Психосоциальные формы правового нигилизма человека

Для некоторых детей совершенно непереносима любая отсрочка или любое ограничение удовлетворения желаний. Они отвечают реакциями гнева, ярости, нетерпения; ничто не может их удовлетворить, любые замещения отвергаются ими как недостаточные. У других же детей те же самые ограничения не вызывают такого возмущения. Интересно, что подобные установки, возникая очень рано, сохраняются на долгие годы. По мнению А. Фрейд (дочери З. Фрейда), почти все нормальные элементы детской жизни, особенно такие, как жадность, корысть, ревность, пожелание смерти – толкают ребенка в направлении десоциальности. Правовая социализация – это защита от них. Некоторые инстинктивные желания вытесняются из сознания, другие переходят в свою противоположность (реакционные образования), третьи направляются на другие цели (сублимация), четвертые сдвигаются с собственной персоны на другую (проекция) и т.д.

В своей «борьбе» с взрослыми дети, стремясь отстоять свое «Я» и стать независимыми, могут нарушать установки старших и преступать закон. Порой это происходит ради демонстрации своей ловкости и свободы воли перед сверстниками. При этом ребенок может придерживаться собственного кодекса чести, положения которого могут не совпадать с действующими нормами и правилами. Проблемы между «отцами и детьми», когда первые становятся тиранами в семье, часто приводят последних к правовому нигилизму, когда сначала бросается вызов старшим, а затем сложившемуся общественному укладу.

Как известно, для каждого избалованного ребенка существует опасность стать отверженным. Социальные отношения таковы, что ни семья, ни общество, ни государство не желают бесконечно его лелеять и опекать, и очень скоро избалованный ребенок сталкивается с жизненными проблемами. В дошкольном или школьном образовательном учреждении он находит себя в новой коммуникативной системе отношений, в которой он должен выполнять определенные функции. Поскольку в силу своего эгоцентрического характера он психологически не готов этого делать, то у него появляются многочисленные социальные проблемы. Ребенок не хочет выполнять требования педагогов или играть по принятым правилам со сверстниками. Его жизненный опыт не подготовил его к пребыванию в их обществе и школе. Возникшие трудности, пробуждают в нем страх, следствием которого является ненависть к социальному порядку, который объективно направлен на нивелирование эгоцентризма.

К числу наиболее распространенных негативных последствий родительского влияния в этом возрасте является чувство подавленности, вызванное жестоким обращением с ним. Это заставляет ребенка, дабы облегчить свои страдания, выбрать для себя психологическую установку избегания. Так, мальчики, которым пришлось испытать подавляющее воздействие со стороны строгой матери, могут избегать женщин. Эта установка избегания может, конечно, выражаться по-разному: например, ребенок может стать робким, или индивид может предаваться сексуальным извращениям (что является просто другим способом избегания женщин). Извращения не являются врожденными, а формируются обстановкой, в которой ребенок живет годами. Установка избегания компенсируется жаждой общения.

В «Критике практического разума» И. Кант, размышляя о свободе, пишет, что «бывают случаи, когда люди с детства, даже при воспитании, которое на других имело благотворное влияние, обнаруживают столь рано злобность, которая усиливается в зрелые годы до такой степени, что их можно считать прирожденными злодеями и, если дело касается их образа мыслей, совершенно неисправимыми; но и их судят за проступки и им вменяют в вину преступление; более того, они (дети) сами находят эти обвинения вполне справедливыми, как если бы они, несмотря на присущие им неисправимые естественные свойства души, остались столь же отвечающими за свои поступки, как и всякий другой человек» ^{[7, с. 429]}. По Канту, поскольку дети понимают, что они сделали выбор добровольно и свободно из-за дурных свойств своей воли в пользу «злых основоположений» поведения, то и осуждение своих действий им представляется справедливым.

Психоаналитик А. Адлер был уверен, что проблемным детям, невротикам, преступникам присущи как чувство превосходства, так и чувство неполноценности, которые носят деструктивный характер. Их комплекс превосходства всегда служит компенсацией комплекса неполноценности. Чувство же неполноценности, как доказывал психоаналитик в «Науке жить», присуще каждому человеческому существу, но это чувство становится комплексом, только если оно обескураживает человека до такой степени, что побуждает действовать в деструктивном направлении ^[2].

В современных социально-экономических условиях, когда становится «невыгодным» содержать различные подростковые клубы и секции, у несовершеннолетних остается неутоленной жажда общения, потребность в близости, в принадлежности к чему-либо важному. У них возникает непреодолимое стремление преодолеть чувство одиночества. А. Маслоу даже считает, что этот фактор способствует росту детской и молодежной преступности. «У меня складывается впечатление, что цементирующим составом какой-то части подростковых банд – я не знаю, сколько их и какой процент они составляют от общего числа – стали неутоленная жажда общения, стремление к единению перед лицом врага, причем врага неважно какого. Само существование образа врага, сама угроза, которую содержит в себе этот образ, способствуют сплочению группы» ^{[9, с. 87]}.

Инфантильный нигилизм встречается и у некоторых взрослых, которые в силу своего примитивного сознания не в состоянии адекватно воспринимать правовые реалии. Наивно, по детски, чуть ли не вызывая умиление у окружающих, они нарушают закон. Из-за невысокого уровня нравственного и интеллектуального развития инфантильного индивида в его поведении преобладают спонтанно возникающие влечения. Психические структуры такого человека не достаточно адаптированы к окружающей его социальной действительности, его низшие эмоции часто преобладают над теми чувствами, которые принято называть возвышенными. Его социально обусловленные чувства не столь глубоки и интенсивны, чтобы обеспечивать устойчивый поведенческий самоконтроль.

Инфантильные люди склонны навлекать на себя болезни, унизительные нравственные и правовые ситуации, намеренно принижать и ослаблять себя. Несмотря на их уверенность в том, что они попадают в такое положение волею судьбы или случая, анализ их бессознательных мотивов показывает, что ими движет одно из самых иррациональных побуждений в человеке – быть слабым и безвольным. Они стремятся отказаться от многих естественных прав и свобод, отдать свою жизнь силам, над которыми не властны, чтобы избежать личной ответственности и независимости от своих иррациональных страстей. Их инфантилизм принимает мазохистские формы, которые не всегда бессознательны, поскольку проявляются на поверхности сексуального мазохистского извращения, когда оскорбление и унижение является условием удовлетворения. На макросоциальном уровне инфантильно-мазохистская «любовь» проявляется в отношении к могущественному вождю и государству во всех авторитарных общественных системах, когда происходит отказ от собственной свободы во имя фюрера, партии, нации или государства.

