И.С. Аксаков о «сербском племени» и славянском вопросе

Скороходова Светлана Игоревна доктор философских наук профессор, доцент, Московский педагогический государственный университет 119571, Россия, г. Москва, проспект Вернадского, 88, ауд. 818 Skorokhodova Svetlana Igorevna Doctor of Philosophy Professor, Department of Philosophy, Moscow State Pedagogical University 119571, Russia, Moscow region, Moscow, Prospekt Vernadskogo str., 88, room 818 moscow.belgrad@mail.ru Другие публикации этого автора

Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект № 15-03-00761 а «Русская философская мысль XIX – первой четверти XX века в философско-историческом и антропологическом аспектах».

Россия является многонациональной страной, в которой славяне составляют её большинство, и, помимо русских, на её территории проживают украинцы, белорусы, поляки, сербы, болгары, чехи, словаки и другие представители славянских народов, поэтому она не может в своей внешней и внутренней политике игнорировать славянский вопрос, историческую общность славян. Это понимали и представители московской школы, в философии которых вопрос о славянской взаимности стал центральным ^{[1, с. 208-230]}.

И.С. Аксаков более всего из славянофилов положил литературных гражданских усилий на то, чтобы раскрыть перед русской общественностью значение культурной и исторической связи России со славянством, а также живую связь славян юга и запада. Аксаков, так же как и все славянофилы, беззаветно верил во всемирную будущность русского народа, но вместе с тем не отделял судьбу своего народа от судьбы славянства. Мыслитель решительно отвергал обвинения в «панславизме» в смысле идеи сплачивания славянских народностей в одну государственность, хотя и высказывал предположение, что Австрия из немецкой может превратиться в славянскую монархию, так как немецкие элементы её давно подгнили и она давно бы рухнула, если бы её не поддерживали славяне. Аксаков считал, что невозможна «славянская империя» на немецком основании. Россия, согласно философу, – единственный сосуд славянских начал на земле.

В 1859 году стала выходить еженедельная газета «Парус». По мысли И. С. Аксакова, «Парус» должен был служить исполнительным органом славянской мысли. Аксаков заручился сотрудниками во многих славянских странах. «Парус» должен был быть передовым органом борьбы за славянскую взаимность, за широкий культурный союз всех славян во главе с русским. Этого было достаточно, чтобы «правительствующие немцы» Петербурга пришли в негодование – и второй номер «Паруса» был запрещён.

В начале 1860 годов И. С. Аксаков предпринял путешествие по славянским землям, он был встречен как редактор «Паруса» и как ревнитель славянского дела. Аксаков, проживая среди славян, находящихся под властью немцев, пришёл к убеждению, что борьба за народную независимость и культурную самобытность западных и южных славян заставляет их искать культурные связи с русским народом и надеяться на его политическую помощь. Заграничное путешествие 1860 года дало материал для сопоставления народов и стран германской и славянской культуры. У Аксакова окончательно сложились убеждения, что будущее принадлежит народам славянского племени и культуры во главе с Россией. Во время заграничного путешествия Аксаков завязал личные связи с видными деятелями славянского движения.

С 1861 по 1865 годы стала выходить еженедельная славянофильская газета «День» под редакцией И. С. Аксакова. Среди сотрудников были М. О. Коялович, И. Д. Беляев, Н. П. Гиляров – Платонов, болгарин Жинзифов, писавший под псевдонимом «Велешанин». Наряду со статьями в защиту свободы слова и совести, независимости суда, откликами на крестьянскую реформу, Аксаков отвёл в своей газете видное место политическому положению и культурным нуждам славянства. В своих статьях он с негодованием раскрывал австро-германскую систему онемечивания славянских народностей, раскрывающуюся с полной ясностью именно на отношении германцев к славянским народам. Идя в разрез с дипломатией Александра II, усиленно заботившейся о почтительной дружбе с Австрией, Аксаков прежде всего видел в Австрии угнетательницу славянских народностей, тянувшихся за поддержкой к России. Он предвидел войну с Австрией, если во внутренней политике самой России произойдёт отречение от «австричества» как насилия над бытом, языком и верой славян. И. С. Аксаков писал: «Вижу, что с Австрией мы можем вести диалог, только водрузив славянское знамя, знамя освобождения славянских племён (в том числе и польских) из-под немецко-австрийского гнёта, для возвращения к свободной и самобытной жизни. Может быть, Россия ещё не созрела для своего исторического призвания, ещё мы сами, может быть, не окрепли в сознании своей русской народности, ещё в нас самих много немца, - и слабы наши русские общественные силы» ^{[2, Л.7]}.

