятся. Так, всякое суждение о крайне правых силах на лингвистическом уровне подразумевает наличие линейной шкалы, центр которой проходит по разграничительной линии между левыми и правыми, тогда как более радикальные версии обеих идеологических групп находятся ближе к условному «краю». Между тем, на сегодняшний день исследователями предложено множество концепций, трансформирующих или отвергающих линейную схему. В послевоенный период распространение в западной политологии получает «модель подковы», отмечающая определенное сближение между крайне левыми и крайне правыми силами – общим для них является, к примеру, отрицание политического плюрализма ^{[17, с. 225]}. Э. Лакло и вовсе обосновывает перетекание крайне левой части политического спектра в крайне правую в контексте протестных движений. ^{[20, с. 87-88]}.

Неясной остается также разделительная линия между левыми и правыми. Для Н. Боббио значимым критерием разграничения умеренных сил является восприятие неравенства. Речь преимущественно идет о неравенстве экономическом: в то время как левые считают его искусственным и стремятся преодолеть через государственные механизмы, правые полагают существующее положение вещей естественным и неизбежным ^[4]. Широкого толкования неравенства придерживается Й. Ридгрен: по его мнению, в современном мире на первый план выходит неравенство, связанное с этничностью, миграционным опытом, гендером ^[27]. Продолжая данный тезис, добавим: даже вне экономического поля правые дискурсивные практики преимущественно апеллируют к привилегированным классам.

Отдельного упоминания заслуживает дискуссия, развернувшаяся вокруг понятия «популизм». Известный теоретик правого популизма К. Мудде полагает, что популистской следует считать всякую идеологию, (1) предполагающую, что общество разделено на две антагонистичные группы – «народ» и «коррумпированные элиты»; (2) требующую превратить политику в выражение «общей воли народа» ^{[22, с. 543]}. В свою очередь У. Бек утверждает, что популистские силы отличаются риторикой, открыто нарушающей сложившиеся в данном обществе табу ^[1]. Иначе подходит к проблеме Э. Лакло: по его мнению, черты популизма (объединение разнонаправленных требований в единый вектор, скрывающийся за широким «пустым» лозунгом) обнаруживаются в любой политической практике. Тот факт, что лишь некоторые политические акторы признаются «популистами», Э. Лакло связывает с существующими властными диспропорциями и стремлением тех, кто наделен политической властью, стигматизировать своих соперников ^[20].

Учитывая существующую дефинационную нагруженность, стремление определять некую силу как «крайне правую популистскую» может показаться несколько избыточным. Тем не менее, сохранение обоих определений позволяет более явно очертить круг сил, эволюцию которых предлагается проследить в рамках данной статьи. Итак, далее речь пойдет о (западно)германских партиях, отвечающих следующим характеристикам: (1) критика основных партий «справа», стремление подчеркнуть естественность неравенства в широком смысле и исключительность мифологичного «немецкого» образа жизни; (2) попытки апеллировать к группам, чувствующим себя не представленными в традиционном партийном поле; (3) стремление отмежеваться от «улицы» (т. е. внесистемных ультраправых) при фактическом сохранении связей с ними.

Обращаясь к проблеме эволюции соответствующих партий, мы ставим целью понять, насколько новым является для политического ландшафта Германии феномен «Альтернативы для Германии». Представляется, что анализ развития подобных сил позволит сделать некоторые заключения о перспективах партии.

***

Одной из первых крайне правых партий в послевоенной Германии, попытавшихся отмежеваться от прямых ассоциаций с национал-социализмом, стала созданная в 1964 г. «Национал-демократическая партия Германии». Как и современная нам «Альтернатива для Германии», НДПГ нарушала существовавшие в свое время дискурсивные табу, призывая пересмотреть тезис о коллективной вине немцев за развязывание Второй мировой войны. Помимо этого, утверждалась важность проведения независимой от великих держав внешней политики; укрепления роли государства во внутренней политике; поддержки немецких (а не иностранных) рабочих; защиты молодежи как от коммунизма, так и от «тлетворного влияния окружающей среды» ^{[9, с. 300-301]}.

