Современные теоретические проблемы исторической науки

Хвостова Ксения Владимировна доктор исторических наук главный научный сотрудник, Институт всеобщей истории РАН 119334, Россия, г. Москва, ул. Ленинский Проспект, 32а, оф. Институт всеобщей истории РАН Khvostova Kseniya Vladimirovna Doctor of History Senior Research Associate, Institute of World History of the Russian Academy of Sciences 119334, Russia, g. Moscow, ul. Leninskii Prospekt, 32a, of. Institut vseobshchei istorii RAN xeniakhvostova@yandex.ru Другие публикации этого автора

Цель данной статьи состоит в изложении авторского понимания современных теоретических, точнее, эпистемологических и методологических проблем исторической науки и в попытке определения их места в системе современного научного знания. Следует особо оговорить, что при решении поставленных проблем автор ориентируется в основном на особенности средневековой истории. Это определяется собственным исследовательским опытом автора, относящимся к истории Византии. Кроме того, полагаем, что именно средневековая история наиболее ярко отражает характерные особенности исторической науки, а именно – специфику информации исторических источников: ее ограниченность, неоднородность, особую значимость лингвистической интерпретации данных и т. д. Что же касается Новой и Новейшей истории, то она в большой мере допускает возможность использования эпистемологических принципов и методики современных социологии, экономической науки, теории управления, культурологии, аксиологии и т. д.

Необходимо также подчеркнуть, что в центре исследовательского внимания находится общая проблематика историописания, но не специфические стратегии его отдельных отраслей, как-то – источниковедения, палеографии, истории искусства и т. д.

Эпистемология и методология науки в целом, как известно, за последние десятилетия претерпели существенные изменения. Как утверждает нобелевский лауреат, создатель современной синергетики бельгийский ученый И. Пригожин, до 50–60-х годов ХХ века в науке «признавалась четкая дихотомия: социальные <…> нарративные науки – с одной стороны и <…> науки, ориентирующиеся на поиск законов природы – с другой. Сейчас эта дихотомия разрушается» ^{[1, с. 51]}. В другой своей работе И. Пригожин объясняет причины названных перемен. «Наука отказалась от принципа абсолютного детерминизма, удовлетворяющего ньютоновским законам движения, которые показали <…> свою несостоятельность. Детерминизм <…> сводится ныне к свойству, проявляющемуся лишь в отдельных случаях» ^{[2, с. 4]}. Разработана постнеклассическая научная парадигма, называемая «синергетика», согласно которой в сложных системах происходят путем самоорганизации изменения, вызываемые малыми локальными флуктациями, т. е. случайными единичными событиями. Такие процессы именуются «динамический хаос» ^{[2, с. 14]} и изучаются с помощью вероятностных методов. И. Пригожин констатирует историчность Вселенной, необратимость физического времени, «глубоко исторический характер» физики ^{[2, с. 19]}. Далее – и это для нас особенно важно – ученый проводит параллель между физикой и историей, ссылаясь на лидеров французской школы Анналов – Ф. Броделя и М. Блока, занимавшихся проблемами большой длительности исторического времени ^{[2, с. 4–5]}.

Следует опасаться, на наш взгляд, расширенного понимания значимости синергетики для исторической науки. Полагаем, что событийный и ситуационный «хаос» как предмет исторического анализа своей множественной качественно-событийной формой отличается от того строго вероятностно-статистического хаоса, который в рамках синергетики обозначается техническим наименованием «динамический хаос». Кроме того, в центре внимания историка кроме общественных тенденций и традиций находятся деятельность людей, ее мотивация и ментально-психологическое сознание общества.

Основное же отличие стратегии историописания от таковой в синергетике состоит в том, что крупные исторические изменения историк ассоциирует не с малыми, случайными и единичными флуктуациями в обществе, а с крупными, часто великими по своей значимости и объяснимыми событиями и факторами. Таковыми являются войны, кардинальные реформы, государственные перевороты и т. д. Иными словами, задачи и методы исторического исследования специфичны и несводимы к стратегиям синергетики.

Тем не менее, отсутствие полной аналогии не исключает частичного совпадения некоторых стратегий. Для историписания, в рамках которого событию придается большее значение, важно само акцентирование в рамках синергетики роли случайности и событийности в современной научной эпистемологии и методологии. Однако мы усматриваем основное значение синергетики для исторической науки не в эпистемологии и методологии, а в характере репрезентации знания.