Интересен отклик К. Д. Кавелина на эти размышления Аксакова. В письме 1863 года он писал ему: «Вы видите, я не из числа врагов, завистников или клеветников Вашей почтенной деятельности. Но мою совесть смущает это разделение на носящих в себе немца и не носящих. Выражение «духовная сущность русского народа» туманит мне голову и остаётся какой-то загадкой, которую никак отгадать не могу. Много я наблюдал, думал, читал кое-что, смиренно подходил к вопросу, желая его объяснить себе, не мудрствуя лукаво. «Духовная сущность» русского народа не даётся мне как клад. Повторяю беспрестанно это выражение, относясь полу-презрительно к тем, кому она неизвестна и недоступна, Вы, без сомнения, знаете и понимаете её совершенно ясно. Прошу Вас, во имя истины, во имя общего нашего блага и в моё назидание – откройте мне, в чём именно заключается эта духовная сущность» ^[3].

К сожалению, не удалось найти ответ Аксакова Кавелину. Полагаю, что духовную сущность русского народа, как и другие славянофилы, Аксаков связывал с любовью к России, с желанием её единства и процветания, с православием и пр.

Справедливость слов о «внутреннем немце» и его гнетущем влиянии Аксаков испытал на себе. «День» выходил под всё усиливающемся цензурном гнётом; многие номера появлялись без передовых статей автора. Но даже в «урезанном» виде газета имела большой общественный резонанс. Достоевский неоднозначно отнёсся к газете, но в дальнейшем писал: «Нам, хоть и случалось задевать «День» в нашем журнале, но мы всегда верили в искренность и добросовестность издателей…» ^{[4, с. 809]}.

В 1869 г. Н. Я. Данилевский высказал идею создания «всеславянской федерации» со столицей в Константинополе, предполагающей значительное расширение отдельных славянских государств. Современники называли Данилевского «апостолом славянства». Мыслитель считал, что славянский мир – новый культурно-исторический тип. Для всякого славянина после Бога и Его святой церкви идея славянства должна быть высшей. Она выше свободы, выше просвещения потому, что ни одно из них недостижимо без «духовно-народно-политически-самобытно» независимого славянства. Все они будут необходимыми последствиями этой независимости.

Данилевский принимал положение славянофилов о том, что религия составляла содержание древней русской жизни. Со стороны психической русские, согласно мыслителю, одарены жаждой религиозной истины. И Данилевский, и Аксаков считали Россию и славянство особым миром. Но, если Аксаков сделал акцент в идее «славянского братства» на духовном союзе, то Данилевский – на политическом: естественном, созданным не путём колонизации. Если не будет создан Всеславянский союз, Россия не сможет противостоять политической мощи Запада и превратится в «исторический хлам». Главным противником России, по мнению философа, была не Австро-Венгрия, как считали славянофилы, а Англия. Мыслителю были также чужды мессианство и хилиазм. В славянском мире Россия не играла бы ведущую роль, но была бы равной среди прочих.

Среди сторонников книги Данилевского был Н.Н. Страхов, который видел её главное достоинство в смирении: славяне – только особый культурно-исторический тип, существующий рядом с другими культурно-историческими типами.

