Методология изучения сельской преступности в первые годы советской власти

Антонов-Романовский Григорий Всеволодович кандидат юридических наук ПОМОЩНИК ДЕПУТАТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ, ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ 103265, Россия, г. Москва, ул. Охотный Ряд, 1 Antonov-Romanovskii Grigorii Vsevolodovich PhD in Law Assisistant to the State Duma Deputy, State Duma of the Russian Federation Russia, Moskva, ul. 2 Zvenigorodskaya, d. 15. DK-8888@ya.com Другие публикации этого автора

Чирков Дмитрий Константинович кандидат юридических наук профессор Высшей школы бизнеса менеджмента и права, ФГБОУ ВО "Российский государственный университет туризма и сервиса" (РГУТИС) 141221, Россия, Московская область, пос. Черкизово, ул. Главная, 99 Chirkov Dmitry Konstantinovich PhD in Law professor of the Higher school of business of management and right, "Russian State University of Tourism and Service" (RSUTS) 141221, Russia, Moskovskaya oblast', pos. Cherkizovo, ul. Glavnaya, 99 dk-8888@yandex.ru Другие публикации этого автора

Социально-политическая обстановка в стране определяла методологию научных исследований преступности. Можно выделить два этапа идеологического воздействия на изучение преступности и изложение их результатов. Первый этап относительно мягкого идеологического влияния на осмысление результатов изучения преступности охватывает период с 1921 г. по 1926 г. Второй этап последовательного ужесточения идеологических требований к подаче результатов изучения преступности завершился в 1931 г. фактическим запретом изучения преступности в целях получения научных знаний о ней для внесения корректив в уголовную политику советской власти.

Интерес советской власти в двадцатые годы к изучению сельской преступности определялся представлениями о месте крестьянства в производстве сельскохозяйственной продукции в СССР. Пока за ним сохранялось такое место, советская власть проявляла интерес к жизни деревни, в том числе и наблюдаемым в ней социальным отклонениям.

Социально-политическая обстановка в России оказалась относительно благоприятной для научного изучения преступности в короткий промежуток времени, в период НЭП’а, с 1922г. до завершения в основном восстановления народного хозяйства в 1926г. В рамках соответствия коммунистической идеологии допускалось осмысление преступности в социологическом ключе. Теоретическая обработка эмпирических исследований преступности в период 1922-1926 гг. только приспосабливалась к идеологизированной подаче ее результатов.

Предвестником закручивания «идеологических гаек» явился XIV съезд ВКП(б) 1925 г., на котором была разгромлена так называемая «новая оппозиция» (ее лидеры – Г. Зиновьев и Л. Каменев). Оппозиция, в частности, полагала, что середняк-крестьянин не может быть союзником рабочего класса в строительстве социализма ^{[1, с. 658]}.

До этого партия большевиков находилась в поиске социальных средств привлечения крестьянства к строительству социализма. На съезде победила группировка, считавшая бессмысленной трату времени на изыскание цивилизованного пути решения этой проблемы. Решить эту задачу в том духе, как этого хотели большевики, путем добровольной сдачи крестьянами в виде налога большей части урожая зерна, – невозможно было в принципе. Осознав это, советская власть перешла к тактике последовательного раскрестьянивания деревни, лишения крестьян самостоятельной экономической деятельности. С этого момента у советской власти пропадает интерес к научным знаниям о социальной, в том числе криминальной ситуации в деревне.

Политическая «гримаса времени» выразилась в том, что последующая политика коммунистической партии фактически исходила из оппортунистического тезиса о невозможности привлечения середняка к социалистическому строительству. С этого момента возрастают требования по соответствию научных выводов по результатам изучения преступности идеологическим постулатам коммунистической партии.

В 1927 г. XV съезд ВКП(б) вынес решение о всемерном развитии коллективизации сельского хозяйства. Процесс массовой в своей основе насильственной коллективизации потряс деревню. Волна репрессий смыла не только кулака, но и середняка. В короткий срок были ликвидированы мелкотоварные производители сельскохозяйственной продукции. Крестьяне были коллективизированы. Оппортунистический тезис о невозможности вовлечь середняка в социалистическое строительство был реализован в большевистском духе путем лишения его возможности вести индивидуальное сельскохозяйственное производство, превращения середняка и всех крестьян скопом в фактических крепостных. В МСЭ 1959 г. отмечено, что партия подготовила произошедший во 2-й половине 1929 г. «коренной поворот широких трудящихся масс деревни в сторону колхозов» ^{[2, с. 962]}.