Все авторитарные лидеры стремятся культивировать инфантильно-мазохистские отношенияю. В книге «Просвещенное сердце» бывший узник нацистских концлагерей Б. Беттельхейм приходит к выводу, что хотя непривлечение внимания и незаметность – один из основных способов выживания, но именно он более, чем какой-либо другой способ, помогал СС «вывести» массу по-детски покорных, легко управляемых существ ^[4]. Все эсэсовцы постоянно, начиная с коменданта лагеря, повторяли: «Не смей выделяться», «не смей попадаться мне на глаза». Таким образом, по Беттельхейму, традиционных добродетелей «хорошего» ребенка типа – «видим, но не слышим» – было недостаточно. Заключенный должен был стать «еще более ребенком»: его не только не должно быть слышно, но и не видно. Ему настолько нужно было слиться с массой, в такой степени лишиться индивидуальности, чтобы ни на миг не выделиться из толпы. Стать невидимым – первое правило самозащиты в любой ситуации. Но потребность чувствовать себя невидимым низводит человека до состояния ребенка, который прячет свое лицо от испуга. Анонимность была способом борьбы с лагерными опасностями. Но она же означала, что человек сознательно старается избавиться от своей индивидуальности и инициативности, столь нужных в постоянно меняющихся лагерных условиях. Если нет воли, то не нужно подавлять собственные желания. Если отсутствует индивидуальность, то ее не придется прятать, не придется бояться, что в любой момент она может заявить о себе и привести к гибели. Анонимность давала относительную безопасность, но вела к утрате собственной личности. Когда же возникшая вдруг ситуация требовала ясного понимания, независимости действия, наконец, решения, – тогда те, кто жертвовал личностью ради сохранения тела, оказывались наименее способными остаться в живых, несмотря на уплаченную огромную цену.

В «Судьбе России» Бердяев пишет о том, что русский народ «всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери» ^{[3, с. 230]}. Поэтому личное начало не получило достаточного развития в русской жизни. Многие российские граждане, обладая такими свойствами, как безличность и инфантильность, не могут проявить мудрость и зрелость, дабы дать реалистическую и трезвую оценку государственной власти. Они демонстрируют всему миру инфантильное смирение, доводящее их до самоуничтожения. Они отказываются от многих прав и свобод, принятых в цивилизованном мире, в пользу инфантильного права ни за что не отвечать, в том числе и за нарушение ими закона.

Другой формой правового нигилизма является фрустрационный нигилизм, зачастую проистекающий из правового идеализма. Данная форма нигилизма возникает через фрустрацию, когда остается неудовлетворенным желание или потребность человека в реализации своих естественных прав. «Агрессивное поведение наблюдается у животных, детей и взрослых, когда остается неудовлетворенным их желание или потреб­ность. Такое агрессивное поведение представляет собой попытку, за­частую напрасную, приобрести силой то, чего некто был лишен. При этом, несомненно, речь идет об агрессии на службе жизни, но не ради разрушения. Поскольку фрустрация потребностей и желаний в боль­шинстве обществ была и по сей день остается обычным явлением, не стоит удивляться, что насилие и агрессия постоянно возникают и прояв­ляют себя» ^{[14, с. 22]}. Как известно, после удовлетворения физиологических позывов их место в мотивационной жизни человека занимают потребности другого уровня, которые Абрахам Г. Маслоу объединяет в категорию безопасности (потребность в безопасности, стабильности, защите, социальной структуре, правовом порядке, законе, ограничениях насилия; в свободе от страха, тревоги и хаоса и т.п.). Подобно физиологическим потребностям, эти желания, направленные на создание безопасного образа жизни, также могут доминировать в организме. Они могут стать господствующими в организации деятельности, подчинив все физические и духовные возможности человека и нацелить их на достижение безопасности. В этом случае мы можем рассматривать способности субъекта как инструменты обеспечения безопасности. Рецепторы, эффекторы, ум, память и все прочие человеческие достоинства в данной ситуации превращаются в орудие обеспечения безопасности. Главная цель не только детерминирует восприятие личности, но и предопределяет его систему ценностей и философию будущего. Иногда даже физиологические потребности, если они не удовлетворены, расцениваются таким человеком как второстепенные по сравнению с потребностями в безопасности. Такое состояние может набирать экстремальную силу и приобрести хронический характер. В этом случае человек становится субъектом фрустрационного правового нигилизма, когда его безопасность становится превыше всего: юридических норм, этических ценностей, интересов других людей и т.д. В целях собственной безопасности он начинает нарушать закон: нелегитимными способами приобретать оружие, устанавливать свой общественный порядок (как он его понимает), создавать целые фортификационные сооружения для защиты своего жилища. Известен случай, когда один дачник заминировал собственный приусадебный участок, в результате чего сильно пострадал один подросток.

Интересно, что у некоторых людей потребность в самоутверждении проявляет себя как более насущная, чем потребность в любви. Это самый распространенный случай реверсии, в основе которого лежит представление о том, что сильные, властные люди, люди, которые вызывают уважение и даже страх, уверенные в себе, ведущие себя наступательно и агрессивно, заслуживают большей любви или, по крайней мере, с большим правом пользуются ее плодами. Именно в силу этого представления человек, которому недостает любви и который ищет ее, может демонстрировать агрессивное и нигилистическое поведение. Но в данном случае самоуважение не является конечной целью, оно выступает как средство удовлетворения другой потребности. Такие люди занимают активную, наступательную позицию не ради самоутверждения как такового, а для того, чтобы добиться любви. Как правило, эти люди достаточно быстро находят любовь, но также быстро ее теряют, поскольку стремятся полностью подавить своего партнера, видя в его безропотном подчинении проявление сильной ответной любви. Далеко не все «ломаются» под этим жестким психологическим прессингом. Но внутренне сломленные люди уже не представляют интереса реверсивному субъекту. И он начинает добиваться любви у другого объекта своих притязаний, демонстрируя при этом свою самоуверенность и агрессивность. Он может, например, спровоцировать драку с сильным противником, вызывающе и грубо нарушать правила дорожного движения и т.п. Страх остаться без любви толкает его на нарушения нравственных и правовых норм.