В.С. Соловьёв критиковал по славянскому вопросу и Аксакова ^[5], и Данилевского. Он считал, что Хомяков, Киреевский, Аксаковы, Самарин, то есть «коренные славянофилы», не отвергали всемирной истории, поэтому, хотя бы в теории, были ближе к христианской идее, чем Данилевский. Сам Николай Яковлевич, отрицая «общечеловеческое», признавал «всечеловеческое», но только как совокупность всего народного, и считал, что «был только один Всечеловек на земле – и Тот был Бог» ^{[6, с. 127]}.

Аксаков внимательно наблюдал за теми событиями, которые происходили в Балканских странах. Особенный интерес писателя вызывали те процессы, которые происходили в Сербии, Боснии и Герцеговине, Черногории и Македонии, «нервном сгустке» Балкан, потому что на этой территории они проявлялись наиболее остро. Своими мыслями философ делился в многочисленных публикациях. В частности, сербскому вопросу посвящены статьи в газетах «Москва» (1867–1868) и «Русь» (1880–1886).

Издание газеты «Москва» началось в ту эпоху, когда Пруссия, разгромив Австрию и Данию, готовилась к нападению на Францию для создания Германской империи. Аксаков внимательно следил за ростом германизма и, по своему обыкновению, предостерегал от него и Россию, и славянство. Он указывал, что бисмарковский принцип «права», основанного только на крови и железе, несёт опасность культурного одичания для самой Германии. Как и в «Дне», он указывал на элемент «пруссачества» в самом механизме петербургской имперской государственной машины, который отравлял собою здоровые начала русской народной жизни. Аксаков считал, что наступательный германизм устремился по трём направлениям: на Западе – Франция, на юго – востоке – славянские страны, на Востоке – Прибалтийский край. «Не занимавшего никакого государственного поста Аксакова считали на Западе славянским Бисмарком, способным объединить разделённое славянство в одну державу под скипетром русского царя. Это было сильное преувеличение – петербургская бюрократия по-прежнему считала Аксакова своим врагом, но признавать его влияние на общественное мнение приходилось даже ей» ^{[7, с. 20]}.

Во второй половине 60 – ых годов правительство вступило в полосу чёрной реакции и жестоко преследовало газету. За критику либерально-космополитических решений правительства выпуск газеты был приостановлен, и некоторое время она выходила под названием «Москвич». Менее, чем за два года «Москва» получила девять предостережений и три приостановления на 3, 4 и 6 месяцев, то есть на 13 месяцев в общей сложности. Тотчас же, после того, как появились стати об «Окраинах России» Самарина, газета была запрещена в феврале 1868 года. Последний номер вышел 21 октября.

«И.С. Аксаков имел мужество возбудить в Сенате процесс против министра внутренних дел <…> закрывшего “Москву” за “вредное направление”. В государственном совете, при поддержке всех правительствующих немцев, тот добился запрещения “Москвы”. Он добился с их помощью и большего: полного запрещения И.С. Аксакову издательской деятельности. В Пруссии и Австрии беспощадное запрещение расценивалось как большая победа. Вынужденное молчание Аксакова было выгодно Пруссии. За эти годы молчания шло создание Германской империи и усиленное наступление Австрии на славянские страны Балканского полуострова. Обо всём этом Аксаков не имел возможности писать. Но он не переставал об этом говорить на заседаниях Московского славянского комитета, где был председателем» ^[2]. Философ смог возобновить свою издательскую деятельность только через два года.

