Особенности исторической политики советского государства в годы перестройки 1985-1991 гг.

Новикова Марина Валентиновна аспирант, НГТУ им. Р.Е. Алексеева 603000, Россия, г. Нижний Новгород, Кремль, корп. 5 Novikova Marina Valentinovna PhD Candidate, Department of Methodology, History and Philosophy of Science, R. E. Alekseev Nizhny Novgorod State Technical University; Chief Specialist, Press Service of the Administration of Nizhny Novgorod the Kremlin, korp. 5., Nizhnii Novgorod 603000 Russia marina.novikova@mail.ru Другие публикации этого автора

В современной историографической ситуации актуальной остается проблема взаимовлияния исторического знания и исторической памяти, в том числе центральный вопрос проблемы – каким образом прошлое и предлагаемые различными акторами проекты его репрезентации влияют на формирование коллективной памяти и состояние общественного сознания. Данный аспект активно разрабатывается такими авторами, как А. И. Миллер ^[1] , Г. А. Бордюгов ^[2], А. Ассман ^[3], О. Ю. Малинова ^[4] и др. В большинстве своем в этих работах рассматривается «политика памяти», «историческая политика» в контексте постсоветской истории, либо на примере Германии и стран Восточной Европы, а период перестройки затрагивается факультативно. Мы в своей работе сделали попытку рассмотреть проблему «исторической политики» именно в период перестройки.

В годы перестройки (1985-1991) в Советском Союзе развернулся масштабный процесс переосмысления советского прошлого. В перестроечном политическом дискурсе отсутствовали понятия «историческая политика», «политика памяти», «преодоление прошлого». В политической риторике второй половины 1980-х апеллировали понятиями – «восполнение «белых пятен»», «выбор исторического пути», «историческая альтернатива». Термин «историческая политика» («Geschichtspolitik») появился в это время в ФРГ, в результате «спора историков» (der Historikerstreit), вспыхнувшего в 1986-1987 гг.

«Историческая политика», «политика прошлого», «политическое использование истории» - это те термины, которыми описываются целенаправленные действия властей по созданию необходимой коллективной идентичности. Как правило, понятия «историческая политика» и «политика памяти» разделяются в научной литературе. По мнению А. Миллера, который в нулевые годы актуализировал термин, «историческая политика» является частным случаем политики памяти. Для нее характерны активное участие властных структур, конфронтационность и преследование партийных интересов»^[5]. Исследователь предлагает разделять «политизацию истории, с одной стороны, как явление, существующее издавна и в той или иной степени неизбежное, и историческую политику как плод вполне сознательной и целенаправленной инженерии, - с другой» ^[6], то есть более агрессивное вторжение власти в трактовку исторических событий для решения политических задач. В. Молодяков под политизацией истории предлагает понимать «процесс, идущий под воздействием многочисленных разнонаправленных факторов, в то время, как историческая политика это - комплекс мер власти, имеющих единое стратегическое направление, т.е. один из ключевых, но не единственный фактор политизации истории» ^[7,с.15]. Разногласия в исторической литературе имеются не в терминологии, а относительно «возраста» данного явления. Часть исследователей, в том числе, и уже цитируемый нами В. Молодяков, придерживаются мнения, что явление это старо, как само государство, а новым является только термин. «Моделирование исторического сознания и исторической памяти подданных и манипулирование ими и есть историческая политика государства»^[7]. Миллер в свою очередь настаивает, что термин «историческая политика» корректно применять только к новейшей истории, к тому использованию прошлого в политических целях, которое характерно с момента «спора историков» в Германии, и в полной мере проявилось на постсоветском пространстве и в странах Восточной Европы. Другими словами, «историческую политику» можно отнести как раз к тому феномену, который поспособствовал рождению термина. Ученый считает те явления, которые получили имя «историческая политика», «во многом новыми и существенно отличающимися от политизации истории и политики памяти» ^{[6, С. 6-24]}.

В своей работе мы проанализируем процесс пересмотра советского прошлого в годы перестройки. И попробуем дать оценку, был ли это процесс, который попадает под понятие «историческая политика»?

О необходимости пересмотра исторического наследия советского государства власть заговорила на первых же этапах перестройки. Для определения основных принципов исторической политики мы провели дискурс и контент-анализ выступлений первых лиц, их мемориальных речей, произносимых по случаю государственных праздников, а также стенограммы их встреч с акторами коммеморативного поля (главными редакторами, творческой интеллигенцией, заведующими кафедрами общественных дисциплин и т.д.).

Формирование контуров «исторической политики» можно проследить по документам и решениям, принятым в 1986 году. Отметим, что этот год в целом выглядит временем организационной подготовки к реализации политики гласности, в рамках которой и будет реализовываться новая историческая политика. В этот период началось формирование «инфраструктуры» исторической политики, определение основных акторов и разработка сценариев памяти.