А. Маслоу был убежден, что удовлетворение базовых потребностей человека в раннем детстве закладывает основы повышенной фрустрационной толерантности. Можно предположить, что у людей, которые большую часть жизни, и особенно в раннем детстве, были удовлетворены в своих базовых потребностях, развивается особый иммунитет к возможной фрустрации. Люди, обладающие фрустрационной толерантностью, преданны высшим социальным нормам, идеалам и ценностям, готовы ради них терпеть лишения, муки и даже пойти на смерть.

Несоблюдение и нарушение естественных прав и свобод воспринимается человеком как личная угроза. Без этих важных условий невозможно нормальное удовлетворение базовых физиологических и социальных потребностей. Известно множество исторических примеров, свидетельствующих о мужественной и героической борьбе людей за свои права. Это происходит потому, что без них человек перестает быть личностью, более того, рискует лишиться и возможности удовлетворения своих основных физиологических потребностей. Неожиданно возникшая угроза хаоса и беспорядка у большинства людей вызывает регресс мотивации с высших ее уровней к уровню безопасности. Естественной и предсказуемой реакцией человека на такие ситуации бывают призывы навести порядок, причем любой ценой, даже ценой диктатуры, насилия, ущемления прав и свобод.

В современной России фрустрационный правовой нигилизм – широко распространенное явление. Одной из его основных причин является неспособность государства и институтов гражданского общества решать острые социальные проблемы. В результате многие российские гражданине преступают закон, пытаясь защитить свои интересы и приобрести то, чего их, как они думают, лишили. Их поведение может быть весьма агрессивным. В российском обществе имеются различные политические силы, стремящиеся манипулировать людьми, при этом используя их страх и вызванную им агрессию. Они формируют у них образ врага, который «повинен» в их бедах. В качестве врагов могут выступать олигархи и чиновники, демократы и коммунисты, кавказцы и американцы и т.д. Манипуляторы, пугая образом врага, «программируют» действия людей в нужном им направлении.

Фрустрационный нигилизм иногда приводит к весьма трагическим последствиям, особенно когда страх проистекает не из реальности, а возникает в результате манипулирования людьми политическими или религиозными лидерами, которые внушают им чувство страха перед неким врагом, который таковым по своей сути не является. По мнению Э. Фромма, «на этом базируется устанавливаемое капиталистическими и коммунистическими правительствами, а также римско-католической церковью различие между справедливыми и несправедливыми войнами, что в высшей степенью сомнительно, поскольку обычно каждая из противоборствующих сторон способна представить свою позицию в качестве защиты от нападения» ^{[14, с. 22]}. Многие войны в мире возникают благодаря таким манипуляциям. Фюреры убеждают своих сторонников, что существующий в мире правопорядок несправедлив и весьма далек от идеала, изменить его в лучшую сторону можно лишь насильственными методами и большой кровью. Американское правительство в начале ХХI пошло по этому пути – «демократизации» мира. Едва ли имела место агрессивная война, которую нельзя было бы представить как войну оборонительную. Американские власти сумели представить таким образом вооруженное вторжение в Ирак как антитеррористическую операцию. Вопрос о том, кто по праву мог бы сказать о себе, что он защищался, обычно решается победителями и лишь изредка, причем гораздо позже, более объективными историками. Э. Фромм считает, что тенде­нция представлять любую войну в качестве оборонительной показывает следующее: во-первых, большинство людей, во всяком случае во многих цивилизованных странах, не позволяет склонить себя к убийству и смер­ти, если предварительно их не убедить, что они делают это для защиты своей жизни и свободы; во-вторых, это показывает, как легко убедить миллионы людей в том, что им якобы угрожает опасность нападения и потому они должны себя защищать.

В России много хороших законов, но большинство из них не имеет реальной правовой силы. Для нас являются актуальными слова Ш. Монтескье: «Когда я отправляюсь в какую-либо страну, я проверяю не то, хороши ли там законы, а то, как они осуществляются, ибо хорошие законы встречаются везде» ^{[10, с. 318]}. Наши законы сами по себе хороши, но они осуществляются так плохо, что даже в традиционно законопослушной социальной среде российского учительства участились случаи проявления правового нигилизма. В такую «священную» для российского общества сферу, как образование, все более стал проникать криминал.

Фрустрационный нигилизм коренится в страхе, который может быть осознанным или бессознательным, вызванный реальными или надуманными угрозами человеческому существованию. Основной целью данной формы нигилизма является все-таки сохранение, а не разрушение. Человек стремится сохранить свое существование, а разрушить лишь то, что представляет ему угрозу. Эта форма возникает не только из иррациональной страсти, но и из разумного расчета. При этом цель и средства вполне соотносятся друг с другом. Правовой нигилизм появляется при защите свободы, достоинства, жизни, собственности, когда субъект приходит к выводу, что существующие юридические институты не защищают его естественных прав. Тогда гражданин начинает сам всеми имеющимися у него способами, далеко не всегда легитимными, защищать свои интересы.