В газете «Русь» за 1881 г. вышла статья Аксакова с красноречивым названием «Австрийский ангел мира на Балканском полуострове – с немецким бичом и мадьярскою плетью в руке», в которой философ, по сути, раскрывал «хитрости» европейской дипломатии: под видом благодетельной миссии «умиротворения» Боснии и Герцеговины она стремилась «раздавить» народность и народную веру ^{[8, с. 441]}. Согласно философу, австрийская оккупация Боснии и Герцеговины – образец того, что готовит Австро-Венгрия народам Балканского полуострова. Под видом благодеяния она стремится распространить своё политическое, торговое и стратегическое влияние на всю Старую Сербию, Македонию и другие территории вплоть до Эгейского моря. Она, по Аксакову, пытается стать вместо России центральным звеном славянского мира. Однако истинная цель Австрии, по Аксакову, – «обезнародить славян, обратить их в материал для европейской романо-германской культуры, всосать их в тощее германское тело» ^{[8, с. 442]}. Согласно Аксакову, разноязычные западные славянские племена «с своими шестью разнообразными латинскими азбуками да двумя славянскими и с притязаниями ещё на новое обособление» ^{[8, с. 442]} обречены на германизацию, если изменят единственному в мире оплоту политической и духовной самобытности славян – России. Россия, по Аксакову, питает народное самосознание славян, даёт им мужество для борьбы. Если она изменит славянству, она изменит самой себе. Внутреннее оздоровление России, как считал философ, немыслимо при её уклонении от своей исторической миссии, при нарушении «нравственного международного долга» ^{[8, с. 444]}.

Аксаков подчёркивал, что за период оккупации Боснии и Герцеговины, совершённой по воле «европейского ареопага», народ впервые столкнулся с европейской испорченностью. Народное мученичество достигло предела и привело даже к примирению православных и мусульман, которое было основано на общей ненависти к Австрии.

Расщеплённой на сотни нитей славянской идее противостоит несокрушимая идея германского единства, которая, как «мощный локомотив», сметает всё на своём пути. А тащат на себе этот «локомотив»... сами славяне ^{[8, с. 449]}. Парадокс, по мысли Аксакова, заключается в том, что западные славяне помогают Австрии возвеличиться, не замечая, что этот процесс основан на поглощении и ослаблении славянского элемента. Философ приходит к выводу, что большинство славян, пусть и не вполне осознанно, есть «настоящие немецкие культуртрегеры» ^{[8, с. 448]}. А между тем Австрия убивает народ экономически, отнимая у него все средства к существованию и подготавливая почву для немецкого элемента. Черногория, на которую обращены взоры герцеговинцев, не смеет и шелохнуться, «и не потому, чтоб она боялась военной силы Австрии, а потому, что опутана дипломатической сетью и не может рассчитывать не только на помощь, но и на сочувствие России» ^{[8, с. 449]}. А Россия, «страна-богатырь», согласно Аксакову, – «как будто на положении больничного», «слабосильного», «беспокойно озирается кругом» ^{[8, с. 457]} и косвенно внушает покорность Австрии Черногории и Сербии.

Философ писал о предательстве национальных интересов правительством во главе с сербским князем Миланом Обреновичем (1854–1901), который больше похож на генерал-губернатора Австро-Венгрии, чем на сербского короля. Славянская скупщина превратилась в европейский парламент, в котором простой народ представлен только в лице содержателей кафан. Сербская интеллигенция, по Аксакову, заражена болезнью «европейничанья» и «обезьянства» ^{[8, с. 452]}. Как и в России, она отрешилась от народных начал и, стремясь прослыть передовою, принялась играть в «либеральные погремушки». Министр народного просвещения Новакович даже ввёл обязательное преподавание немецкого языка и запретил преподавание в гимназиях русского (!).

Но самое яркое проявление того, что сербское министерство «угодничает» перед Австрией, Аксаков видел в смещении митрополита Сербского Михаила. По его мнению, Австрия руками сербского правительства убрала истинного сербского патриота, человека «русской партии» ^{[8, с. 450]}. «Благодаря конституционному механизму, дозволяющему посредством искусственного подбора голосов составлять от имени народа решения, противные и совести, и интересам народа» (выделено мной. – С.С.), министерство провело закон о церковных сборах, который митрополит не принял, увидев в нём подобие симонии, предполагающей торговлю церковными должностями. В результате политических интриг митрополита хотя и удалось отстранить от дел, но не подчинить правительству. Европеизация Сербии, согласно Аксакову, происходит ценою «искоренения в сербах народной веры, национального сознания и чувства» ^{[8, с. 456]}, которые неразрывно связывают её с Россией.