Электорат НДПГ отличался неоднородностью; партию поддерживали как рабочие, так и предприниматели – однако наибольшую популярность НДПГ имела в среде лиц, не принадлежащих крупным социальным объединениям (церкви, профсоюзу и т.п.). Кроме того, как указывает немецкий исследователь Р. Штёсс, НДПГ получила бóльшую поддержку среди необразованного населения. ^{[30, с. 76]} Добившись заметных успехов на региональных выборах 1966-1968 гг., НДПГ начала быстро сдавать свои позиции. Свою роль здесь сыграли не только внутренние противоречия в партии, но и снижение числа левых протестов, а также распад «большой коалиции», т. е. консенсуса между умеренными правыми и умеренными левыми силами. Расхождение основных сил стало более видимым; слоган «Man kann wieder wählen» («Вы вновь можете выбирать»), обеспечивший успех НДПГ в 1969 г. ^{[21, с. 27]}, утратил свой смысл.

На фоне сформировавшегося замешательства работающих в партийном поле крайне правых сил возрастает активность групп, приемлющих радикальные методы борьбы: «Фронта действия национал-социалистов», «Народно-социалистического движения Германии» и т.п. ^{[30, с. 77]}. Их деятельность отличалась заметно бóльшей антисистемностью: вновь звучат неонацистские лозунги, призывы к «революции» и «установлению национал-социализма» – логично приводившие к запретительным мерам со стороны федерального правительства ^{[25, с. 55-56]}. В целом, несмотря на некоторое перетекание кадров между «структурами партии» и «группами улицы» ^[14], представляется возможным применить к западногерманскому контексту замечание Р. С. Тарасенко, сделанное им относительно иных западноевропейских сил: к концу 1970‑х гг. крупнейшие радикально националистические партии соглашаются принять существующие правила игры, дабы не остаться маргинальными силами ^{[2, с. 34]}.

В 1983 г. от ХСС откалывается группа политиков, основавших Республиканскую партию. Базовым пунктом программы «Республиканцев» с середины 1980-х гг. становится, как и у ранней НДПГ, «декриминализация немецкой истории». Впрочем, по-настоящему высокой популярности партия достигает благодаря обращению к теме, безуспешно поднимавшейся НДПГ в начале десятилетия – иммиграции. Рекламный ролик с играющими турецкими детьми, вышедший в рамках берлинской предвыборной кампании 1989 г., привлек к «Республиканцам» внимание всей страны – в результате партия неожиданно для аналитиков получила 7,5% голосов. В скором времени партия сумела повторить успех уже на европейских выборах, получив более двух миллионов голосов (7,1%) ^{[18, с. 116]}. Более 400 тыс. голосов (1,6%) на тех же европейских выборах 1989 г. было отдано за «Немецкий народный союз» ^[10] – основанную в 1987 г. партию, выступавшую за «ограничение потока иностранцев» ^{[18, с. 114]}. Наконец, чуть меньше 20 тыс. голосов (0,1%) завоевала ультраправая «Свободная немецкая рабочая партия» ^[10].

Несмотря на прочно закрепившийся за «Республиканцами» образ неонацистской силы, лозунги из их предвыборного ролика едва ли удивят современного наблюдателя. «Мы требуем следующего. Во-первых, сохранения самостоятельных наций. Во-вторых, принятия последовательных законов против мнимых беженцев, наркотрафика, преступников-иммигрантов. В-третьих, создания рабочих мест в собственной стране. В-четвертых, сохранения национального сельского хозяйства для поддержания своего народа. В-пятых, последовательной защиты окружающей среды с введением строгих наказаний за нанесение ей вреда. Мы выступаем за Европу с равными правами и обязанностями, а не ту Европу, где некоторые платят за всех» ^[11].