Одним из агентов «пространства памяти» должны были стать профессиональные историки. Осенью 1986 года генеральный секретарь М.С. Горбачев встречается с представителями научного сообщества, чтобы призвать к новым принципам работы. В своей речи он делает акцент на важности плюрализма в их дальнейшей работе, как основном принципе: «Сегодняшние процессы нельзя подгонять под старые формулы…Поиск истины должен идти через сопоставление различных точек зрения, дискуссии и обсуждения, ломку старых стереотипов»^[8]. На том же совещании Е. К. Лигачев говорил о необходимости постановки острых вопросов в исторической науке, изменениях в методах преподавания истории: «Есть, конечно, проблемы с программами, учебниками, с методикой. Но суть все же в дефиците полной правды. Когда учитель уходит от острых вопросов и противоречий социальной жизни». ^{[8, с.4]}

Историческое сообщество получило от власти социальный заказ на конструирование нового нарратива советского прошлого, о чем заявил в своем докладе, прозвучавшем 21 октября 1986 года на Общем собрании АН СССР, академик С. Л. Тихвинский. Он начал выступление с тезиса о сильнейшем импульсе, данным партией развитию общественных наук, «которые образуют незыблемую основу происходящей перестройки».^[9] Докладчик, цитируя М. С. Горбачева, отмечал, что «обновление, далеко не безболезненно происходящее в нашей жизни, дает ответственнейший социальный заказ всей системе общественных наук. Советские историки с партийной принципиальностью обязаны подойти к выполнению этого социального заказа с тем, чтобы авторитет, реальная «отдача» исторической науки соответствовала современным требованиям, задачам ускорения развития нашего общества».^[9] Отметим, что социальный заказ предусматривал создание привилегированных условий для ряда ученых, так, например, у них появилась возможность работать с закрытыми ранее архивами. В своем исследовании «Битва за Ленина» известный лениновед Е. А. Котеленец рассказывает, как историки Г. А. Бордюгов и В. А. Козлов, работавшие в Академии наук, перешли работать в ИМЛ, «прельщенные заманчивыми предложениями о доступе к закрытым архивам партии». ^{[10, с.52]} Правда, например, к «секретному ленинскому фонду их так и не допустили». ^{[10, с.53]}

В докладе говорилось о том, что главным принципом в работе должны стать – принципиальная критика и дискуссии. «Крайне актуально в ближайшее время провести дискуссию по периодизации советского общества. Много спорных вопросов есть и в оценках отдельных этапов Великой Отечественной войны и тут историкам предстоит большая работа», - очертил докладчик ближайший круг задач.

Основополагающие задачи для агентов исторической политики были сформулированы в 1986 году еще в ряде документов:

В Постановлении ЦК КПСС от 16 августа 1986 года «О журнале «Коммунист»» говорится, что ему теперь должна принадлежать более активная роль в дальнейшем развитии и углублении новой проблематики обществоведения. «Следует добиваться органического соединения задач исследований прошлого с задачами осмысления современности и проникновения в будущее, обращаться к прошлому, говоря ленинскими словами, с точки зрения того, что понадобится завтра или послезавтра для нашей политики». ^{[11, с. 157]} Таким образом, мы видим, что апеллирование к прошлому в годы перестройки становилось значимой частью политики. Агентам коммеморативного пространства рекомендовалось черпать опыт из ленинского наследия последних лет жизни. В Постановлении также было дано указание по коммеморативным практикам Октября, в связи с приближающимся 70-летним юбилеем. « Необходимо опубликовать серию статей, с разных сторон, показывающих многогранный опыт нашей партии и народа»…, «в публикуемых материалах должна ощущаться живая связь времен, политики, революционных традиций, их созвучие с общей морально-психологической атмосферой, сложившейся после апрельского Пленума, XXVII съезда партии». ^{[11, с.158]} Решение новых задач требовало новых участников в коммуникационном поле. Редколлегии рекомендовалось «расширить авторский актив журнала, сосредоточить вокруг него лучшие теоретические силы, энергичнее привлекать новых авторов». ^{[11, с.158]}

В 1986 году в пространстве памяти находилось уже несколько акторов. Кроме власти свой проект проработки прошлого, хоть тогда еще не было такой терминологии, был у писателей и творческой интеллигенции. Они не просто интерпретировали прошлое, а ставили новые вопросы, которые потом прорабатывались в исторической науке. Так, например, летом 1986 года Е. Долматовский обратит внимание на проблему военнопленных и призовет к тому, чтобы пропавших «без вести» считать погибшими на Великой Отечественной войне. ^[12] С ним согласится академик Самсонов и предложит научному сообществу «углубленно подойти к слагаемым цифры наших потерь». ^{[13, С.222]}

Нужно отметить, что «проект памяти», который формировался от «оттепели» до перестройки, когда в середине 1980-х был извлечен из писательских столов, не встретил у власти единогласной поддержки. Как можно увидеть из стенограмм Политбюро, осенью 1986 года на его заседаниях уже звучат противоречивые оценки писательскому «проекту памяти». Так, председателя КГБ В. М. Чебрикова насторожили новые аспекты в освещении темы коллективизации на страницах повести Василя Быкова «Знак беды». Он высказал подозрение, что «под коллективизацию подкапываются», повесть «дает повод критиковать коллективизацию, но неправильно представлять наше прошлое, как будто в нем не было ни одного светлого дня. ^{[14, С.78]} Стенограммы позволяют фиксировать мнение М. С. Горбачева относительно выхода подобных произведений и по поводу пересмотра «белых пятен» истории. Он связывал это с процессом гласности: « По этому пути придется идти. Я сам помню, не все молчали тогда (во время коллективизации): и кричали и письма писали. Всем рот заткнули, да еще как. Да, свобода слова – это бритва в руках ребенка. Ничего не скажешь. Перекосы будут. Но надо добиваться, чтобы позитив присутствовал и нарастал. В потоке, который уже образуется, все будет - и пена и мусор. Но в принципе – это знак весны, обновления». ^{[14, с.81]}