Но если «верхушка» сербского общества неизменно заискивает перед Западом, то, как считал Аксаков, неизменным представителем «русской партии» в славянских странах является простой народ, потому что чувство, влекущее к России, органично и вытекает из глубин народного духа. Однако это вовсе не предполагает сочувствия к тому или иному политическому режиму в России. Аксаков считал, что можно любить Россию независимо от случайных политических неустройств и болезней, как любит её сам русский народ, оставаясь верным своим идеалам, несмотря на уклонения от них образованной и правящей элиты. И эта народная любовь сербов к России, по Аксакову, в конце концов сокрушит все искусственные преграды на своём пути, потому что Россия и славянские племена – «единый духовно-племенной организм» ^{[8, с. 456]}. Эти утверждения, как показали дальнейшие события, были близки и многим русским людям.

В 1876 г. Сербия и Черногория объявили войну Турции, пытаясь поддержать восставших в Боснии и Герцеговине. Русские, как и в прежние времена, поспешили на помощь сербам и черногорцам. Интересно, что немецкий историк Леопольд фон Ранке, повествуя об освободительной борьбе сербов ещё во времена Георгия Петровича Чёрного, признал: «Турция, конечно, очутилась бы в весьма опасном положении, если бы... Россия вступилась за угнетённых единоверцев своих, на что она имела полное право (выделено мной. – С.С.)» ^{[9, с. 231]}. Турецкое правительство, опасаясь общего восстания его подданных, связанного с вмешательством России, вынуждено было вступить в переговоры.

В то же время Ранке, описывая смерть верховного вождя сербов в 1817 г., был далёк от романтизации их борьбы за независимость, призывая не забывать, что речь шла о стране, «где ещё не успели утвердиться понятия о законности; где жизнь человеческая мало ценилась; где хитрость и насилие издавна составляли существенную принадлежность власти» ^{[9, с. 240]}, которая даже не брала на себя труда отыскивать благовидные предлоги для своих часто вероломных действий. Георгий Петрович Карагеоргий, руководитель Первого сербского восстания против Османской империи, пал, как известно, по повелению турок от руки своего соотечественника.

Но вернёмся к событиям 70-х гг. XIX в. В конце 1870-х гг. в России начался небывалый национальный подъем, вызванный желанием помочь «братьям-славянам». В Московский славянский комитет стали стекаться крестьяне с Волги и Дона. Они, по свидетельству Аксакова, падали на колени и упорно, неотступно молили отправить их в Сербию. Их никто не принуждал, не гнал, никто не увлекал приманками. Славянский комитет не ожидал такого воодушевления. Среди добровольцев были и гуляки, но и они в результате беззаветно сложили свои головы за Сербию.

«Славянское дело должно было начаться», – писал в то время Ф.М. Достоевский ^{[10, с. 76]}. И «Россия должна была стать во главе его», потому что «славянское дело есть русское» ^{[10, с. 76]}. Всё пришло в движение, в «душеспасительный» беспорядок. Московские старообрядцы, зная, что сербы не старообрядцы, снарядили превосходный санитарный отряд и послали его в Сербию. Согласно мыслителю, это было свидетельство того, что в народе сложилась мысль об особой миссии России как хранительницы «вселенского православия» ^{[10, с. 81]}.

Согласно Аксакову, Русско-турецкая война стала подвигом «правды и веры» ^{[8, с. 457]}. «Нужен подвиг русскому человеку – как вообще всем сильным душам потребно порою развернуть во всю ширь свои крылья и, взмахнув распростёртыми крыльями, вознестись хоть на миг в высоту, над мелочью и пошлостью земной жизни»^{[8, с. 457]}.