Человек в любом возрасте тяжело переносит утрату веры в справедливость, находясь в состоянии гнетущего напряжения, тревожности и безысходности. Здесь очень важно, как он поведет себя дальше после столь сильного разочарования: соответственно сложившейся ситуации или нет. У него есть три альтернативных пути. Первый путь – когда происходит переосмысление ценностей в позитивном направлении, своего рода прозрение. Появляется убеждение, что, несмотря на все трудности, жизнь продолжается и нельзя терять надежду на лучшее. Исчезает зависимость от заблуждений и ложных установок, которые привели к разочарованию. Субъект становится более независимым, у него складываются другие ценности, в которые он по-новому начинает верить. Второй путь – когда человек из-за фрустрации уходит в мир грез и фантазий, впадая при этом в правовой идеализм, который может быть крайне деструктивным по своим последствиям. В этом случае на право возлагаются несбыточные надежды, оно становится неким фетишем, его безусловно признают и ему слепо поклоняются. Правовой идеализм неизбежно приводит к волюнтаризму, когда человеческой воле приписывается основная роль в развитии правовой системы, но при этом не учитываются объективные закономерности общественного развития. В правовой эйфории многим начинает казаться, что стоит отменить «плохие» законы и ввести «хорошие», то все, как по мановению волшебной палочки, изменится в лучшую сторону. Но со временем, когда чуда так и не произошло, хотя хорошие законы принимались, человек впадает в еще более глубокую фрустрацию. Третий путь, по которому может пойти человек вследствие утраты веры в справедливость, является более патологическим (по сравнению со вторым) для субъекта. Важную роль в его выборе играет общество, которое порой в значительной степени детерминирует девиантное поведение личности. Так, Г. Беккер в своей теории девиантной карьеры и этикетирования утверждает, что преступниками не рождаются, их создают так называемые «нормальные» люди, подталкивая некоторых сограждан к пропасти, разделяющей получивших клеймо «преступника» и имеющих статус «благонадежного». Поэтому преступившие закон в целях самозащиты вынуждены знакомиться с криминальной субкультурой, то есть с такими же отверженными. Им предлагаются другие правила жизни, алгоритм выживания сильнейшего, в соответствии с которым идет противостояние двух миров – криминального и легитимного. По сути, криминальная субкультура помогает человеку выжить, но не дает ему полноценно жить. Концепция Г. Беккера нашла широкую поддержку среди криминологов в качестве теоретического обоснования медленного втягивания (соскальзывания) людей в преступный стиль жизни.

Важно здесь также отметить, что агрессии, вытекающей из фрустрации, сродни враждебность, воз­никающая из зависти и ревности, которые являются специфическими видами фрустрации. «Они восходят к тому, что Б об­ладает чем-то таким, что хотел бы иметь А, или Б любит некая личность, любви которой домогается А. В А просыпается ненависть и враждебность по отношению к Б, который получает то, что хотел бы, но не может иметь А. Зависть и ревность – это фрустрации, которые обостряются еще и тем, что А не только не получает желаемого, но и кто-то другой этим пользуется вместо него. История о Каине, убившем своего брата, а также история Иосифа и его бра­тьев являются классическими примерами ревности и зависти. Психо­аналитическая литература содержит в избытке клинические сведения об этих феноменах» ^{[14, с. 22]}.

Американский психолог Гордон Олпорт сформулировал и ввел в научный обиход принцип, гласящий, что средство достижения цели может подменить собой цель и само по себе стать источником удовлетворения, то есть может стать самоцельным в сознании индивидуума. Поэтому всегда существует опасность, что нарушение закона, используемое индивидом как средство обезопасить себя, может стать источником удовлетворения. Тогда человек становится субъектом более патологических, по сравнению с фрустрационной, форм правового нигилизма.

Третий спихосоциальной формой правового нигилизма является мстительный нигилизм, который может быть двух типов: рациональный и иррациональный. Как известно, основоположник психологической теории права Л.И. Петражицкий сформулировал два закона, специально свойственных праву в отличие от нравственности: 1) стремление достигнуть осуществления права независимо от желания или нежелания обязанного; 2) одиозно-репрессивные тенденции правовой психики ^[11]. Ученый отмечал, что действия, которые представляются субъекту агрессивными посягательствами, причиняющими ему зло и вред, имеют тенденцию возбуждать в нем одиозные, злостные и мстительные эмоции. Эти эмоциональные состояния имеют тенденцию распространяться и на окружающих субъекта, поскольку они с ним психически солидарны. Эмоциональные возбуждения, вызванные аморальными и антиправовыми действиями, имеют для человека, в зависимости от его оценки уровня полученного морального и материального ущерба и другим обстоятельствам, разные степени интен­сивности, от состояния слабого раздражения до сильного гнева, «ярости», «жажды крови» и т.п. По мнению Л.И. Петражицкого, как и тенденция понуждения обязанного к исполнению, и вообще насильственного осуществления права, так репрессивная направленность развития правовой психики влияет на само содержание права и находит в нем свое отражение в виде развития правового регулирования мести и нака­заний ^[11]. С развитием государственно-правовых отношений самовольная или в союзе с другими расправа с нарушителями постепенно ограни­чивается, вытесняется и заменяется системой государственных нака­заний. Резкие формы мести, самосуда и саморасправы запрещаются правом цивилизованных государств (впрочем, не всегда и не для всех). Разные исключения существуют, например, для военнослужащих во время вооруженных конфликтов. Эти запрещения и правовые угрозы на случай их нарушения нередко фактически оказываются бессильными в международной области,где господствуют самосуд и саморасправа в разных формах до кровавой (военной) мести включительно. Здесь, например, можно вспомнить убийства спецслужбами (израильскими, американскими, российскими и т.д.) «неудобных» и неугодных политических оппонентов.

В своем философском труде «Жизненная драма Платона» В.С. Соловьев делает анализ сложного душевного состояния шекспировского Гамлета, вызванного тем, что естественное чувство и естественная обязанность родовой мести требует от Гамлета покарать убийцу своего отца. И эта обязанность осложняется для него преступным участием его матери в страшном деле. Тайное братоубийство, мужеубийство, цареубийство, похищение престола, двойная, тройная измена – все это обрушилось на не окрепшего морально и психологически молодого героя. По Соловьеву, хотя драма происходит после многих веков христианства, она имеет смысл только на почве чисто языческого понятия о родовой мести как нравственном долге. Центр драмы именно в том, что Гамлет считал своей обязанностью отомстить за отца, а его сомнения задерживали исполнение этой обязанности. С точки зрения православного мыслителя, нет никакой общей и существенной необходимости, чтобы человек, исповедующий религию, запрещающую мстить, сохранял понятия и правила, требующие мести. Для Соловьева любая месть иррациональна, поскольку она противоречит христианским канонам. Но, как известно, и сам Господь не отказывался от справедливого возмездия.