«Современная наука становится все более нарративной», – пишет И. Пригожин ^{[1, с. 51]}. Другой видный представитель синергетики – К. Майнцер – отмечает влияние методов гуманитарных наук на другие виды знания ^{[3, с. 84]}. Подобное внимание к нарративу как способу репрезентации знания иллюстрирует идею И. Пригожина о сближения двух типов наук, в частности, интерес естествоиспытателей к качественным признакам явлений.

Это обстоятельство побуждает нас специально рассмотреть специфические черты современного исторического нарратива. Прежде всего отметим исторический детализм. Историческое исследование является образцом детализации знания, проявляющейся в анализе отдельных событий. При этом исторические тенденции также являются цепью единичных событий, в которой каждое событие может быть выделено и рассмотрено в качестве самостоятельного объекта исследования. М. Хайдеггер рассматривал именно событие как сущностное проявление исторического бытия ^{[4, с. 164–166]}.

Роль события в историописании, полагаю, позволяет предположить, что современный постмодернизм (справедливо критикуемый за отказ от широких обобщений), отличающийся пристальным вниманием к деконструкции, детализму, в том числе событийности изложения материала, может рассматриваться как эпистемологическое оправдание исторической методики с ее приверженностью к деталям и конкретике. В рамках постмодернизма историческая детализация и прежде всего событийность приобретают общенаучную значимость.

Характерной чертой методологии исторического нарратива являются историческая герменевтика и интерпретация. В связи с этим представляется правомерным обратить внимание на странное высказывание отечественного философа, сделанное на заседании круглого стола в редакции журнала «Вопросы философии». Прозвучало мнение, согласно которому подвергается сомнению познавательная значимость исторического нарратива, основанного на интерпретации и будто бы противостоящего анализу источников ^{[5, с. 22]}. В действительности, как это хорошо известно историкам, названные процедуры составляют неотъемлемую часть постижения смысла информации источников. Идеи герменевтики, интенсивно разрабатываемые неокантианцами Г. Риккертом и В. Виндельбандом, философом жизни В. Дильтеем и автором философии герменевтики Г. Гадамером, в новейшее время акцентировались М. Хайдеггером ^{[6, с. 158]} и П. Рикёром ^{[7, с. 35–38]}. Если содержанием герменевтики является выявление смысла свидетельств источников, создание образа изучаемого объекта, то в рамках интерпретации исследователь рассматривает соответствующую информацию в связи с задачами, решаемыми в конкретном исследовании.

Особенность современного исторического нарратива состоит также в пристальном внимании к ценностным предпочтениям исторических агентов, отраженных в исторических источниках. Кроме того, в рамках современного «лингвистического поворота» методами герменевтики и логической аргументации осуществляется углубленный анализ дескриптивно-аргументационных функций, содержащихся в источниках лингвистических обозначений.

При рассмотрении теоретических проблем современного исторического знания нельзя не остановиться на идеях современного конструктивизма. Представители данного направления, развивающегося с 70-х годов XX века и относящегося как к естественным, так и к общественным наукам, полагают, что «знание не содержится в объекте и не извлекается в ходе движения от относительной к абсолютной истине, а строится познающим субъектом в виде моделей, которые могут быть как альтернативными, так и взаимодополняющими» ^{[8, с. 76]}.

Представители конструктивизма полагают, что научные законы не являются обобщением опытных данных. Они конструируются на основе общего недетализированного интуитивного «схватывания» итогов всего предшествующего опыта изучения предмета. Подобное интуитивное представление-парадигма включает соответствующие понятия и гипотезы, которые опредмечиваются и уточняются в ходе экспериментов.

Выводы конструктивистов, как известно, восходят к идеям постпозитивистов У. Куайна и П. Фейерабенда, утверждавших невозможность целостного понимания действительности на основе суммирования результатов отдельных опытов. Эти идеи – в частности, представление об отсутствии познавательной значимости индукции при формулировке общих научных законов – развивали К. Поппер, Т. Кун, И. Лакатос. Современные теоретики также отказываются рассматривать индукцию как достоверное знание о закономерных тенденциях ^{[9, с. 112–113]}. Отстаивается мнение, согласно которому результаты опыта, проведенного в некоторый фиксированный момент времени, неправомерно распространять на будущее, т. к. на протяжении времени в природе и обществе могли произойти некоторые латентные изменения.