Р. Штёсс приводит портрет среднего сторонника «Республиканцев». По его данным, до половины избирателей, поддержавших в 1989 г. одну из крайне правых сил, ранее голосовали за христианских демократов либо христианских социалистов. Две трети избирателей отличались низкой образованностью; большинство составляли рабочие и фермеры. С некоторыми оговорками особенно подверженными «праворадикальной пропаганде» Штёсс называет практикующих католиков ^{[30, с. 80-81]}

Объединение Германии оказало двоякое влияние на развитие крайне правых партий. С одной стороны, правые партии получили возможность заполнить идеологический вакуум, образовавшийся в ГДР после падения коммунистического режима. С другой стороны, статистика популярности крайне правых политических партий, систематизированная Ш. Кайлитцем, наглядно демонстрирует «провал» 1990-1991 гг. ^{[18, с. 112-117]}, отчасти объясняющийся замешательством правых сил, не способных быстро приспособить свои программы к изменившемуся политическому ландшафту.

Непростым для осмысления крайне правых оказалось и новое явление миграционной политики 1990-х гг. – массовое прибытие «поздних переселенцев». Несмотря на первоначальные позитивные ожидания, немецкое общество столкнулось с проблемами в интеграции т.н. «русских немцев»: уже с середины 1990-х гг. в немецких СМИ закрепляется образ «русского немца», ассоциированный с преступностью, употреблением наркотиков и исключительной опорой на социальные пособия. Проблема приобретает такую значимость, что даже партии центра выступают с открытой критикой переселенческой политики. Так, глава СДПГ Оскар Лафонтен неоднократно высказывался за ограничение иммиграции: «…наше гостеприимство не безгранично. Общины оказались перегружены» ^[12]. Согласно данным, приводимым А. Клековски фон Коппенфельс, в 1996 г. порядка 60% граждан Германии поддерживали позицию Лафонтена. ^{[19, с. 290]} В свою очередь, крайне правые партии выступали с противоречивыми заявлениями – в то время как ННГ приветствовали усиление страны за счет этнических немцев ^{[21, с. 70]}, Республиканцы то называли репатриантов тяжким грузом для земельных бюджетов, то обвиняли социал-демократов в «ложном гуманизме» [23: с 112-197].

Признание Германии страной иммиграции вызвало внеочередной всплеск активности правопопулистских сил. В 2001 г. впервые заявляет о себе «Партия Шилля», получившая феноменальные 19,4% голосов на выборах в Гамбурге. Риторика партии, как правило, не содержала конкретных предложений, однако носила выраженный антиэлитарный характер. Апеллируя к «безмолвному» среднему гражданину, «Партия Шилля» утверждала: коррумпированные элиты лишь отвлекают народ запутанными обещаниями, реальные решения принимаются без учета его мнения. «Наши порядочные граждане жалуются, к примеру, на то, что некоторые политики в последние десятилетия стремятся привезти сюда людей, пострадавших в катастрофах по всему миру. [...] Наши граждане жалуются, что вопросы, должна ли Германия стать страной иммиграции, должно ли произойти восточное расширение ЕС – были фактически решены за них», – заявлял Р. Шилль. ^{[16, с. 179-183]}

Краеугольным камнем программы партии стала внутренняя безопасность: бывший судья Р. Шилль открыто обвинял власти в неспособности обеспечить «порядок и законность» перед лицом растущей преступности, насилия и наркоторговли. В определенный момент тема действительно оказалась востребованной; как отмечает А. Ганликс, успех в Гамбурге осенью 2001 г. можно рассматривать как реакцию на события 11 сентября ^{[15, с. 310]}. Тем не менее, проблема безопасности не стала системообразующей для германской политики того периода – повторить или воспроизвести успех на более высоком уровне «Партии Шилля» не удалось.