Рациональный мстительный нигилизм возникает там, где не действуют или не в полной мере функционируют существующие правовые институты. В этом случае граждане, нарушая закон, вынуждены брать на себя защиту своих естественных прав, выполняя тем самым функции государственных структур. В «Философии права» Гегель писал, что «в таком состоянии общества, когда нет ни судей, ни законов, наказание всегда сохраняет форму мести, и эта форма остается несовершенной, поскольку она есть деяние субъективной воли и, следовательно, не соответствует содержанию» ^{[6, с. 151]}. В России правоохранительная система работает плохо, поэтому зачастую наши граждане вынуждены сами выполнять ее функции. Рациональный мстительный нигилизм очень близко стоит к фрустрационному, ибо и тот и другой исходит из необходимости собственной защиты. Эти формы правового нигилизма, несмотря на их деструктивный характер, служат выживанию человека. Если государственные структуры не в состоянии обеспечить права и свободы своих граждан, то им на смену приходит институт кровной мести – тот древний механизм защиты, который существовал на протяжении десятков (если не более) тысяч лет. Он лишь подспудно дремлет все это время, являясь продуктом психологических законов, открытых Л.И. Петражицким, при необходимости пробуждаясь в период ослабления политической власти, когда преступники благополучно избегают справедливого возмездия от государственно-правовых институтов. В некоторых регионах России до сих пор довольно широко распространен обычай кровной мести, и это объясняется не только особенностями менталитета определенного этноса, но и слабостью государственных правоохранительных структур, которые не в состоянии выполнять свои функции адекватно возникшей социально-правовой ситуации.

Здесь можно вспомнить идею, высказанную В.М. Бехтеревым, в своей работе «Бессмертие человеческой личности как научная проблема»: все то, что мы называем подвигом, и все то, что мы называем преступлением, непременно оставляют по себе определенный след в общечеловеческой жизни, который имеет соответствующие ему последствия в преемственном ряде поколений. Эти слова можно воспринимать и буквально, когда аморальные и преступные действия вызывают соответствующую мстительную реакцию, от которой страдает сам виновник. У некоторых народов России принято помнить о нанесенных обидах на протяжении нескольких поколений, пока «грех» не будет искуплен кровью, пусть это и кровь потомков обидчика. Ведь еще Гегель отмечал, что «у необразованных народов месть бессмертна, как, например, у арабов, где помешать ей может лишь высшая сила или невозможность совершения акта мести» ^{[6, с. 152]}.

Иррациональность второго типа мстительного нигилизма выражается в том, что субъекты стремятся сделать «магическим» способом, попирая при этом закон, не свершившимся то, что уже случилось. Данный тип нигилизма можно наблюдать как у отдельного индивида, так и у социальных групп. По наблюдениям психоаналитиков, мотив мести обратно пропорционален творческому потенциалу и продуктивности субъекта. Поэтому для человека, обладающим мощным творческим потенциалом, нет нужды для восстановления самоуважения действовать по принципу талиона (око за око, зуб за зуб). Э. Фромм пришел к выводу, что продуктивно живущий человек совсем или почти совсем не нуждается в компенсаторной мести за причиненный ему моральный или материальный ущерб. Его способность творить проявляется сильнее, чем его потребность мстить. «Психоаналитический материал показывает, что зрелый, продуктивный человек в меньшей степени моти­вирован жаждой мести, чем невротик, которому тяжело вести полную, независимую жизнь и который часто склоняется к тому, чтобы поста­вить на карту все свое существование ради мести. При тяжелых психи­ческих заболеваниях месть становится господствующей целью жизни, поскольку без мести не только самоуважение, чувство собственного достоинства, но и переживание идентичности находится под угрозой разрушения» ^{[14, с. 23]}. В современных отсталых общественных группах чувство мести – одно из самых сильных. Оно может доминировать у людей, бедных в культурном, экономическом и психологическом отношении, несмотря на все разумные аргументы против него.

Главным субъектом мстительного нигилизма иррационального типа в России выступает мелкая буржуазия, которая является главным носителем расистских, националистических и других социальных экстремистских идей. Месть – один из основных мотивов для побоищ, устраиваемых время от времени российскими ультраправыми экстремистами. Нищая духом молодежь мстит тем, кто, по их мнению, отбирает у них различные материальные блага, «уводит» девушек, «ущемляет» одним своим видом их национальное достоинство. В одном ряду с ультраправыми экстремистами порой оказываются футбольные фанаты, когда в состоянии аффекта начинают мстить окружающему миру за проигрыш любимой команды, тем самым подсознательно «магическим» образом пытаясь сделать не свершившимся поражение своих идолов.

Порой иррациональный мстительный нигилизм проявляет себя в массовых и ужасающих формах, одной из разновидностей которых является геноцид, отличающийся не только большой степенью вовлеченности властной элиты в акты насилия, но и участием в нем чуть ли не всего населения данной территории. Порой кажется, что геноцид осуществляется целым народом, который восстал, возмущенный притеснениями и обидами со стороны инонационального или инорелигиозного меньшинства, и начал мстить. Бесчинства толпы выглядят столь ужасно и бессмысленно, настолько сильно идут в разрез с нормами человеческой морали, что кажется, все это можно объяснить только сильным массовым помешательством. Геноцид вызывается не только экономическими или политическими причинами. Американский психолог Ирвин Стауб объясняет социально-психологическую причину геноцида с помощью понятия «тяжелые времена», под которыми следует понимать не столько самый трудный или очень трудный период социально-экономического развития страны ^[15]. Это прежде всего психологическое понятие. Тяжелые времена – это ощущение депрессии, безнадежности, окруженности врагами, ощущение несправедливости, совершаемой по отношению к себе и своим близким. Эти чувства становятся мотивацией националистических погромов. Его участники – люди, не умеющие работать на отсроченной мотивации, они требуют результатов немедленно. Погромщики подсознательно желали «мистическим» образом сделать так, чтобы в результате «справедливого возмездия» виновники их несчастий были бы наказаны, тем самым причины их неудач устранялись, а их весьма жалкая и пустая жизнь стала бы продуктивной, насыщенной и целостной. Но они лишь усилили деструктивные тенденции в себе и в обществе.

Сотня бандитов, которые непосредственно осуществляли зверскую расправу над американским послом в Ливии 12 сентября 2012 года, были субъектами возмещающего правового нигилизма, который возникает, когда мотив мести приобретает гипертрофированный объем и становится тяжелой патологией. Они таскали труп посла по городским улицам и фотографировались с ним. Мщение для них стало тем сладострастным механизмом, который компенсировало им собственную ничтожность.