В свою очередь Е. К. Лигачев указывал на возможную конфликтогенность набирающего обороты процесса пересмотра советской истории. По его мнению, хоть интеллигенция и сыграла большую роль, откликнувшись на идеи перестройки, но его настораживает это настойчивое желание пересматривать прошлое, к которому призывают, например, Евтушенко и Вознесенский, и настрой на покаяние. А он, в свою очередь, прочитал роман «Дети Арбата» и понял, что эта рукопись в 1500 страниц сводится лишь к критике Сталина и нашей предвоенной политики. Ясно, что такой роман публиковать нельзя, хотя Рыбаков и грозит передать его за рубеж. ^{[14, с.99]} Несмотря на эти слова одного из главных идеологов страны, роман увидел свет на страницах «Дружбы народов» всего 3 месяца спустя.

Отметим, что уже на данном этапе закладывался один из основных конфликтов в пространстве памяти о советском прошлом – столкновение на одном коммеморативном поле травматичного и великого, победоносного прошлого. При реализации «исторической политики» власть постоянно подчеркивала, что не нужно очернять все прошлое, необходимо критиковать только культ личности, приведший к деформации социализма и жертвам, но нельзя затрагивать основы социализма и очернить все хорошее, что произошло за эти годы. Однако «снизу» «писательский проект переосмысления прошлого» был встречен с огромным воодушевлением, в стране начался бум толстых журналов, в которых публиковалась запрещенная ранее и возвращенная литература.

Еще одним актором, который появился в коммеморативном пространстве в 1986 году, стали средства массовой информации. В 1986 год произошла замена главных редакторов ряда изданий, на страницах которых позднее происходило переосмысление отечественной истории в наиболее радикальной форме – «Огонек», «Московские новости».

Основным программным документом «исторической политики» явился доклад М. С. Горбачева на мероприятиях, посвященных 70-летию Октября. Именно после него фиксируется резкий всплеск публикаций по исторической тематике, прежде всего антисталинской направленности. Понимая, какое значение в советское время придавалось выступлению первых лиц, можно уверенно констатировать, что в докладе сфокусирована программа партии, по которой должно было пересматриваться советское прошлое.

Некоторые реперные точки программы вызывали споры в Политбюро еще на момент ее разработки. Так, В. А. Медведев, бывший с 1986 г секретарем ЦК КПСС, а с ноября 1988 года – председателем Идеологической комиссии ЦК КПСС и входивший в ближайший круг Горбачева, в своих мемуарах вспоминает о внутренних дискуссиях, происходивших весной 1987 года по вопросам оценки прошлого. «Я высказался против массированного перенесения огня с брежневского периода на 1920-е – 1950-е годы». ^[15] По его словам, обоснование перестройки получилось несколько односторонним, получилась примерно такая схема: в 1920-е годы отступили от Ленина, от принципов социализма, после 1953 года пытались поправить дело, но не довели его до конца, а вот теперь, «на новом витке исторической спирали... возрождаются во всей чистоте идеи Октября».^[15] Вносили свои коррективы в доклад и другие участники его обсуждения. Так, например, Е. К. Лигачев предложил усилить тему кулачества и отметить, что Ленин хотел уничтожить кулачество, как класс. С данной трактовкой позиции Ленина Горбачев не согласился, отметив, что Ленин хотел лишь ограничить кулачество, и добавил при этом, что «вообще это было время, когда с людьми не считались». ^{[14, С.253]} Спор перешел в плоскость личного опыта, Лигачев рассказал историю своей юности, подчеркивая, что о людях заботились тогда и он чувствовал блага советской власти. После этого Горбачев вычеркнул из доклада слова о том, что в 1930-е годы с людьми не считались. ^[14]

В итоге, доклад «Октябрь и перестройка: революция продолжается», с которым М. С. Горбачев выступил на заседании ЦК КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, посвященном 70-летию Великой Октябрьской революции, 2 ноября 1987 г, стал стартом реализации политики памяти. В докладе М. С. Горбачев заявил о необходимости переосмысления исторического прошлого страны, прежде всего, официальной концепции советской истории. Им были обозначены векторы исторической политики, выработанной властью, будущая тематика пересмотра советской истории. Как выглядела коммеморационная программа? Во-первых, неоднократно была отмечена выдающаяся роль Великой Октябрьской Социалистической революции, которой нет, и не было альтернативы. Это значит, что новая концепция истории должна была конструироваться в соответствии с политической доктриной «обновления социализма». Во-вторых, М. С. Горбачев провел демаркационную линию со сталинским наследием, ввел в открытую политическую риторику такие понятия, как «административно-командная система», «деформации социализма», «сталинские преступления», что наполнило соответствующими смыслами развернувшуюся сразу после доклада в полную меру кампанию по десталинизации.