Полагаем, что выводы современного конструктивизма лишь частично значимы для историописания. Действительно, при изучении любых исторических явлений, происходивших в фиксированном пространственно-временном диапазоне, анализу источников должна предшествовать общая постановка проблемы. Содержащееся в ней предзнание является теоретико-предпосылочным, интуитивным. Оно содержит недетализированный расплывчатый образ интересующего исследователя явления. В ходе конкретного исторического исследования этот образ подлежит уточнению, т. е. опредмечиванию на материале конкретных источников. Анализ источников в историописании выполняет роль эксперимента в естественных науках. Иными словами, источники всегда анализируются под определенным углом зрения.

Конструктивизм претендует на преодоление таких представлений, как «истина», «ложь», «субъективизм», «объективизм». Каждая теория, как утверждают конструктивисты, создает свой образ реальности, и любая теория может быть пересмотрена ^{[10, с. 108]}. Однако вряд ли историк может согласиться с крайностями конструктивизма, в частности, с утверждением, согласно которому о реальности можно судить только в рамках той или иной теории. Очевидно, для историка представляется неприемлемой позиция отказа реальности в самостоятельном онтологическом статусе. Напротив, имеется убеждение в реальном существовании событий, как единичных, так и образующих тенденции. Современником некоторых из них, а иногда и участником историк является или являлся в прошлом. Другое дело, что образ этих событий и тенденций может меняться при акцентировке новых аспектов их проявлений. Отказ от признания за событиями их независимого от позиции исследователя онтологического статуса равносилен отказу историописанию в научной значимости.

Теоретическое понятие истины в истории является достаточно сложным ^{[11, с. 27–37]}. Однако бесспорно то, что, несмотря на различные интерпретации и понимания разными авторами одних и тех же проблем, историки руководствуются понятием фактологической истины, основанной на аргументированных результатах критики источников. Кроме того, в историописании неприменимы идеи конструктивизма относительно универсального отсутствия познавательной значимости индукции. Роль индукции в исторических исследованиях отличается от таковой в естественных науках. В них прогноз может оказаться неверным, т. к. при формулировке общих законов и прогнозировании глобальных тенденций развития в будущем нельзя исключить возможности изменения на протяжении времени соответствующей тенденцией своей направленности и социальной значимости.

Исследовательская ситуация в историописании выглядит по-иному. Историк изучает прошлое в фиксированном пространственно-временном диапазоне. Поэтому он в состоянии на основе информации исторических источников составить обоснованное представление как о фазах неизменного функционирования изучаемых тенденций, так и о времени их изменений. Это предположение затем уточняется в процессе конкретного анализа данных.

Следовательно, при изучении периодов непрерывного развития соответствующих тенденций применение индукции не только является правомерным, но и необходимым. Таким образом, при наличии достаточного материала источников индукция наряду с герменевтикой, интерпретацией, аналогией, лингвистическим анализом обозначений является основным приемом исторического исследования.

Однако в современной исторической науке применяются и другие методы. В связи с этим целесообразно остановиться на междисциплинарности, проявляющейся в использовании вероятностно-статистических методов и моделировании с помощью дифференциальных уравнений, практикуемых в социально-экономической истории.

Современный постпозитивистский период развития данного вида исторической междисциплинарности отличается пристальным вниманием к особенностям содержащейся в источниках количественной информации. Известно, что таковая в источниках отдаленных эпох отличается неоднородностью. Полагаем, что в подобных ситуациях целесообразно образовывать малые совокупности заведомо однородных сведений. Количественные данные таких совокупностей обрабатываются с помощью вероятностно-статистических методов, а именно, вычисляются коэффициенты корреляции и регрессии, показывающие степень тесноты взаимосвязи изучаемых факторов. При этом специфика подхода состоит в том, что каждая малая совокупность соответствующих данных трактуется не как выборка из некоторой генеральной совокупности, а как самостоятельная совокупность, отражающая ситуацию в ограниченном пространственно-временном ареале. Далее полученные результаты следует объединять в единый массив. Самый простой способ его дальнейшей обработки заключается в составлении ранжированного ряда соответствующих количественных показателей.