Субъектом возмещающего правового нигилизма становятся не сразу. Сначала проходит фрустрационный период, пережив который человек превращается из-за постигшего его большого разочарования в скептика и циника (конечно же, это происходит далеко не всегда). Но если его первоначальная надежда на чудо, которое вернет ему веру в доброе, чистое и светлое полностью исчезает, то он переживает сильное социально-психологическое потрясение. Он начинает испытывать окружающих его людей и, как правило, сильно разочаровывается в них. Чтобы вновь обрести свою веру, он может создать себе идола: попасть под власть авторитета (религиозной секты, тоталитарной политической партии, криминального лидера и т.д.), может так же в качестве объекта поклонения выбрать себе «золотого тельца», или свою потерю веры в жизнь и ее справедливые начала пытаться возместить погоней за властью или престижем. Все эти пути ведут в итоге к разочарованию и деструктивному отчаянию. Он начинает ненавидеть жизнь и мстить ей. Существует прямая связь между социальным воспитанием и здравым смыслом, критерии которого определяются практическим опытом социума. Если же поступки людей определяются частными узкоэгоистическими интересами и этим ограничены, то тем самым они обнаруживают свою ненормальность. Психически больные, невротики и преступники – вот люди такого типа. Им не интересны люди, институции, социальные и правовые нормы. И они не понимают, что через них-то и пролегает путь к их физическому и душевному спасению.

По мнению А. Адлера, если мы начнем исследовать логику, мышление и мотивы преступника, то обнаружим, что он считает свои преступления не только разумными, но и героическими ^[2]. Преступник наивно верит, что он умнее правоохранительных органов и обладает способностью превосходить других. Таким образом, в своих глазах он – герой. Такой субъект не понимает, что поступки его демонстрируют что-то иное, очень далекое от героики. Недостаточно развитое у преступника чувство социальности детерминирует его девиантное поведение, вызванное недостатком у него мужества и малодушием, о котором сам субъект не догадывается. Здесь выявляется парадоксальная ситуация: с одной стороны, преступник может демонстрировать чудеса «героизма» и полное пренебрежение к своей или чужой жизни (например, с большим риском для жизни на большой высоте снимать провода, находящиеся под высоким напряжением), а с другой, проявлять большое малодушие, общаясь с представителями органов правопорядка. По-видимому, криминальный «героизм» есть своего рода компенсаторный механизм трусости и малодушию преступника, позволяющий ему чувствовать свое превосходство. В этой связи нельзя не учитывать одного важного обстоятельства: в случае ужесточения уголовного наказания, преступник не столько испугается, сколько укрепится его вера в собственный героизм. Ведь преступник живет в эгоцентричном мире, где нет места истинному мужеству, уверенности в себе, здравого смысла или понимания общечеловеческих ценностей. Единение с обществом для таких индивидов невозможно. Как известно, невротики не могут нормально общаться. Это абсолютно недосягаемо для людей, страдающих агорафобией, или для душевнобольных. Проблемные дети или индивиды, склонные к суициду, не могут заводить друзей. А причина в том, что с самого начала их жизнь приняла эгоцентричное направление. Они были ориентированы в сторону ложных целей и неадекватных самооценок. Субъекты возмещающего правового нигилизма страдают от патологического нарциссизма. А. Адлер в «Науке жить» рассказывает о случае, когда вор, вломившись в квартиру, в которой жили школьные учительницы, затеял с ними дискуссию. Он пытался втолковать женщинам, сколь обременительны обычные занятия честных людей. Гораздо легче быть вором, чем работать. Этот человек избрал для себя деструктивный путь развития, но, идя по этой дороге, он выработал своего рода комплекс превосходства. Он чувствовал себя сильнее многих, в частности потому, что был вооружен, в то время как другие – нет. Но преступник не понимал, что это лишь бегство от своего комплекса неполноценности по пути деструктивного развития. Однако сам он считал себя не закомплексованным глупцом, а настоящим героем, который, несмотря на всю свою занятость «делом», даже потратил некоторую часть своего времени на «просветительскую» деятельность.

Субъект возмещающего правового нигилизма видит в законе лишь досадное и опасное препятствие для собственных замыслов. Он не способен заняться продуктивной деятельностью и от этого страдает, не осознавая причину своих душевных мук. Это страдание вызывает душевную неуравновешенность. Эрих Фромм подобных людей называл импотентами, поскольку они не в состоянии заниматься созиданием из-за слабости, страха и некомпетентности. «Созидание жиз­ни требует известных свойств, которые отсутствуют у импотентного человека. Разрушение жизни требует только одного: применения наси­лия. Импотенту нужно только обладать револьвером, ножом или физи­ческой силой, и он может трансцендировать жизнь, разрушая ее в других или в самом себе. Таким образом, он мстит жизни за то, что она его обделила» ^{[14, с. 23]}. Это месть калеки, душевную структуру которого повредили жизненные перипетии. В силу своей духовной немощи он не может проявлять свои способности и заниматься продуктивной деятельностью. Поэтому он должен разрушать, чтобы этой квази-деятельностью оправдать перед собой свое существование. Наиболее простой выход, который видит для себя духовно немощный человек, чтобы восстановить свою способность к действию, это подчинить себя некой личности или группе, которая обладает силой и властью, отождествив себя с ними. Посредством такой причастности к жизни других субъект получает иллюзию продуктивной деятельности. Но эта кажущаяся связь не спасает его. У человека, чья основная цель заключается в том, чтобы находить поддержку у других, нет сил преодолеть свои проблемы. Он избегает решения своих жизненно важных вопросов, не хочет действовать самостоятельно и ждет, чтобы о нем заботились. Он хочет остаться в стороне от серьезных жизненных проблем, занимает себя бесполезными вещами, вместо того, чтобы перейти к делу. Его чувство общности не развито, в результате чего из него получается невротик, преступник или самоубийца.