Первая половина 2000-х гг. стала для германских партий временем повышенного внимания к социально-экономической повестке. Правительство Шрёдера проводит масштабную реформу занятости (реформа Хартца) – в результате система, при которой «людям платили, чтобы они оставались безработными», сменяется механизмом принуждения к трудовой деятельности – пусть и на условиях, далеких от желаемых работниками. ^{[3, с. 169-174]}. Хотя в целом вопросы занятости не являются центральными для правопопулистских партий, многие из них все же предпринимают попытку использовать сложившуюся ситуацию в своих целях. В 2004-2005 гг. НДПГ идет на выборы под лозунгами отмены реформ Хартца, закрытия границ для иностранных рабочих и формирования альтернативы «неолиберальному глобализму» ^{[29, с. 318]}. Исследователи сходятся во мнении, что именно недовольство, порожденное реформами Хартца, позволило НДПГ впервые за несколько десятилетий получить мандаты в земельных правительствах ^{[29, с. 90] [30, с. 39]}. Примечательно, что триумфальное возвращение НДПГ (как и совпавшее по времени преодоление Немецким народным союзом» пятипроцентного барьера) произошло в восточной части страны, заметно отстававшей от западных земель по экономическим показателям. На протяжении всего периода 2000-х гг. правопопулистские партии пользовались неизменной поддержкой избирателей восточных федеральных земель, тогда как на выборах в ландтаги западных земель им лишь изредка удавалось преодолеть пятипроцентный барьер. При этом успех «системных» крайне правых заметно коррелирует с развитием «ультраправой улицы»: по данным Штёсса, порядка 40% скинхедов объединенной Германии происходит именно из новых федеральных земель. Особых успехов в работе с данной группой добилась НДПГ – в отличие от «Немецкого народного союза» и «Республиканцев», стремящихся отмежеваться от внесистемных правых радикалов. ^{[30, с. 102-103]}.

По мнению Штёсса, причины более высокой популярности праворадикальных идей в восточных землях следует искать в особом статусе правого радикализма в ГДР: праворадикальная субкультура рассматривается им как своего рода альтернатива доминировавшему дискурсу, ассоциированная не столько с национал-социалистическим наследием, сколько с оппозиционными идеями в целом ^{[30, с. 107]}. Подчеркивается в исследовательской среде и роль экономического фактора: спустя годы после воссоединения сохранялись экономические диспропорции между западными и восточными федеральными землями. В сложившейся ситуации правопопулистские партии небезосновательно могли рассчитывать на успех на востоке страны, апеллируя к группам, испытывающим высокую экономическую незащищенность ^{[29, с. 201-202]}.

Доклад, подготовленный по заказу федерального правительства в 2017 г. (в связи с более поздними событиями), называет среди причин восприимчивости восточногерманских земель к праворадикальным идеям особенности идентификации жителей региона. Речь идет о том, что после воссоединения граждане бывшей ГДР почувствовали себя чужими в своей новой стране: все правила игры – включая правила игры политической – были приняты до них и за них. Отсюда – готовность поддержать политические группы, обещающие наконец озвучить их голоса. ^{[33, с. 161]} Кроме того, среди факторов, подпитывающих правый радикализм, называют уходящий корнями в ГДР «недостаток политической образованности» и скепсис по отношению к демократии ^{[33, с. 118-120]}.

«Визитной карточкой» правых радикалов 2000-2010-х гг. становится антииммиграционная и особенно – антиисламская риторика ^{[30, с. 40]}. Формулируются сразу два типа представлений об угрозах: с одной стороны, речь идет о традиционных «жестких» угрозах безопасности (терроризм, наркотраффик, рост этнической преступности), с другой – об утрате «национальной идентичности». Подобная риторика пользуется заметной поддержкой в новых федеральных землях – хотя и не коррелирует с долей иммигрантов в регионе ^{[29, с. 179]}. Враждебность к «чужакам» можно объяснить в свете описанных выше проблем идентификации: отмежевываясь от мусульман-иммигрантов, исключенные прежде группы могут испытывать большую сопричастность к «своему» немецкому обществу.

Пожалуй, именно слом обозначившихся в 2000-е гг. региональных различий сделал успех «Альтернативы для Германии» столь впечатляющим. При этом речь следует вести не только о внутригерманских различиях: события 2016-2017 гг. (референдум о членстве Великобритании в Европейском союзе, избрание Д. Трампа, выход М. Ле Пен во второй тур на президентских выборах во Франции, превращение «Альтернативы для Германии» в третью политическую силу в стране) зачастую рассматриваются как детали одного паззла. Явление, ассоциировавшееся прежде с «менее демократическими» странами – поддержка консервативных сил, нормализующих гендерное, этническое, социально-экономическое неравенство и противящихся процессам интеграции и глобализации – приходит в регион, полагавший себя оплотом совершенно иных идей.