До 1929 г. советская власть проводила политику ограничения и последовательного вытеснения кулачества, облагая его повышенными налогами, урезала площадь землепользования, сокращала численность наемной рабочей силы и т.д. Это позволило подготовить почву для поворота к политике ликвидации так называемого кулачества как класса на основе сплошной коллективизации, т.е. по-существу лишения всего крестьянства возможности самообеспечения продовольствием и торговли излишками сельхозпродукции на рынке. Остаточный принцип распределения доходов в корне подорвал личную материальную заинтересованность колхозников в более производительном труде ^{[3, с. 227]}.

В этой ситуации научное описание состояния преступности в сельской местности и обуславливающих ее условий жизни, роли в этом «недоработок» советской власти по части культурного строительства в деревне, стало нетерпимым. Вопрос об обеспечении достойных условий жизни крестьянам-колхозникам не стоял, и всякие исходящие от науки намеки на необходимость улучшения условий их жизни отметались. Лучшим решением проблем, создаваемых советской власти научными знаниями о сельской преступности ликвидация таких исследований.

К этому кардинальному решению советская власть пришла не сразу, но быстро. Искренние попытки вписать исследования преступности в идеологические рамки оказались тщетными. Советская власть нуждалась в искоренении этих исследований, а не в их ассимиляции.

В середине 20-х годов до принятия решения о прекращении изучения преступности накатилась волна идеологической обработки высказываемого и печатаемого по части исследований преступности, которые в значительной степени имели предметом сельскую преступность. Выводы должны были соответствовать идеологическим стандартам. Такие идеологические «лекала» были выработаны. Удалялось из объяснений все, что могло быть расценено как демонстрация просчетов во внутренней политике ВКП(б), и главное, отбрасывалась методология социологических исследований, успешно развивавшаяся за рубежом и в России до начала гражданской войны. Выводы следовало представлять как результат применения некоего особого марксистского метода познания социальных явлений, принципиально отличающегося от «буржуазной» методологии. Суть так называемого «марксистского метода» тех лет выражалась в отбрасывании поиска объективных социальных причин преступности в период строительства социализма большевиками.

Е. Ширвиндт в статье, открывающей второй выпуск сборника «Проблемы преступности» (1927г.) «О методе изучения преступности и мер борьбы с ней», обозначил важнейшей задачей Государственного института по изучению преступности и преступника «углубление марксистского понимания факторов преступности и изучение марксистской точки зрения преступности в переходную эпоху» ^{[4, с. 3]}.

Главное в методологии изучения преступности, по мысли автора статьи, состоит в борьбе с социологической, антропологической и классической школами уголовного права. Обращаем внимание читателя на подмену им задачи научного объяснения феномена преступности задачей наложения запрета на применение в объяснении преступности методологических моделей того времени как несоответствующих историческому и диалектическому материализму в их трактовке советскими идеологами. Е. Ширвиндт утверждал, что «классическая школа уголовного права давным давно себя похоронила в свете марксистской критики, … антропологическая школа … является для нас чуждой … На социологической школе следует … остановиться с тем, чтобы потом, в свете марксисткой критики, отгородиться от нее решительным образом» ^{[4, с. 4]}. Он признает в качестве достижений за социологической школой уголовного права увязку преступности с реалиями буржуазного общества. Но видит принципиальное различие в оценке возможности искоренения преступности в буржуазном и социалистическом обществе.

Это важнейший момент в рассуждениях Е. Ширвиндта. Вновь подменяется научный подход к изучению причин преступности оценочным суждением о возможности ее искоренения. Социологическая школа уголовного права, а с ней и иные его школы признаются научно несостоятельными в силу отрицания возможности искоренить преступность. Отталкиваясь от высказывания Лисста о вечности преступления, возможности только ограничения его размеров, но невозможности его совершенно устранить когда-либо в будущем, Е. Ширвиндт в противовес этому выдвигает марксистский постулат о предстоящей ликвидации преступности с построением коммунистического общества. Всякие сомнения в возможности его построения уже «на заре» советской власти отметались как не научные и по сути враждебные. Он утверждает, что Октябрьская революция явилась той решающей мерой в борьбе с преступностью, которая предрешила вопрос об ее искоренении. В соответствии с этим методологическим утверждением делается вывод о том, что построение социалистического общества само по себе обеспечивает решение проблем общего предупреждения преступности. За наукой остается решение задач специального предупреждения преступности. Он выдвигает тезис о том, что «взаимоотношения между общим и частным предупреждением должно измениться в пользу специального предупреждения» ^{[4, с. 11]}. Из этого следует, что внутренняя политика советской власти есть общее предупреждение преступности и не нуждается в поверке научным анализом с точки зрения влияния на состояние преступности. Научные знания привлекаются только к частной корректировке конкретных действий власти, направленных непосредственно на борьбу с преступностью.