Индивид, будучи творческим импотентом, кроме символического причастия к чужой жизни, может выбрать другой путь избавления от невыносимых страданий полной пассивности: разрушение жизни других существ с помощью насилия. Он идет на преступление, которое «есть порочное движение души, побуждающее к действию, в котором душа и утверждает себя дерзостно и взбаламученно» ^{[1, с. 63]}. Данному субъекту необходимо через преступление «дерзостно» утвердиться. У человека, который не может созидать, возникает страсть к разрушению. Общепринятые социальные и правовые нормы для него – это пустые, глупые и ненужные абстракции. Значительную, если не большую, часть преступлений совершают именно такие индивиды. В силу патологического нарциссизма образ мыслей этих людей резко расходится со здравым смыслом, свойственным установкам нормальных людей. А. Адлер отмечает в «Науке жить», что преступники всегда винят других и при этом держат оправдания для себя. Они рассуждают о неприбыльности труда, о жестокости общества, которое их оттолкнуло, рассказывают о каких-то внутренних приказах, которым невозможно противостоять. Во время судебного приговора они всегда находят оправдания. Так, один убийца, по свидетельству Адлера, выкрикнул после приговора: «Что толку было в этом мальчишке, которого я убил? Есть миллионы других!» Некоторые же подобные «философы» даже заявляют, что нет ничего плохого в убийстве богатой старушки, когда так много «деловых» людей мучается от безденежья. Нормальных людей потрясает болезненная логика подобных аргументов. Все мировоззрение этих людей обусловлено их деструктивными целями, выбор которых зависит от недостатка любви к жизни. Их действия нуждаются в постоянном оправдании, поскольку противоречат принятым в обществе этическим и правовым нормам.

Крайняя форма проявления возмещающего нигилизма – это садизм, основным свойством которого является не получение субъектом наслаждения от причинения боли другому живому существу, а желание полностью подчинить его своей власти, сделать его безропотной марионеткой в собственных руках, стать для него абсолютным властелином, равным по могуществу Богу. В этом отношении типична кровавая история серийного воронежского садиста-убийцы, который был задержан в 2003 году. Выяснилось, что он отпускал свои жертвы после долгих и мучительных истязаний, если они демонстрировали свое полное подчинение его воли, и убивал тех, кто оказывал ему неповиновение или пытался угрожать отмщением за причиненные страдания. Э. Фромм отмечает в «Бегстве от свободы», что садист зависит от своей жертвы, которая ему нужна для ощущения своей силы. Эту зависимость садист может совершенно не осознавать.

Возмещающий правовой нигилизм является реакцией индивида на нанесенную ему обществом психическую травму. Пытаясь бессознательно или сознательно компенсировать полученный ущерб, он стремится его разрушить, невзирая на действующие нравственные и правовые нормы. Из субъектов возмещающего правового нигилизма в основном состоят террористические группировки. Социальные психологи отмечают, что в террористы рекрутируются социально дезадаптированные, малоуспешные люди, которые плохо учились в школе и в вузе, и в результате, не смогли сделать карьеру и добиться того же, что и их сверстники. Они всегда страдали от одиночества, у них не складывались отношения с представителями противоположного пола. Словом, почти везде и всегда они были аутсайдерами, нигде – ни в семье, ни на работе, ни в дружеской кампании – они не чувствовали себя по-настоящему своими. Члены террористических групп характеризуются высоким невротизмом и очень высоким уровнем агрессии. Им также свойственно стремление к поиску острых ощущений – обычная жизнь кажется им пресной, скучной и, главное, бессмысленной. Им хочется риска и опасности. Они, как правило, не приняты обществом и склонны создавать свои контркультуры. Участие в террористических группах позволяет психологически компенсировать многие их неудачи. У них появляется смысл жизни: освобождение Родины, торжество религии или политической идеологии, «справедливое возмездие» и т.п. Они стремятся приковать внимание всего мира, и тогда у них уже не возникает сомнений в собственной значительности. Пустота и никчемность собственной жизни заменяется балансированием на грани жизни и смерти. Появляется чувство избранности, причастности к чему-то великому. Крайний авторитаризм, беспрекословное подчинение руководителю, полный контроль всех аспектов жизни членов групп обычно сочетается с подчеркнутой гуманностью в отношениях друг к другу, с готовностью помочь, с полным и безусловным принятием каждого. Эти группы замкнуты, и вхождение в них означает признание права других людей на тотальный контроль за своей жизнью, в том числе за личной, включая интимные отношения. Для биофильно ориентированного человека такой тотальный контроль был бы жертвой, на которую невозможно пойти, но для некрофила, который ценит механический порядок и жесткое управление, такие социальные отношения являются очень удобными. В террористических группах существует культ погибших товарищей. Каждый террорист знает, что, если он погибнет, к его памяти и имени будут относиться очень бережно.

Важно отметить, что субъекты возмещающего правового нигилизма не вполне потеряны для жизни. При соответствующих социально-психологических условиях они могут возродиться, сменив личностное деструктивное ориентирование на общественно-конструктивное. Такие условия мог создать в свое время великий отечественный педагог А.С. Макаренко. Вот как он описывает реакцию на свое первое трудовое свершение восемнадцатилетних юношей, отправленных в трудовую колонию за вооруженные грабежи и убийства: «К моему удивлению, все прошло прекрасно. Я проработал с ребятами до обеда. Мы рубили в лесу кривые сосенки. Ребята в общем хмурились, но свежий морозный воздух, красивый лес, убранный огромными шапками снега, дружное участие пилы и топора сделали свое дело. В перерыве мы смущенно закурили из моего запаса махорки, и, пуская дым к верхушке сосен, Задоров вдруг разразился смехом: «А здорово! Ха-ха-ха-ха!» ^{[8, с. 161-162]}. Макаренко прекрасно передал тот эмоционально-психологический подъем, когда колонисты, будучи деструктивно ориентированными, вдруг почувствовали любовь к жизни, осознав, что они могут заниматься продуктивной деятельностью и получать от этого удовольствие. К сожалению, в современной России, поглощенной пошлой идеологией потребительского общества, мало кто пытается создавать гуманные условия для возвращения любви к жизни деструктивно ориентированным личностям.