Однако возможны и боле сложные процедуры определения количественной оценки роли отдельных малых хронотопов в рамках общего фиксированного пространственно-временного диапазона. Подобные приемы были продемонстрированы автором данной статьи на материале источников, характеризующих имущественное расслоение византийских крестьян XIV в. На основе соответствующей информации с помощью дифференциальных уравнений был разработан коэффициент имущественного расслоения крестьян, позволяющий углубить и расширить понимание неявных процессов этой дифференциации ^{[12, с. 116–123]}.

Структурный характер современного исторического знания проявляется не только в междисциплинарности, но и в трансдисциплинарности ^{[13, с. 108]}. Целесообразно, на наш взгляд, считать, что междисциплинарный подход предполагает обнаружение новых качеств изучаемого объекта при сохранении неизменным его определения. Трансдисциплинарность, однако, создает его новое понимание и определение. В связи с этим можно констатировать, что идея трансдисциплинарности является одной из форм эпистемологического оправдания применения в истории математических методов, способствующих не только углубленному исследованию изучаемых отношений, но и созданию их нового образа.

Целью трансдисциплинарного подхода в историописании является создание средствами исторической аналогии знания, отражающего не только непосредственный анализ источников по данной проблеме, но и внеисточниковые представления исследователя, показывающие его понимание роли и значимости изучаемых объектов.

Попытка осуществления трансдисциплинарности была предпринята автором данной статьи при анализе податного иммунитета в Византии XIII–XIV вв. Пожалование податных привилегий, осуществляемое византийским императором, и их периодические подтверждения характеризуются как вариант права прецедентов в понимании современной юриспруденции ^{[12, c. 124–139]}. Правомерность подобной трансдукции подтверждается следующими результатами анализа источников. При подтверждении со стороны императора податных привилегий, принадлежавших влиятельным юридическим лицам, в жалованной грамоте указывается, что данное лицо и ранее владело соответствующими правами ^{[14, p. 18]}, т. е. подчеркивается приоритетная роль казуса-прецедента. Далее, несмотря на то, что в большинстве документов говорится о неотъемлемости данного вида льгот, в некоторых грамотах, однако, предупреждается, что они могут быть отобраны в случае ухудшения положения в государстве. При этом имеются сведения о факте ликвидации таких привилегий ^{[14, p. 142]}.

Таким образом, очевидно отличие прав получателя иммунитетной грамоты от таковых, возникавших в результате прав наследства, покупки, дара. Иммунитет – это привилегия, которая может иметь длительное действие, но ее специфика в том, что в она возникла благодаря казусу-прецеденту, а не закону.

Далее существенно то, что пожалование привилегий юридическим лицам восходит к практике римского jus singulare, согласно которому соответствующие права рассматривались только как отдельные казусы, т. е. прецеденты ^{[15, № I, § 2, line 143, № L, § 17, line 62; 16, № II, § 1, line 2, 4]}, превратившиеся, однако, в поздней Византии в устойчивую систему.

Противоречивые сведения жалованных грамот, очевидно, нуждаются в теоретической оценке, осуществляемой с учетом внеисточникового знания. Понятие права прецедентов позволяет расширить представление о византийском податном иммунитете, создать его образ на основе использования трансдисциплинарных стратегий, т. е. благодаря привлечению знаний в области современного права.

Значение используемой методики, как мы полагаем, не исчерпывается обнаружением функционального сходства разновременных правоотношений, она имеет и конкретно-исторический характер. А именно: приведенные рассуждения способствуют расширению и уточнению образа византийской цивилизации. Это достигается в результате акцентирования роли противоречивых казусов в системе податного иммунитета и в показе их отличия от jus singulare, являвшегося в целом правовой основой византийского иммунитета.

Такие обобщающие исторические понятия, как цивилизация, культура, имеют трансдисциплинарный характер. Их определение требует учета выводов многих исследовательских дисциплин. Вряд ли правомерно определять цивилизацию как совокупность ряда признаков. Недостаточно информативным представляется также определение этого понятия как воспроизводства во времени способов общественного существования. Данные определения лишены инструменталистского значения при анализе социальных связей, составляющих основное содержание цивилизаций.