Обращаем внимание на то, что Е. Ширвиндт все-таки считал нужным использовать результаты научных исследований для оценки конкретных шагов советской власти в борьбе с преступностью. Это благое намерение помочь советской власти через несколько лет ему аукнулось. Советская власть не нуждалась в подсказках со стороны науки о том, что ей делать на селе, уже к концу двадцатых годов прошлого века. В начале 30-х годов «закрывается моральная статистика. Статистические сведения о преступности становятся секретными. Но до этого в последние годы второго десятилетия наука еще продолжала оказывать сопротивление идеологическому давлению.

В Административном вестнике № 6 за июнь 1928 года отмечено наличие двух группировок ученых, придерживающихся различных подходов к изучению преступности. Одни группировались вокруг Коммунистической Академии (Пашукас, Старосельский). Другую группу составляли ученые, «продолжающие в марксизме некоторые традиции социологической школы (Гродзинский, Пионтковский, отчасти Эстрин)» ^{[5, с. 72]}.

Одним из последних публично «продолжавших соединять» марксизм с научной традицией в изучении преступности был Б.С. Утевский. Анализируя в 1928 г. вклад Государственного института по изучению преступности и преступника в получение всесторонних знаний о явлении, с которым ведется борьба, он изложил свой взгляд на то, что должно из себя представлять изучение преступности и преступника. Его высказывание заслуживает цитирования. «Речь идет об углубленном изучении тех социальных и экономических факторов, которые, в конечном счете, создают преступность, как социальное явление, диалектически развивающееся параллельно и на базе изменяющихся социальных и экономических форм, характеризующих ту или иную эпоху в том или ином месте. Целью такого изучения является не упрощенная и дающая легкое и быстрое успокоение фикция вырождающегося человека, преступного от рождения, а чрезвычайно сложные взаимоотношения между социальными аномалиями (как то: преступление, нищенство, беспризорность и т.д.), с одной стороны, и меняющимися социальными и экономическими условиями (форма производства и обмена, вздорожание цен, безработица, рабочее законодательство, социальное страхование, народное образование и т.д.) – с другой. Переплетающееся и взаимно пересекающееся влияние этих разнообразных факторов, вырастание, в результате социальных аномалий, таких явлений, которые сами становятся в свою очередь факторами, благоприятствующими преступности (например, душевная недостаточность в ее различных проявлениях, пониженная устойчивость, биопсихологические дефекты и т.п.) еще более усложняют изучение преступности, как массового явления, подверженного известной закономерности». Далее он задает риторический вопрос: «Возможна ли, однако, какая-либо рациональная борьба с преступностью без знания всех создающих ее факторов, без знания удельного веса каждого из них, знания их взаимоотношений и взаимовлияний?» ^{[6, с. 48]}. Уже в конце того же года Б.С. Утевскому пришлось отбиваться в статье «Просто болтовня» от бездоказательных, оскорбительных по тону обвинений Файнблита в антимарксизме ^{[7, с. 42-45]}.

Методологические взгляды Б.С. Утевского не стали основой публиковавшихся во второй половине 20-х годов результатов исследования сельской преступности. Сам он в те годы исследовал пенитенциарные проблемы.

Первая спланированная, массированная публичная атака на исследования и исследователей преступности была осуществлена в начале 1931 г. на объединенном заседании секции уголовного права ИССП Коммунистической Академии и Государственного института по изучению преступности и преступника. Режиссура заседания включала покаянные выступления ученых, признававших свои заблуждения и ошибки. Кто конкретно вел заседание и выступал, нам не известно. Частично об этом сказал А.А. Герцензон. Он в одной из своих работ 1935 г., речь о которой пойдет далее, упрекал Е. Ширвиндта в том, что тот не покаялся в своих буржуазных заблуждениях на упомянутом заседании. А.А. Герцензон изложил, в чем конкретно состояла в тот момент его собственная самокритика, и похвалил Г.И. Волкова за участие в развернутой критике «антинаучных изысканий» уже в 1934 г. на Первом Всероссийском совещании по уголовной статистике. Но тут же раскритиковал его за прошлые ошибки.

Представление о целях и методах критики, а точнее подавления желания изучать преступность с социологических позиций дает работа А.А. Герцензона «Советская уголовная статистика. Учебное пособие для институтов советского права и юридических курсов» (1935). Один из разделов пособия посвящен жесткой критике трудов ученых двадцатых годов по проблемам уголовной статистики. Персонально он клеймит А.А.Пионтковского, А.Н. Трайнина, М.Н. Гернета, Е.Г. Ширвиндта, того же Г.И. Волкова, А.Я. Эстрина. Он называет их работы псевдомарксистскими, откровенно буржуазными, в которых проводились взгляды социологической школы уголовного права ^{[8, с. 36-42]}. Следует учесть, что к моменту публикации пособия А.А. Герцензона, все исследования преступности признавались исключительно уголовно-статистическими работами. В этом ключе А.А. Герцензон их и критикует. Бросая упрек М.Н. Гернету, он пишет, что тот, являясь одним из крупнейших представителей уголовно-социологической школы, не делает ни малейшей попытки вскрыть классовую сущность буржуазной статистики. Именно позитивизм определил общее направление трудов профессора Гернета, в которых полностью выхолощена классовая борьба и процессы загнивания капитализма ^{[8, с. 37-38]}.