Мы можем выделить три основных вектора политики памяти в перестроечный период. Во-первых, это изменение коммеморации Октября. В 1987 году советские издания должны были популяризировать идеи «обновленного социализма», лейтмотивом которого был лозунг «Назад к Ленину!», поэтому практически во всех советских газетах и журналах увеличился поток публикаций, которую условно мы называем «октябриана» и «лениниана». Главная мысль юбилейной коммеморативной кампании 1987 года «Октябрь продолжается» заключалась в том, что существует неразрывная связь Октября и перестройки. Этот тезис и необходимо было развивать в средствах массовой информации.

В начале 1987 года в «Московских новостях» выходит статья Егора Яковлева «Завещание», ^[16] ставшая знаковой для западных экспертов, что в СССР начинается процесс десталинизации. Шведская газета «Свенска дагбладет»(Svenska Dagbladet – авт.), рецензируя эту статью в номере за 23.01.1987, пишет: «тем самым советские СМИ «вновь начали продолжавшийся короткий период процесс десталинизации»…Разумеется, это полностью совпадает с интересами М.Горбачева в проводимом им курсе на полное отмежевание от диктатора Сталина». ^[17]

В юбилейный год в коммеморации Октября появился дополнительный пласт: государству было необходимо не просто обновить миф об октябрьских событиях, а прежде всего, закрепить в культурной памяти советского общества ассоциацию перестройки и революции, а также начать процесс отмежевания от сталинского периода. Дискурс «обновленного социализма» стал первым шагом к антисталинскому дискурсу, в полной мере развернувшемуся на страницах газеты в ближайшее после юбилейных мероприятий время и далее в 1988-1989 гг.

Вторым ключевым вектором исторической политики стала кампания по реабилитации жертв сталинских репрессий.В своем докладе М. С. Горбачев обозначил, что народу необходимо сказать правду и восстановить историческую справедливость по отношению к тем, кто погиб во время массовых репрессий. Тогда же, во время торжественных мероприятий по поводу 70-летия Октября, состоявшихся 2-3 ноября 1987 года, он заявил, что в СССР будет создаваться (правда, она к тому моменту уже была создана) специальная комиссия по реабилитации.

Кампания по массовой реабилитации была инициирована еще летом 1987 года. Сначала М. С. Горбачев пригласил к себе секретарей ЦК и ознакомил их с материалами, созданной при Н.С. Хрущеве комиссии Н. М. Шверника по расследованию политических судебных процессов 1930-х годов. Оно было закончено в 1962 году, и выводы представлены в ЦК. Хрущев информировал о них членов тогдашнего Президиума ЦК, но дальнейшего хода им не дал. ^[15] Горбачев считал, что должна была быть создана комиссия по реабилитации и работа в направлении реабилитации продолжена.

28 сентября 1987 года эта специальная «Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х годов» была создана. Председателем Комиссии был назначен член Политбюро М. С. Соломенцев, после его ухода на пенсию осенью 1988 года этот пост занял А.Н. Яковлев. Комиссия изучала архивные материалы, связанные с репрессиями, а также рассматривала многочисленные заявления и жалобы граждан, которые просили сообщить о судьбе родственников, датах их смерти, местах захоронений.

Появление комиссии по реабилитации вызвало большой интерес у западных СМИ. По итогам торжественного заседания в Кремле 3 ноября в пресс-центре 70-летия Октября состоялась пресс-конференция члена Политбюро ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС А. Н. Яковлева. На пресс-конференции присутствовало более 600 человек, из них – более 350 иностранных корреспондентов. Самым дискутируемым оказался как раз вопрос о создании комиссии по реабилитации. Из 19 вопросов, которые успели задать иностранные журналисты А. Н. Яковлеву – 8 касались непосредственно начинающейся кампании по реабилитации. Данные вопросы задавали журналисты из ФРГ, Великобритании, Испании, Франции, Ирландии. ^[18] Эта пресс-конференция любопытна для понимания отношения иностранных СМИ к разворачивающейся в СССР кампании по реабилитации, поэтому остановимся на некоторых вопросах подробнее, тем более, что полной стенограммы в СМИ не публиковалось, мы используем стенограмму, хранящуюся в архиве А.Н. Яковлева:

Корреспондент газеты «Кельнер-штадт анцайгер», ФРГ, увидел в докладе Горбачева директиву для дальнейшей работы историков: «как надо понимать совокупность всех тех исторических оценок, которые были даны в докладе М.С. Горбачева насчет второй половины 1920-1930 годов и послевоенного периода? Как моментальный снимок сегодняшних знаний, сведений, взглядов или как указание, может быть даже директиву, которая направляет будущие исторические исследования и в определенной степени ограничивает, сужает диапазон возможных выводов, к которым могут прийти историки при изучении архивов, и в своей деятельности в целом?» ^{[18, Л.14]}

В своем ответе А. Н. Яковлев не согласился с той мыслью, что «доклад может являться какой-то директивой, ограничивающей рамки дальнейших исследований. «Мы смотрим на освещение этого периода, тех событий, о которых идет речь, как на возможность для науки и дальше развивать, организовывать изучение, изучать глубже, полнее исторические события в интересах общества, в интересах познания, в интересах науки и в интересах людей, которые хотят знать это прошлое, оценивать его правильно, заинтересованно и главное, извлекать уроки». ^[18]