Для чего же русские добровольцы шли и погибали на чужой земле? «Дались, дескать, нам эти славяне» ^{[10, с. 177]}, своих дел много! Согласно Достоевскому, славянский вопрос, как и восточный в целом, выдуман не славянофилами. Это исконная идея Московского царства. Чтобы были какие-то собственные дела, даже биржевые, надо, чтобы нация жила настоящей живой жизнью. «Нации живут великим чувством и великою <...> всё освящающею мыслью. Чем богаче духовно нация, тем она и материально богаче» ^{[10, с. 179]}. «Оставить славянскую идею и отбросить без решения задачу о судьбах восточного христианства – значит всё равно, что сломить и вдребезги разбить всю Россию... Это было бы даже не революцией, а просто уничтожением...» ^{[10, с. 178]}. Не покорять, не приобретать шли добровольцы в Сербию, а освободить угнетённых мучеников. Когда-нибудь даже «мнительные сербы», по Достоевскому, вспомнят о пролитой за их землю русской крови и когда-нибудь убедятся, что помощь русская была бескорыстной, потому что даже «мнительные сербы» – горячие патриоты. Интересно, что и некоторые турки стали относиться к русским не как к победителям, а как к своим союзникам. Они с удивлением обнаружили, что в русском человеке отсутствует страсть к грабежу и насилиям, что он сохраняет черты добродушия и весёлости даже в трудные минуты ^{[11, с. 17]}. Много полегло и безымянных героев, и бескорыстных выходцев из знатных дворянских родов.

Эти многочисленные отклики прессы на Балканские события вызывали раздражение у издателей тех журналов, которые попали в орбиту народнических идейных приоритетов: «Увлечение нашей прессы... превратилось в какое-то опьянение, в чад..., в настоящее донкихотство... Какой-нибудь отчаянный поручик почувствовал бранный задор, всё пошло кругом в его голове; перед ним носится Суворов, он лезет на великое дело. Ребята! Вперёд! Кричит он, прорываясь, не помышляя, что... уже свищет роковая пуля, готовясь захлопнуть его крикливую глотку. <…> Наша литература обратила русский народ в лошадь, готовую приносить всевозможные жертвы для славян. <…> Россия должна ринуться на дело освобождения славян, хотя бы это грозило ей собственной гибелью. Славяне – это высший и насущный интерес России; выше и нужнее его у неё ничего нет»^{[12, с. 62, 64, 65]}, – с сарказмом писал М.А. Антонович. Сторонники подобных взглядов не пользовались доверием у читателей. Но, как пришлось признать автору приведенных выше строк, в русском народе в «момент самозабвения и самоотвержения все чувства умолкли... перед самоотверженным состраданием» ^{[12, с. 70]} братьям-славянам.

Александр II во многом поддерживал «немецкую партию» в правительстве, которую представляли П.А. Валуев, П.А. Шувалов, П.П. Альбердинский. Но именно широкое общественное движение, желание помочь «братьям-славянам» вынуждало правительство к решительным действиям против Турции в пользу славян.

Победа на Балканах была куплена кровью полумиллиона русских людей и миллиардами народного достояния. Пала турецкая Плевна. Всё преодолел народ-страстотерпец. А результат, как образно нарисовал его в своей статье Аксаков, – это калека офицер, безрукий, безногий, который молит о милостыне, стучится во все парадные казённые двери, но безответно. Он дал себя изувечить ради братьев-христиан, а теперь оказался всеми забыт ^{[8, с. 462]}. Вот, в понимании философа, символический итог войны. Берлинский трактат 1878 г. изменил условия Сан-Стефанского договора в ущерб России. Он был принят не для того, чтобы обеспечить самостоятельное развитие балканских славян, а для того, чтобы подвести их под нового владыку, послушного мановению «честного маклера» в Берлине ^{[13, с.9]}. Сербия была «сдавлена» Австрией.

Кто виноват? Согласно Аксакову, наша «деликатная дипломатия», «мы сами», «не хватило веры в самих себя», «в своё призвание» ^{[8, с.461]}. 2 июня 1878 г. Аксаков выступил с громовой речью против Берлинского трактата на заседании Московского славянского комитета, где он был председателем. По приказу царя Славянское общество в Москве было немедленно закрыто с конфискацией всего имущества, а сам философ был выслан из Москвы.