Отвлекаясь от шокирующего тона пособия А.А. Герцензона, проанализируем его аргументацию и проводимую им установку того, что должны из себя представлять исследования преступности в СССР.

Содержание работы А.А. Герцензона показывает, что изучение преступности может быть только уголовно-статистическим исследованием. Все критикуемое он рассматривает как уголовно-статистические работы. Шаг за шагом А.А. Герцензон в своей критике подводит к мысли о том, что социальные причины преступности присущи только капиталистическому обществу, базирующемуся на эксплуатации трудящихся. В Советском Союзе, строящем социализм, преступность представляет собой деятельность классово враждебных и неустойчивых элементов. Он уводит трактовку причин преступности в СССР в область психологии. Совершение преступлений представляется продуктом «испорченного» сознания конкретных лиц. По сути дела это вульгарный идеализм. Сохранение преступности в стране советов он объясняет изменениями в формах классовой борьбы, обусловленных пережиточным сознанием. Статистический учет преступлений нужен, говорит он, для быстрой и четкой ориентировки в изменениях, происходящих в формах классовой борьбы на различных этапах и на различных участках социалистического строительства ^{[8, с. 20]}.

Как на работы, базирующиеся на позитивистской теории факторов преступности, А.А. Герцензон указал на сборники «Проблемы преступности» Государственного института по изучению преступности и преступника и другие сборники Московского, Ленинградского, Одесского и других кабинетов по изучению преступности.

В этом отношении А.А. Герцензон посчитал показательными методологические установки Е.Г. Ширвиндта. Он обвинил его в сближении буржуазной социологической школы уголовного права с марксизмом как наиболее близкой марксизму и подходящий вплотную к разрешению проблем преступности. На самом деле эта школа, говорит А.А. Герцензон, является выражением политики империалистической буржуазии, вставшей на путь реакции ^{[8, с. 38-39]}. В этой критике нет содержательного элемента. Но он появляется, когда А.А. Герцензон обращается к самобичеванию. Он кается в том, что пытался найти «особые советские» факторы преступности и в этом видел отличительные особенности задач советской уголовной статистики ^{[8, с. 41]}. Следовательно, по А.А. Герцензону, есть факторы преступности буржуазного общества и нет ее факторов в обществе, строящем социализм на большевистский манер.

Определяя задачи советской уголовной статистики, А.А. Герцензон четко указывает на ее отстраненность от анализа причин преступности в СССР. Именно в этом заключается ее «советскость». Он делает следующий вывод: «советская уголовная статистика является учетом, измерением закономерностей движения преступлений и репрессий, в разрезе основных форм классовой борьбы. Являясь одним из видов применения принципов общей теории статистики в специальной области, – в области уголовной политики пролетарского государства, – советская уголовная статистика не может претендовать на значение науки, самостоятельно вскрывающей и раскрывающей закономерности развития преступления и репрессии в пролетарском государстве» ^{[8, с. 23]}.

Учитывая, что в то время уже никакая иная наука не имела доступа к уголовной статистике и права анализировать состояние преступности, данная тирада А.А. Герцензона представляет трансляцию установки на запрет изучения причин преступности в СССР. Следует помнить о многозначительном названии главы пособия, в которой А.А. Герцензон обрушился на методологию изучения преступности, она звучит так: «Советская уголовная статистика и борьба на теоретическом фронте». Как видим, борьба выражалась в моральном уничижении ученых, назначенных противниками, не обладавшими правом на ответ.

Изучение преступности, в том числе сельской, в СССР закончилось. Они возобновились только во второй половине пятидесятых годов ХХ века.

Из вышеизложенного можно сделать вывод о том, что наука, изучающая причины преступности, всегда будет "падчерицей" у любой власти. Ее удел скрывать язвы общества, отвественность за которые в конечном итоге в той или иной степени несет власть. Исторический экскурс в исследовании преступности в России в 1920-е годы показал, что наиболее пагубное влияние на объективность науки оказывают навязывания в качестве методологической основы идеологических клише, обязывающих исходить в научных выводах из постулата прогрессивности и социальной справедливости внутренней политики советского гогударства.

Рассмотрение объективного научного анализа социальной обусловленности преступности в качестве враждебного выпада в сторону советской власти обернулась прекращением этих исследований. В государстве с жесткой идеологической унификацией осмысления состояния общества не находится место научному изучению преступности, поскольку даже мизерный, приспособленческий уровень его объективности высвечивает серьезные проблемы управления социальными процессами и закономерную связь преступности с современным на момент исследования состоянием общества.