Отвечая на вопрос журналиста «Монд», Франция, который поинтересовался, «какое задание будет иметь комиссия для выяснения событий 1930-х, кто является ее членом и председателем и когда она должна будет сделать свой доклад, Яковлев пояснил, что на данный момент «принято принципиальное решение о создании такой комиссии, но она еще не персонифицирована. Что же касается ее мандата, то могу лишь сделать предположение: комиссия, видимо, должна тщательно изучить документы, связанные с репрессиями этих лет, определить фальсифицированы ли они или обоснованы, и затем вынести рекомендации». Журналист «Дейли телеграф» поинтересовался, почему М. С. Горбачев заявил о том, что тысячи людей погибли, «ведь в духе гласности было бы точнее, чтобы он заявил о миллионах погибших», на что Яковлев отреагировал следующим образом: «Почему вы думаете, что если бы он сказал миллионы, то это была бы большая правда, чем когда он сказал – тысячи? Это ваша точка зрения. Я знаю те цифры, которые гуляют на Западе, многие из них просто лежат на совести людей. Даже у нас иногда появляются цифры, которые просто не соответствуют действительности». ^{[18, Л.56-57]}

Сразу после 70-летия Октября в СМИ развернулась активная информационная кампания по восполнению «белых пятен». Во всех городах и регионах агитаторы и пропагандисты должны были донести до населения основные положения доклада М. С. Горбачева, посвященного 70-летию Октября. В инструкциях идеологического отдела было указано, что выступающие должны сделать акцент на следующих тезисах: ничто не может сравниться с Великой Октябрьской социалистической революцией, впервые давшей человеку подлинную власть, свободу и независимость. А также подчеркнуть в ходе выступления, что в докладе М. С. Горбачева весомо прозвучала «историческая» тема, объективно и ответственно проанализированы истоки, причины и последствия исторических событий и действий личностей. ^[19] В это же время А. Н. Яковлев, регулярно встречаясь с представителями СМИ, давал рекомендации в проведении антисталинской кампании, призывал к увеличению публикаций, осуждающих репрессии 1930-1950-х годов. «Все двери, все пути для такого поиска ныне открыты – в науке, искусстве, публицистике. Об этом прямо сказал М.С.Горбачев в докладе на юбилейных торжествах 2 ноября <…> Положения доклада – начало, а не завершение такого анализа. Есть уже и продолжение – деятельность Комиссии по рассмотрению дел 30-х, 40-х, 50-х годов. ^[20] Были случаи, когда редактора жаловались Яковлеву на то, что «порою увлекшись «белыми пятнами» в публикациях, забывается сама основа – история». Так на встрече с редакторами республиканских, областных, городских газет, проходившей 4 декабря 1987 года, Яковлеву задали такой вопрос: «В последнее время есть примеры, когда «белые пятна» противопоставляются основе, больше того, основу пытаются заменить «белыми пятнами». В республиках выходят на первый план «белые пятна», а главные герои истории – не репрессированные – замалчиваются. Согласны ли Вы, что восстановление справедливости одинаково должно распространяться на всех?» ^[21]

В своем ответе Яковлев призвал терпимее относиться к тому, как идет сейчас кампания по восполнению «белых пятен». «Почему бы я потерпимее отнесся к «белым пятнам», как все это делается. Тут бывают и случайности, иногда не совсем верные. Но понимаете, здесь есть еще и такой психологический эффект: мы слишком долго замалчивали, товарищи, замалчивали. Пусть напишут историю. Она покажет, что здесь так, что не так ». <…> «Нет, о «белых пятнах» надо писать. Повторяю, там пока мы не все понимаем, не все может быть ладно. Но давайте потерпим, кому, что не нравится, а кому интересно – пусть почитает, а кто не согласен – пусть не согласится. Подал же один в суд на «Огонек» в защиту Сталина. Пусть суд решит: он прав или нет. ^{[21, л. 51]} Учитывая, что историческая политика - это сознательное, целенаправленное конструирование собственной истории, оценок и трактовок прошлого государственными институциями, то регулярные встречи с представителями СМИ и даваемые на них рекомендации по трактовке советского прошлого идеологами перестройки также можно рассматривать в качестве аргумента в пользу того тезиса, что в годы перестройки мы столкнулись с исторической политикой.

Мы провели контент-анализ газеты «Московские новости», пик публикационной активности по теме репрессий пришелся на 1988 год. В этот год в газете вышло 54 публикации по исторической тематике, 21 из них касалась темы «сталинских репрессий». Как видно из графика, «кампания по десталинизации» после доклада Горбачева развернулась масштабно, буквально волной накрыла СМИ, но уже после 1989 года количество публикаций по теме репрессий резко сократилось, отмечается существенный спад.

Комиссия по реабилитации положила начало созданию новой коммеморационной инфраструктуры для реализации исторической политики и созданию нового нарратива советской истории. Позже в этом коммеморационном поле появились другие участники: общество «Мемориал», комиссия по делу пакта Молотова-Риббентропа, работающая во время I съезда народных депутатов, которую возглавлял А.Н. Яковлев, заместителем председателя был историк Ю. Афанасьев и другие.

В это время в разных городах страны начали происходить встречи бывших узников и членов семей, в Москве первая такая встреча состоялась осенью 1988 года. У каждого участника встречи была своя история переживаний трагедии «большого террора». Общение с репрессированными, «живыми местами памяти», давали возможность ощутить присутствие прошлого, прервалась практика молчания. Воспоминания жертв соединялись в коллективную память, формировался новый нарратив советского прошлого. Это был тот период, когда новый нарратив конструировался в первую очередь на личных воспоминаниях, на устной истории, а не на исследованиях профессиональных историков.