Аналогичным образом, «Альтернатива для Германии» уверенно завоевывает позиции по всей стране – в том числе в западных федеральных землях. Показатели на востоке в среднем заметно выше, чем на западе (исключениями стали Баден-Вюртемберг и Рейнланд-Пфальц), однако АдГ сделала то, что не удавалось до нее ни одной правопопулистской силе – перешагнула пятипроцентный барьер практически во всех федеральных землях. При этом средний избиратель АдГ отличается от привычного электората правых популистов. Его доход лежит в промежутке 1.500-3.000 евро (картина, типичная для всех крупных партий, за исключением «Левых», привлекающих также избирателей с меньшим доходом). Образование среднего сторонника АдГ ограничилось реальной школой – что также вписывается в типичную для основных партий картину (здесь исключение составляют «Зеленые», поддерживаемые наиболее образованными избирателями). Расхождения наблюдаются на уровне мнений, а не социально-экономических характеристик: электорат АдГ заметно сильнее проблематизирует иммиграцию и придает большее значение вопросам внутренней безопасности (терроризм, преступность). Гораздо резче избиратели АдГ высказываются и в отношении европейской интеграции. ^[28]

Так означает ли это, что АдГ – принципиально новое для германского политического ландшафта явление? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к истории и взглядам рассматриваемой партии. В качестве партии АдГ оформляется в 2013 г. – однако немецкие исследователи предпочитают прослеживать ее корни вплоть до 1990-х гг., когда в консервативных кругах Германии формируется группа недовольных заключением Маастрихтского договора. Ключевые лица группы евроскептиков отнюдь не были «людьми из народа», происходили из финансовых, академических, промышленных и политических элит. Первоначальные попытки группы выйти на политическую сцену были связаны с критикой единой европейской валюты – однако ожидаемой высокой мобилизации не произошло, и на выборах в Европейский парламент созданный группой «Союз свободных граждан» набрал чуть более 1% голосов. К 1999 г. электоральная поддержка партии (отметившейся к тому времени также заявлениями о необходимости ограничить миграцию и повысить внутреннюю безопасность) не составляла уже и половины процента – и вскоре она прекратила свое существование ^{[7, с. 238-240]}.

Главной причиной, по которой «Союз свободных граждан» называют предшественником АдГ, является пересечение их персональных составов. Указывают также на некоторое сходство партийных программ; тем не менее, преемственность в этой сфере достаточно условна. «Союз свободных граждан» не позиционировал себя в качестве антиэлитарной партии, не стремился развивать дискурс «близости к народу» ^{[7, с. 239]}. Большинство партийных деятелей, пришедших в «Союз», происходило из СвДП; в рамках «Альтернативы для Германии» соответствующее крыло было дополнено христианскими демократами. Еврокритицизм соединился в АдГ с христианским консерватизмом и национализмом – и обратил свой взгляд в сторону тех, кто прежде не состоял ни в каких партиях ^{[7, с. 161-162]}. Расчет партии оказался верным: более 1,4 млн. человек, не участвовавших в парламентских выборах 2013 г., в 2017 г. отдали свои голоса за АдГ. Около миллиона поддержавших АдГ избирателей голосовало прежде за христианских демократов, еще чуть менее миллиона – за левые партии (СДПГ и «Левые»). Последнее является ярким подтверждением тому, что сущность АдГ не исчерпывается крайне правой риторикой – сопоставимое (если не большее) значение играет сконцентрированный в ее лице протестный потенциал.

По какой же причине АдГ появилась именно в 2013 г.? Ссылаясь на теорию американского историка Л. Гудвина, Ф. Декер утверждает: для появления подобной партии необходим «популистский момент» – глубокий социальный кризис, потрясший общество. Таким моментом для АфГ, по мнению Декера, стал финансовый кризис, поразивший еврозону ^{[6, с. 2]}. В пользу этой версии говорит тот факт, что первая предвыборная программа АдГ преимущественно апеллировала к проблематике отношений Германии и единой Европы. Впрочем, формирование АдГ было обусловлено не только социальными, но и партийными причинами. В первую очередь, речь идет о расколе, сформировавшемся внутри ХДС (именно из лагеря христианских демократов пришли многие ведущие фигуры партии): под управлением А. Меркель ХДС стала заметно ближе к СДПГ, оставив консервативные позиции в семейной и социальной политике. Критику вызывала также европейская политика А. Меркель: к примеру, упомянутый выше Б. Лукке покинул ХДС именно из-за несогласия с курсом на «спасение» еврозоны ^{[5, с. 14]}.