Регрессивный правовой нигилизм является самой крайней формой отрицания правовых ценностей, в основе которой лежит архаическая жажда убивать. Его субъектом является не психопат, а человек, который регрессировал до животного уровня. Эта крайняя форма нигилизма проявляется у индивида, который полностью отказался от установок общечеловечечкой этики. Он бессознательно боится быть полностью человеком, поскольку это означает принятие определенных моральных паттерн, которые противоречат его крайне деструктивной ориентации. Регрессивный субъект опускается до состояния животного и освобождает себя от бремени разума и нравственных законов. Смысл своей жизни он видит в пролитии крови. Только тогда он ощущает себя полноценным существом, более того, неповторимым и превосходящим всех остальных. Человек, которого и назвать так можно лишь с определенным допущением, стремится убивать как можно больше, но и сам готов быть убитым. «Для человека, пытающегося найти ответ на жизнь посредством деградации к до-индивидульному состоянию своего существования, в котором он становится животным и, таким образом, освобождает себя от бремени разума, кровь становится эссенцией жизни. Пролитие крови означает ощущение себя живым, сильным, неповторимым, превосходящим всех остальных. Убийство превращается в великое упоение, великое самоутверждение на крайне архаической почве» ^{[14, с. 27]}. Он приобщается к мистерии крови, чтобы иметь возможность видеть в ней радость, очищение и спасение. «Кровь – жидкость совсем особенная», – говорит Гёте в «Фаусте», и регрессивный тип с ним совершенно согласен. В «Исповеди» Аврелий Августин с удивлением отмечает, что люди, пытаясь понять по какой причине совершено преступление, обычно представляют ее как стремление достичь какое-либо из низших благ, или же страх перед их потерей ^{[1, с. 30]}. Например, преступник совершает убийство человека из-за того, что влюбился в его жену или ему понравилось его имение; он хотел его ограбить, чтобы на это жить; он боялся, что тот нанесет ему крупные потери; он был обижен и горел желанием отомстить и т.д. Даже для жестокого безумца, о котором сказано, что он был зол и жесток просто так себе, без всяких оснований, люди находят причину: «Рука и душа не должны становиться вялыми от бездействия», т.е., другими словами, убийство совершается ради чудовищного тренинга. Обычные люди не могут поверить, что человек может совершить убийство из наслаждения самим убийством.

Регрессивный правовой нигилизм – это специфический феномен, выражающийся в попытке индивида регрессировать к до-человеческому уровню и уничтожить в себе все, что делает человека человеком: разум, любовь к жизни, свободу воли, нравственные и правовые ценности. Но он, несмотря на все свои усилия, остается человеком. Поэтому такой индивид, находясь даже на самом дне своего «грехопадения», остается человеком и не может согласиться до конца со своим неразумным выбором, в результате которого он опустился до животного уровня. Окончательное падение ему не позволяет сделать «инстинкт жизни», несмотря на то, что он находится из-за регрессии под сильным прессом «инстинкта смерти». Человек не сможет стать в силу своей природы животным, как, впрочем, и ангелом.

Еще З. Фрейд отмечал, что выявить подлинную мотивацию преступления недолго: для преступника существенны две черты – безграничное себялюбие и сильная деструктивная склонность. Общим для обеих черт и предпосылкой для их проявлений является безлюбовность, нехватка эмоционально-оценочного отношения к человеку ^[13]. Субъект регрессивного правового нигилизма достигает крайней степени себялюбия и деструктивности, которые подводят его к черте абсолютного социального отчуждения. Он не только чужд другим людям, но также лишен человечности по отношению к себе. Индивид потерял ее как в естественном, природном, так и в духовном смысле. Такое отчуждение от человеческой сущности проявляется в патологическом нарциссизме, крайнем эгоизме и социально-«инцестуальных» связях, принявшим крайнюю форму идолопоклонничества (фюреру, «золотому тельцу», богу и т.п.).

Регрессивный нигилизм может появиться у некоторых людей во время военных действий. Ведь, чтобы выжить в экстремальных ситуациях, человек должен в полной мере проявлять свои первобытные инстинкты самосохранения. Один из них гласит: убивай, чтобы не быть убитым. Воюющий солдат должен в силу объективных факторов отбросить многие социально-правовые ограничения и регрессировать, поскольку рефлексирующие и морализирующие личности во время боевых действий долго не живут. Далеко не все и не сразу могут обрести вновь нормальное для человека психическое состояние. Многие бывшие участники вооруженных конфликтов так и остаются на животном регрессивном уровне. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они становятся в мирной жизни боевиками криминальных структур. Они делают деньги на крови, и деньги здесь для них есть нечто второстепенное.

Американский историк Э. Бивор рассказывает в книге «Сталинград» об ужасающих случаях регрессивного поведения людей, достигших в своей социально-психологической деградации животного уровня. Так, по сведениям Бивора, в августе 1941 года в местечке Белая Церковь было расстреляно девяносто еврейских малышей в возрасте от одного года до семи лет. Акцию, противоречащую фундаментальным основам человеческой морали и права, осуществляли только украинские полицаи, поскольку военное командование решило «поберечь чувства» немецких солдат ^{[5, с. 72]}.

Тяжелое военное время способствует регрессу человека. Но социально-психологическая деградация происходит, как правило, только с теми индивидами, которые и в мирное время были деструктивно ориентированы. С них быстро спадает «шелуха» цивилизованности, проявляющаяся во внешнем принятии тех или иных моральных ценностей, и наружу выходит звериная натура, для которой «избиение младенцев» дает ощущение силы и превосходства над всеми остальными. Форма регрессивного правового нигилизма является наиболее деструктивной по отношению и к самому субъекту, и к его социальным связям. Чтобы вывести подобного индивида из регрессивного состояния понадобится приложить немало усилий. К сожалению, при современных общественно-экономических отношениях сама идея создания соответствующих социально-психологических условий для спасения деструктивно ориентированных субъектов выглядит весьма утопичной.

Необходимо так же отметить, что при исследовании противоправных деяний нельзя совершенно оставлять вне поля зрения действия людей, имеющих психосоматические нарушения. Но, как показывают результаты исследования, их сравнительно небольшое количество ^[15]. Общественный резонанс им создают ничем неоправданная и бессмысленная жесткость, а также «некрофильные» смакования по этому поводу «желтой» прессы.

Таким образом, исходя из осознанных и неосознанных психосоциальных мотивов человека, можно выделить пять форм правового нигилизма, различающихся уровнем деструктивности: инфантильный, являющийся следствием неразвитости личности и несформированности ее системы нравственных и правовых ценностей; фрустрационный, вызванный страхом субъекта за свое материальное и общественное положение, толкающий его на нарушение закона; мстительный, возникающий как реакция на мнимую или действительную угрозу его жизнен важным интересам; возмещающий, выполняющий функцию компенсаторного механизма ущербности индивида; регрессивный, обусловленный архаической агрессивностью («жаждой крови») субъекта, деградировавшего до животного уровня и полностью отрицающего все естественные права и свободы другого человека.