Перестройка запомнилась проговариванием прошлого. Так, например, ректор Московского государственного историко-архивного института, д.и.н Ю.Афанасьев рассказывал, что у себя в институте они организовали еженедельные научные чтения «Социальная память человечества». «Наконец, положено начало развитию устной истории. В наших условиях, при отсутствии, а иногда недоступности архивов – поговорить с людьми, которые участвовали в строительстве нашего общества на разных этапах его нелегкой истории, и записать их воспоминания о коллективизации, о 1937 годе, о времени Великой Отечественной войны, просто необходимо». ^[22]

По мнению М. Хальбвакса, «индивид вызывает в памяти свои воспоминания при помощи рамок социальной памяти. Иными словами, различные группы, на которые делится общество, в любой момент способны реконструировать свое прошлое». ^[23] Но, при этом Хальбвакс отмечает, что «они чаще всего одновременно и реконструируют и деформируют его. Разумеется, есть немало фактов и деталей, которые индивид забыл бы, если бы другие не хранили память о них вместо него». ^[23]

По результатам работы Комиссии планировалось создание нового нарратива советской истории, учитывавшего травматичное прошлое. Как заявлял М. С. Горбачев в докладе по случаю 70-летнего юбилея, «по итогам работы комиссии будут приняты соответствующие решения. Все это найдет отражение и в очерке КПСС, подготовка которого будет поручена специальной комиссии ЦК. Мы должны это сделать, тем более, что и сейчас еще встречаемся с попытками отвернуться от больных вопросов нашей истории, замолчать их, сделать вид, будто ничего особенного не произошло». ^[24.] В июле 1988 г. была образована комиссия ЦК партии по подготовке «Очерков истории КПСС». В авторский коллектив вошли 30 ученых, которые должны были представить разные точки зрения, версии, гипотезы на историю партии. Планировалось, что наряду с очерками будут изданы и все документы, на которые авторы опирались.

Третий вектор в проекте переосмысления советского прошлого касался второго базового сюжета в политике памяти советского общества - победы в Великой Отечественной войне. Особенностью исторической политики перестроечного периода был тот факт, что она реализовывалась синхронно с проработкой прошлого, вошедшего в историографию, как «спор историков» в ФРГ и первыми попытками реализации исторической политики в Польше, ключевым компонентом которой было обращение к катынским событиям.

В Советском Союзе реагировали на те дискуссии, которые велись на Западе, поэтому историческая политика в отношении Второй мировой войны выглядела многослойной. С одной стороны назрела необходимость в осмыслении многих аспектов военной истории, на которые в советской историографии было наложено табу. Развернувшаяся в стране кампания по десталинизации также требовала коррекции в трактовках ряда событий. У некоторых историков появилась возможность работать с ранее недоступными архивами, значительный пласт документов вводился в научный оборот благодаря публикациям в партийном журнале «Известия ЦК КПСС». Появление новых источников не могло не породить постановки новых проблем.

Но, с другой стороны, стояла задача не допустить доминирования в советской историографии тех точек зрения, что набирали популярность на Западе. Например, той, что подписание пакта Молотова – Риббентропа, особенно секретных протоколов к нему – это «спусковой крючок» для начала войны. Этот тезис неоднократно подчеркивал в своих выступлениях М.С. Горбачев. Так, на Пленуме ЦК КПСС 21 октября 1987 года лидер государства говорит о том, что пакт Молотова – Риббентропа на Западе стараются представить как разрешение к началу войны, но он был полностью в духе тех документов, что уже были подписаны, в том числе в Мюнхене. «Сегодня на Западе активно обсуждаются наши предвоенные годы. Ложь перемешивают с полуправдой, стараются создать отталкивающий образ страны с «тоталитарной» внутренней политикой и «агрессивной» - внешней. Особенно рьяны те, кто недоволен итогами Второй мировой войны – политическими, территориальными, социальными. Те, кто продолжает прикидывать, как бы их подправить, взвалить ответственность за Вторую мировую войну на Советский Союз, который якобы открыл путь подписанием пакта Молотова – Риббентропа». ^{[25, с. 216]}

В программном докладе «Октябрь: революция продолжается» Горбачев выражает свое несогласие с датой начала Второй мировой войны и вновь говорит о том, что недовольные ее результатами «заинтересованы в том, чтобы поставить историческую правду с ног на голову, перетасовать причинно-следственные связи, сфальсифицировать хронологию. В этом контексте прибегают к любой лжи, чтобы взвалить на Советский Союз вину за Вторую мировую войну». ^{[24, с. 25]}

Остановимся немного на «споре историков», который на наш взгляд, повлиял на ход и результаты дискуссий о военной истории, развернувшиеся в СССР в период перестройки.