Полагаем, что понятие «цивилизация» целесообразно определить как совокупность корреляционных и функциональных связей между социально-экономическими, политико-правовыми, ментально-психологическими, социолингвистическими и культурологическими факторами, взаимосвязь которых образует тенденции, традиции, институты и отношения в определенном длительном пространственно-временном диапазоне. Подобные связи могут рассматриваться порознь и в своих множественных корреляциях, которые мы называем факторами или параметрами цивилизаций.

Их изменение во времени, сочетание с событийной историей, а также перераспределение ролей этих факторов в конкретном историческом ареале отражает развитие цивилизации во времени. Общее определение цивилизации сопровождается рядом научных гипотез и понятий, относящихся к фиксированному пространственно-временному диапазону. Эта процедура отражает стадию постановки проблемы, подлежащей решению в конкретном исследовании. Следующая стадия отражает само конкретное решение соответствующей проблемы на материале исторических источников. Она состоит в опредмечивании и уточнении исследовательских гипотез и соответствующих им понятий. При наличии количественных данных возможно применение математических методов. Подобный подход был проиллюстрирован автором статьи на основе информации византийских актов XIII–XIV вв. ^{[12, с. 113–123; 17, с. 6–15]}.

Очевидно, приведенное выше комплексное определение цивилизации базируется на трансдисциплинарных знаниях. Оно проистекает не только из анализа источников, но также связано с внеисточниковыми знаниями исследователя, относящимися к различным научным дисциплинам, его личной позиции, проявляющейся в расстановке акцентов при постановке и решении проблем. Трансдисциплинарность, оправдывающая введение в процедуру получения знания гетерогенных элементов, позволяет, в частности, свести проблему варварства и цивилизаций к единой проблеме стадий, периодов цивилизаций. Подобная модель, сочетающая источниковое и внеисточниковое знание, подчеркивает сложность исторического процесса. Противопоставление варварства и цивилизации, правомерное при сведении таковой исключительно к культурно-поведенческим и ментальным факторам, означает ограничение пространственно-временного диапазона этого понятия и не представляется правомерным. Широкое общее понятие цивилизации, основанное на учете многих факторов, характеризует длительное историческое время, границы которого уточняются в процессе конкретного исследования.

Поскольку историк изучает определенное прошлое в фиксированном пространственно-временном диапазоне, то целесообразно остановиться на рассмотрении проблематики исторического времени. М. Хайдеггер характеризует историческое время, как время «для…» ^{[6, с. 414]}. Это означает, что оно благоприятно или неблагоприятно для свершения определенного поступка. Такое понимание исторической темпоральности восходит к Аристотелю и античной философии в целом, в рамках которой благоприятный момент для свершения действия назывался «кайрос». Это понятие было заимствовано в Византии. «Кайросы – это душа вещей и, если кто-либо не умеет ими воспользоваться, то может возникнуть большой ущерб делам», – говорится в преамбуле византийской жалованной грамоты ^{[14, № 50, line 1–2]}.

Идеи кайрологического времени были в Византии тесно связаны с представлениями византийского исихазма о нетварных божественных энергиях, посылаемых в мир и обуславливающих правильную ориентацию человека в общественных делах и, соответственно, его социальное благополучие. Кайрологическое время Византии, как видно, понималось не только как познавательная, но и как нравственная категория.

Полагаем, что понятие «кайрос» с точки зрения современного знания может быть оценено как метафора логической импликации, т. е. высказывания, вводимого союзами «если…то». Союз «если» предшествует характеристике благоприятного момента, тогда как союз «то» вводит описание поступка. Такое предложение характеризует целостное понимание ситуации. Понятие «кайрос», иными словами, отражает не только идею связи событий во времени, но и их зависимость от мотивированной деятельность агентов.

Кроме того, это понятие в античности было тесно связано с представлениями о цикличности времени, круговороте событий ^{[18, с. 22]}. Эти идеи также были восприняты в Византии. «Время движется по кругу <…> вещи по необходимости согласуются со временем <…>. Одни опускаются вниз <…> другие же вверх поднимаются <…>. Круговорот идет наподобие шара», – говорится в преамбуле одного из актов крупного монастыря на Афоне ^{[19, № 7]}.