Существенное влияние на позиционирование партии оказали события 2014-2015 гг. В октябре 2014 г. формируется ПЕГИДА – движение «против исламизации», выросшее из группы в Фейсбуке. Первоначально большинство членов ПЕГИДА проживало в Дрездене – стоявший у его истоков предприниматель Л. Бахманн позднее разъяснял, что источником недовольства его единомышленников были проходившие в городе демонстрации Рабочей партии Курдистана, а также этнорелигиозные конфликты, обусловленные динамикой на Ближнем Востоке. Кроме того, поводом к мобилизации послужил ожидавшийся в городе приток беженцев. На первую демонстрацию, состоявшуюся в Дрездене в октябре 2014 г., вышло до 350 человек. В ноябре демонстрация ПЕГИДА состоялась в Вюрцбурге, в декабре примеру последовали Кассель, Бонн, Мюнхен и Дюссельдорф, после нового года присоединились Ганновер, Лейпциг, Киль и другие города. На пике популярности ПЕГИДА (январь 2015 г.) число демонстрантов достигло 25.000 человек ^{[31, с. 5-8]}. В ряде городов выступления ПЕГИДА сопровождались антидемонстрациями левых сил – причем в Лейпциге последние сумели собрать порядка 30.000 сторонников. ^[24]

Несмотря на многочисленные обвинения в попытках возродить нацистские лозунги, уже на первых этапах своего существования движение ПЕГИДА определенно прилагало усилия, чтобы сделать звучание своей программы более нейтральным. В выпущенных в конце 2014 г. «19 пунктах» значится, что «ПЕГИДА выступает ЗА прием беженцев, спасающихся от войны, преследуемых по политическим и религиозным причинам», однако настаивает на «включении в конституцию Германии обязанности интегрироваться». Не менее примечательным представляется пункт о «сохранении нашей западноевропейской культуры, сформировавшейся при влиянии христианства и иудаизма» – попытка отмежеваться от открытого антисемитизма ^[26]. В январе 2015 г. в движении происходит раскол, внешней причиной которого представлялся скандал вокруг ставших достоянием общественности расистских высказываний Л. Бахманна и его фотографии в образе А. Гитлера. Впрочем, истинной причиной, по мнению исследователей, были глубокие расхождения между радикальным и более умеренным крылом ПЕГИДА. Последние стремились расширять контакты с прессой и политическими партиями, в то время как радикалы проявляли большую приверженность внесистемным, протестным формам деятельности. В результате часть умеренных членов покидает движение, чтобы основать собственную партийную организацию. ^{[31, с. 13]}

Взлет ПЕГИДА оказал заметное влияние на «Альтернативу для Германии». Взгляды представителей партии разделились: в то время как либеральное крыло (во главе с Б. Лукке) предпочитало дистанцироваться от «враждебных по отношению к иностранцам» или даже «расистских» протестов, консервативная часть партии рассматривала ПЕГИДА как «естественных союзников». ^{[31, с. 39-40]} Именно разногласия по вопросу взаимодействия с «правой улицей» называют в качестве одной из причин раскола АдГ летом 2015 г. – тогда партию покинули, среди прочих, пятеро из семерых депутатов, представлявших ее в Европейском парламенте. ^{[7, с. 379]}. Отношения консерваторов от АдГ и ПЕГИДА также не были безоблачными: исследователи указывают на личную неприязнь между Л. Бахманном и Ф. Петри. После того, как Петри выступила против Бахманна в ходе описанного выше скандала с фотографией, последний и вовсе дистанцировался от АдГ, которую он называл «провалившейся протестной партией» ^{[31, с. 41]}.