В центре развернувшейся в ФРГ острой дискуссии между историками – оказались два принципиальных вопроса. Первый – как следует относиться к преступлениям нацизма. Являются ли они чем-то из ряда вон выходящим или вполне сопоставимы с другими преступлениями имевшими место в истории человечества. И второй – где и в чем кроются причины второй мировой войны и кого считать виновными в ее возникновении. ^[26]

В историографии принято связывать «спор историков» (Historikerstreit) с именами Э. Нольте и Ю. Хабермаса, а его начало с выходом в свет в 1986 году трех публикаций. В апреле в газете «Die Welt» (Ди вельт) вышла серия статей профессора университета в Кельне Андреаса Хилльгрубера, суть которых, в том числе и в том, что «защитники Восточного фронта» в конце 1944 – начале 1945 года своей «героической борьбой» спасли всю Европу от «большевистского потока». ^[27] В июне в газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung» (Франкфуртер альгемайне) была опубликована статья консервативного историка Эрнста Нольта «Прошлое, которое не хочет уходить». Один из тезисов Нольте в том, что «наибольшую ответственность за преступления гитлеровцев несут большевики. Преступные акции Гитлера были обусловлены будто бы его страхом стать потенциальной жертвой «азиатских акций» большевиков, оказаться в «клетке с крысами», в которую они, по утверждению белоэмигрантов, якобы сажали своих противников и в которую, пишет он, они посадили немецких генералов, плененных под Сталинградом, чтобы добиться их выступления против Гитлера».^[27]

Ответом на них стало резкое выступление с критикой подобных высказываний либерального философа и социолога Ю.Хабермаса в еженедельнике «Die Zeit» (Ди цайт).

После этих выступлений историки разделились на два лагеря, в острых дебатах между которыми оттачивались следующие тезисы:

- за развязывание Второй мировой войны несет ответственность не только Гитлер, но и Сталин (Гюнтер Гиллесен «Frankfurter Allgemeine Zeitung». 20.08.1986). ^{[28, с. 50]}

- «Летом 1941 г. у одного агрессора Гитлера была последняя возможность опередить другого агрессора»; операция «Барбаросса» была превентивным ударом (Хоффман. «Frankfurter Allgemeine Zeitung». 16.10.1986.)

- главной причиной войны и поводом для обороны явилась победа большевистской революции в России в 1917 году – Э. Нольте.

В Германии дискуссии шли одновременно с изменениями коммеморативного пространства. В июне 1986 года, к 45-летию с момента нападения на Советский Союз, в Бонне, около бундестага был сооружен памятник всем погибшим на войне, об этом факте сообщили советские газеты. Председатель фракции ХДС/ХСС в бундестаге А. Дреггер сказал про новый памятник: «Всем, кто был убит. Не упоминая ни имени, ни убеждений. Да и неизвестно, кто был убийцей, а кто – жертвой. Почтить надо особенно немецких солдат, их моральный уровень, честные убеждения, безукоризненное поведение. Знаю, о них говорят и другое, но я не допущу никаких оскорблений». ^[29]

Историки и в СССР и в Германии отмечали, что существует прямая связь между теми событиями, которые происходят в Советском Союзе в ходе перестройки, и характером, тематикой дискуссии, развернувшейся среди историков ФРГ. «В то время как в СССР начинают по-новому, самокритично анализировать и освещать свое прошлое (и в первую очередь сталинские годы), в ФРГ предпринимаются усилия по реидеологизации истории и оживлению старого «образа врага», - пишет Р.Д. Мюллер (Muller R.D. Der „andere Holocaust“. die Zeit. 1.07.1988.). Время развертывания «спора историков» весьма примечательно, отмечает коммунист К. Бахман, это время призыва к перестройке и гласности в Советском Союзе (Unsere Zeit. 2.11.1988.). Наличие параллелей между проблематикой «преодоления прошлого» в германской истории и критической переоценкой истории советского общества, происходящей в Советском Союзе, отмечает в докладе «Перестройка и советское общество», сделанном на конгрессе историков ФРГ в Бамберге (октябрь 1988) Д. Гейер (Frankfurter Allgemeine Zeitung. 18.10.1988)». ^{[27, с.180]}

Практически все тезисы немецких историков, касающиеся и превентивного характера войны нацистской Германии против Советского Союза, и причин развязывания Второй мировой войны, и приравнивание Гитлера и Сталина к явлениям одного порядка - оказались в центре дискуссий советских историков в годы перестройки.

Так, например, один из главных материалов юбилейного номера «Московских новостей» в мае 1990 года касался темы военнопленных. ^[30] Основная мысль публикации, что не только Гитлер, но и Сталин виноват в том, что столько людей погибло: «На Западе считают: миллионы наших погибших пленных – жертвы не только фашизма, но самой сталинской системы. Половину умерших от голода (самое малое) можно было бы спасти, если б Сталин не назвал их изменниками и не отказался бы послать им продовольствие через Международный Красный Крест».

В конце перестройки социологические опросы свидетельствовали, что в сознании советского народа к этому моменту произошла серьезная трансформация в оценке самого важного для цементирования нации события – отношения к Великой Отечественной войне. По данным ВЦИОМ, в ходе опроса, охватывающего 2054 человека из 10 союзных республик, проведенного в мае 1991 года, более трети опрошенных считали, что в большом количестве пролитой крови советских солдат виноваты не гитлеровцы, а собственный вождь. На вопрос, чем вызвано, что потери Советского Союза превышают потери Германии, только 6% опрошенных ответили, что жестокостью гитлеровцев, 20% - внезапностью нападения, 17% - военным и техническим превосходством Германии, а 35% - тем, что сталинское руководство действовало, не считаясь с жертвами, и 11% - слабостью, неумелостью советского командования.^[31] Произошел пересмотр моральных оценок войны, победы и жертв, что прослеживается в ответе на вопрос о постановке в Советском Союзе памятника павшим с обеих сторон. Более половины опрошенных (52%) ответили на этот вопрос утвердительно. ^[31]