Те же представления о циклическом движении событий во времени, их круговороте высказывает византийский историк XIV в. Никифор Григорa, утверждавший: «То, что разделяется во времени, объединяется общностью деяний» ^{[20, p. 24]}.

Подобные идеи предвосхищают в известной мере позднейшие концепции циклического времени Д. Вико, Б. Кроче, а также Гегеля, который писал: «События различны, но общее и внутреннее в них, их связь – едины. Это снимает прошлое и делает событие современным» ^{[21, с. 61]}.

Развиваемые в античности и заимствованные в Византии в рамках восточного христианства модели циклического, т. е. обратимого, исторического времени (отличные от идей линейного времени Августина) могут быть в известной степени уподоблены современным идеям герменевтического круга, представлениям о самоорганизации системы, а также, как мы полагаем, и концепту «петля обратной связи». Это понятие означает, что следствие не только вытекает из гипотезы, но одновременно и подтверждает ее достоверность ^{[22, с. 63]}.

Модель циклического исторического времени и связанное с ней представление о кайрологическом времени исторических агентов могут быть оценены с позиций современной гносеологии как идеи временной преемственности событий, образующих темпоральный процесс.

Характерно, что идея кайрологического времени, современное понимание которой дано М. Хайдеггером, интенсивно разрабатывается в настоящем времени греческими учеными. Е. Муцопулос усматривает в понятии «кайрос» (которое он связывает в этимологическом отношении с гомеровским прилагательным «кайриос» – «решающий») глубокий эвристический смысл. Автор замечает: «Это понятие для меня было и остается важнейшим» ^{[23, с. 130]}. К подобному выводу автор приходит на основе интерпретации данного понятия в «Политике» и «Никомаховой этике» Аристотеля. Отмечается связь античного понятия «кайрос» с идеей политического предвидения и правильной ориентацией в существующей общественной обстановке. По мнению Е. Муцопулоса, античные идеи поиска благоприятного момента для принятия ответственных решений в политической и экономической деятельности сохраняют свою значимость в современности.

Ф.Х. Кессиди анализирует двойственный характер античных идей темпоральности, акцентирует связь кайрологического времени с представлениями о едином необратимом космическом времени ^{[24, с. 126–133]}.

Полагаем, что в качестве иллюстрации значимости кайрологических идей в Византии целесообразно рассматривать преамбулы жалованных грамот. В них говорится, что пожалование императором прав и привилегий определенному юридическому лицу – например, крупному монастырю на Афоне – осуществляется в ответ на просьбу со стороны физического представителя данного юридического лица. Именно такая просьба расценивалась как благоприятный момент для демонстрации политики поддержания государством крупного привилегированного землевладения. При этом распространение поведенческой практики периодического подтверждения прав и привилегий подобных собственников происходило в полном согласии с идеей круговорота событий во времени.

Возвращаясь к выводам И. Пригожина, акцентирующего историчность современного знания, связанного с идеями необратимого времени большой длительности Ф. Броделя, целесообразно сделать некоторые уточнения. В исторических исследованиях это время фиксируется при рассмотрении значительных временных ареалов – эпох, цивилизаций и др. При изучении конкретных событий, связанных с деятельностью исторических агентов, а также небольших пространственно-временных диапазонов (что типично для конкретно-исторических исследований), характерно применение понятия обратимого, циклического, кайрологического времени. Его значимость не только для историописания, но и для других сфер знания подтверждается приведенными выше аналогиями с различными видами современной научной практики. Сочетание обратимого (короткого) и необратимого (долгого) времен отражает изменчивость и преемственность истории.

Отмеченные эпистемологические и методологические особенности современного исторического знания, явно или неявно присутствующие в современном историческом нарративе, характеризуют место исторической науки в системе научных дисциплин.

В историческом сознании и познании сочетаются феноменологические событийно-индуктивные и интуитивный, то есть теоретико-логические, подходы. Очевидна значимость анализа дескриптивно-аргументационной функции содержащихся в источниках лингвистических обозначений, а также стратегий междисциплинарности и трансдисциплинарности. Анализ смысла информации источников осуществляется путем множественных возвращений к исследованию одного и того же объекта изучений, существующего в его разных отношениях и функциях. Это отражает комплексную одноуровневую систему знания.