Между тем, предвыборная программа АдГ (2017) во многом согласуется с программными документами ПЕДИГА. Так, обе силы призывают к проведению референдумов по швейцарскому образцу и ограничение власти партий. В схожих терминах формулируется угроза исламизации; постулируется значимость сохранения суверенной государственности в Европе. Во внешней политике обе силы выступают за нормализацию отношений с Россией, отвергаются всеобъемлющие торговые соглашения с участием ЕС (TTIP, CETA, TiSA) ^[8],[32]. Впрочем, программу АдГ отличает более глубокая проработанность части, посвященной экономической и социальной повестке (в т.ч. политике занятости, налогообложению, образованию). АдГ верит, что «сильная экономика создает социальный мир», тогда как ПЕГИДА делает акцент на политических инструментах. Кроме того, сравнительно большее значение в риторике АдГ имеет тематика европейской интеграции – что во многом объясняется сохранившимся в рядах партии наследием «свободных демократов».

Прорыв осени 2017 г. стал для партии одновременно феноменальным и ожидаемым – в свете предшествующих успехов на региональных выборах. Став третьей политической силой в стране, АдГ нарушили устоявшийся политический ландшафт. Стремясь избежать сотрудничества с АдГ, основные партии долгое время не могли сформировать правящую коалицию: в результате напряженных переговоров первоначально обсуждавшаяся «ямайка» сменилась «большой коалицией». Параллельно развивался процесс трансформации самой АдГ. Уже в сентябре 2017 г. Ф. Петри, одна из ключевых фигур партии, объявила, что не намерена находиться в Бундестаге в составе фракции АдГ. Комментируя свой уход в интервью «Тагесшпишель», Петри назвала среди разногласий, сподвигших ее покинуть АдГ, скандалы вокруг депутатов АдГ В. Гедеона и Б. Хёкке (первый известен своими антисемитскими высказываниями, второй – призывами пересмотреть восприятие событий конца Второй мировой). Таким образом, создание собственной партии («Синий поворот») можно рассматривать как попытку уйти от частных негативных ассоциаций, сформировавшихся вокруг АдГ, сохранив заданную ей повестку ^[13].

***

Итак, к каким же выводам приводит нас анализ траектории развития АдГ? С одной стороны, партия воплотила в себе ряд тенденций, характеризовавших ее предшественниц в правопопулистском поле. Подобно НДПГ конца 1960-х гг., АдГ в середине 2010-х гг. воспользовалась ситуацией, когда правый избиратель не чувствовал себя представленным на политической арене. Подобно «Республиканцам» конца 1980-х гг., АдГ ломает существующие дискурсивные табу, апеллируя к проблемам, объявленным несуществующими в политическом поле. С «Партией Шилля» начала 2000-х гг. АдГ сближает антиэлитарность: постулируется необходимость преодолеть всевластие политического истеблишмента и вернуть голос «безмолвному» народу. Наконец, не чужда АдГ и присущая ее предшественницам модель взаимодействия с «правой улицей»: партия одновременно заигрывает с праворадикальным электоратом и стремится отграничиться от него в своих официальных заявлениях, дабы не утратить доступ к конвенциональной политике.

С другой стороны, существуют признаки, делающие феномен «Альтернативы для Германии» уникальным для германского политического ландшафта. Так, до сих пор ни одна «партия правого протеста» не получала столь высокого уровня поддержки практически во всех федеральных землях – включая менее склонный к протестному голосованию запад страны. Избиратель «Альтернативы для Германии» заметно отличается от тех, кто прежде поддерживал НДПГ, «Немецкий народный союз», «Республиканцев» или «Партию Шилля» – и приближается по социально-экономическим характеристикам к избирателю ключевых германских партий. Отныне речь идет не только об экономически незащищенных, малообразованных и религиозных гражданах – т. е. тех, чьи радикальные настроения привычны и предсказуемы для политических аналитиков.