Затронем немного историю «катынского вопроса», который уже в то время являлся частью исторической политики Польши. В 1980-х годах в Польше начинается коммеморация катынских событий. В мае 1981 года там был образован специальный комитет, который организовал сбор средств на памятник погибшим в Катыни польским офицерам, тема появляется в польской историографии и становится компонентом политического и идейного арсенала «Солидарности». На заседаниях созданной в 1987 году, под давлением польской стороны, совместной комиссии советских и польских историков этот вопрос называется одним из главных, «от решения которого зависит успех деятельности комиссии». ^{[32, с.6]} А. О. Чубарьян отмечает, что в это время события в Катыни приобретают научно-политический и идеологический смысл. Они стали источником острой политической борьбы внутри Польши, использовались для усиления антисоветских настроений в разных странах, для обвинений Советского Союза в том, что он не хочет раскрыть правду о событиях в Катыни. ^[32]

В это время катынская тема появляется на страницах некоторых советских СМИ, в первую очередь «Литературной газеты», «Московских новостей». Журналисты писали, «опираясь на сведения, просочившиеся из Польши». ^[33] В «Московских новостях» «катынская кампания» развернулась в 1989 году. Появление в течение примерно года 7 объемных и острополемических публикаций, было неслучайно для газеты, которую курировал Александр Яковлев. Он сам лично был «причастен к поискам документов по Катыни, курировал работу советско-польской комиссии по линии Политбюро и был заинтересован, чтобы эти «преступления режима» были преданы огласке. ^{[34, С. 4]}

Подводя итог описанию процесса переосмысления советской истории в последние годы существования СССР, мы можем говорить о реализации «исторической политике», опыте масштабного конструирования нового нарратива. Для этого власть использовала медийное конструирование: средства массовой информации («Огонек», «Московские новости» и др), кино («Покаяние» и др), литература (Рыбаков, Солженицын, Евтушенко и другие) – все работало на создание и тиражирование определенного образа прошлого. Привлечение представителей научного сообщества, создание привилегированных условий работы, доступ в закрытые ранее архивы. Происходила институциализация пространства памяти, формирование новой инфраструктуры памяти: создавались новые общественные организации («Мемориал») и различные комиссии (Комиссия по реабилитации, комиссия по делу пакта Молотова-Риббентропа, комиссия советских и польских историков, комиссии по созданию памятников комиссия по написанию новой истории КПСС и т.д.) – все это работало на создание нового нарратива и новую коммеморацию советской истории. Активное проговаривание прошлого приводило к выработке групповой солидарности по отношению к трагическим страницам советского прошлого, но это же порождало конфликт за интерпретацию прошлого в обществе и раскол в общественном сознании, проявлением которого служили гневные письма в редакцию с запретом очернять советское прошлое, искажать правду о Великой Отечественной войне, иски в суд о защите Сталина. Приведем в качестве иллюстрации лишь небольшой отрывок из писем, пришедших в редакцию газеты «Горьковский рабочий»: «Получил приглашение от однополчан на встречу, на Украину, только предупредили: руховцы сейчас у ветеранов медали срывают. После Победы нам бы тогда и в голову не пришло, что докатимся до такой жизни… Обидно бывает, что уже и не верят тем, кто воочию видел войну и прошел фашистский ад», — отмечает в своем рассказе В. Воронин, бывший в годы войны командиром танка танковой дивизии, воевавшей на Киевском направлении. «Обидно, что в наше время нашлись святотацы, что ради своих корыстных, далеко идущих целей стараются оболгать и принизить этот всенародный подвиг, некоторые из них договорились до того, что де нужна ли была Победа, не лучше ли было сдаться на милость врагу?», — сокрушается в своем письме участник войны А. Цветнов. ^[35]

Для исторической политики характерно определение героев и жертв, что мы и видели в перестроечный период, когда в общественное сознание буквально ворвались имена Бухарина, Раскольникова и других солдат «ленинской гвардии». Смещение «живых мест памяти», что особенно ярко прослеживается на примерах региональной прессы, когда еще вчера таким «местом памяти» был человек, видевший Ленина, сегодня становится пострадавший от репрессий и член семьи «врагов народа».

Таким образом, есть достаточные основания характеризовать процессы, происходящие в годы перестройки в культурном и политическом пространстве, понятием «историческая политика», которая оказала давление на коллективную память позднесоветского общества. Историческая политика государственных институций была поддержана «снизу» целым рядом «проектов памяти», предложенных различными акторами в пространстве памяти. Кроме профессионального исторического сообщества свои проекты памяти имели писатели, журналисты, представители других творческих профессий, а также общественные объединения, такие, например, как «Мемориал».

На процесс пересмотра советского прошлого наложили свой отпечаток острые дискуссии, проходившие в рамках «спора историков» в Германии, в результате которого и родился концепт «историческая политика», использование «катынского элемента» в политической борьбе в Польше, национальные движения в Прибалтике. Эти векторы (1939 г, Катынь, пакт Молотова-Риббентропа и др.) стали ключевыми в исторической политике соседних государств в постсоветский период.