Строго говоря, определение «правая» представляется для «Альтернативы» куда менее значимым, чем «популистская». Действительно, определенная часть риторики партии укладывается в упомянутое нами в начале статьи определение «правых»: выступая за ограничение приема беженцев, сохранение «исконно немецкой» культуры, дифференцированное образование, критикуя концепцию гендера и помощь слабым соседям по Европейскому союзу – АдГ нормализует неравенство в его широком понимании. Однако социально-экономические пункты программы АдГ не являются чистым продуктом правого поля. Выдвигая тезис о сокращении роли государства в экономике, АдГ поддерживала сохранение минимальной заработной платы; говоря о содействии бизнесу, партия выступала за «справедливость» для работников, пострадавших от реформ Хартца. С практической точки зрения, подобная фрагментарность может быть объяснена лоскутным характером партии, в составе которой сошлись представители самых разных политических сил. С точки зрения теории, здесь уместно вспомнить упомянутые ранее концепции Э. Лакло: идею плавного перетекания правой части спектра в левую среди оппозиционных сил, а также концепцию, согласно которой политическая идентификация выстраивается по зонтичному принципу – множество отдельных протестных цепочек объединяется вокруг общих «пустых» лозунгов.

Что же происходит с протестными силами далее, после более или менее успешного выполнения поставленных ими задач? Согласно модели, развиваемой Э. Лакло, цепочки перестраиваются, утрачивая отдельные элементы и меняя объединяющие их зонтичные тезисы. Схожие процессы наблюдаются на протяжении последних лет в АдГ: то отходят в сторону, то вновь примыкают к партии силы «правой улицы»; по мере изменения повестки попеременно набирают и теряют силу либеральная, консервативная и националистическая группы. Наконец, на фоне внутрипартийной борьбы множатся расколы в АдГ – в этом смысле формирование «Синего поворота» было весьма закономерным.

Представляется, что дальнейшее развитие партии может последовать по нескольким основным сценариям. Сценарий первый: подобно своим предшественницам в правопопулистском поле (НДПГ, «Республиканцы»), АдГ сохранится в качестве малой партии, преодолевающей пятипроцентный барьер в периоды, когда существующая нестабильность не получает адекватного ответа со стороны партий центра. Реализация сценария вероятна в среднесрочной перспективе, покуда сохраняется представление о партии как о протестной силе; в долгосрочной перспективе вероятен выход на политическую арену новых сил, выполняющую схожую функцию, но не обремененных наследием неизбежных для протестной партии скандалов.

Сценарий второй: на фоне сохранения консенсуса партий «большой коалиции» АдГ займет освободившееся пространство справа от ХДС, став неотъемлемой частью политического ландшафта страны. В пользу этой версии указывает достаточно высокая электоральная поддержка партии, достигнутая ей практически во всех регионах страны. Следует также отметить, что появление АдГ сломало табуированность антииммиграционной повестки – однако партии «большой коалиции» по-прежнему занимают позицию отрицания по отношению к новой тенденции. Впрочем, ряд моментов играет против этого сценария. Несмотря на формирование новой «большой коалиции», расхождения между ее партиями становятся все более явными. Вероятно, окончание нового срока А. Меркель будет сопровождаться трансформационными процессами внутри ХДС; не исключено некоторое поправение партии. Кроме того, с определенными проблемами рискует столкнуться в будущем сама АдГ: как отмечалось ранее, ключевой характеристикой «Альтернативы» является не принадлежность к правому спектру, но популистская, т. е. протестная природа. «Нормализация» партии может ускорить выход из ее рядов сил, привлеченных антиэлитарностью ее высказываний – что закономерно снизит электоральную поддержку АдГ. Наконец, задача включения в нормальное политическое поле требует готовности уже действующих на нем игроков к сотрудничеству с новичком – что также не представляется возможным при доминировании антиэлитарной повестки в программе партии.

Наименее вероятным представляется сценарий третий, при котором АдГ бесследно исчезнет в течение следующих двух-трех электоральных циклов. Малые партии правопопулистского спектра ФРГ традиционно демонстрировали устойчивость даже в периоды сокращения электоральной базы. Более того, став одной из парламентских партий, АдГ получила доступ к информационным и финансовым ресурсам Бундестага – тем самым потенциально упрочив свое положение.