Славянофилы, к которым относились и братья Аксаковы, признавая недостатки, свойственные русскому человеку, были единодушны в том, что русский народ – это не народ-захватчик, а народ-освободитель. Россия не должна отворачиваться от славян, как бы мелко и неблагородно они иногда ни вели себя. Она должна бороться с ограниченностью и предательством славян, когда они с жадностью накинутся на европейские образцы ^{[8, с. 196]}. Россия должна работать ради спасения всего человечества, потому что в этом и заключается её призвание^{[8, с. 197]}.

Также и Аксаков подчёркивал, что Россия не завоевала, а освободила большую часть Балканского полуострова, предоставив освобождённым право полной свободы. Но и Аксаков с горечью замечал тяготение некоторой части славян к немцам: «Россия не для того отвоевала болгарам и сербам свободу, не для того пролила русскую кровь и истратила русские миллиарды, чтобы вновь видеть эти народы... “рабами швабов”, как выражаются болгары и сербы» ^{[8, с. 476]}.

В газете «Русь» представлена буквально хроника послевоенной жизни славян в Балканских странах. В частности, в выпуске от 1 августа 1881 г. сообщалось о том, что в Боснии вопреки ожиданиям сербов Сараевский митрополит Савва Косамчич в первой же проповеди признал Австрию и её государя полновластным владыкою Сербских земель. А независимое княжество Сербия, словно подчиняясь общему ходу событий, без борьбы шло в австрийские руки ^{[14, с. 11]}.

Все эти события привели к тому, что к началу 80-х годов XIX в. многие были разочарованы в возможности славянского братства, например К.Н. Леонтьев. Он «понял, что все славяне, южные и западные, именно в этом столь дорогом <…> культурно-оригинальном смысле суть для нас, русских, не что иное, как неизбежное политическое зло, ибо народы эти до сих пор в лице “интеллигенции” своей ничего, кроме пошлой и обыкновенной современной буржуазии, миру не дают» ^{[15, с. 81]}. «Можно желать добра славянам, можно даже помогать им искренно, когда их кто-нибудь теснит, но считать их всегда и во всём жертвами, или невинными, или ни при каких условиях не могущими нам, русским, вредить, было бы слишком наивным <…> Можно <…> вредить, и не подозревая того <…> можно вредить ещё и потому, что “Россия так сильна, так велика <…> она всё может вынести…”» ^{[15, с. 83]}. Сербы, по Леонтьеву, – самый раздробленный и культурно, и политически славянский народ. При такой разнородности, согласно философу, они стали утрачивать славянские черты, стали слабыми хранителями своей древнесербской самобытности ^{[15, с.117]}. Болгары не любят греков и вредят им. В греко-болгарском конфликте философ был на стороне греков.

«Славянство есть, и оно численностью очень сильно; славизма нет или он ещё очень слаб и не ясен» ^{[15, с. 117]}, – сделал вывод философ. «Славизм, взятый во всецелости своей, есть ещё сфинкс, загадка» ^{[16, с. 34]}. Славянам в выработке культурного «славизма» нужна сила, которая есть только у России ^{[15, с. 8]}. Центральное место в философско-исторических размышлениях Леонтьева занял не славянский, а восточный вопрос.

Объединение славян не породит православно-самобытной и величественной культуры, как хотели славянофилы и Данилевский, а выйдет обыкновенный западный либерализм с ничтожными местными оттенками. Русским полезнее проникаться турецкими, индийскими и китайскими началами, крепко охранять всё греко-византийское, а не «любезничать» со славянами ^{[15, с. 8]}, тогда они «обрушат» на Запад всю Азию.

События на Балканах вызывали острый интерес у русских мыслителей. И.С. Аксаков в своих философско-политических статьях проявил себя как талантливый публицист. Своей деятельностью он повлиял на общественно-политическую атмосферу, обострив интерес к славянскому вопросу. Славянская тема стала широко обсуждаться в печати, как было показано выше.

В 1886 г., после смерти Аксакова, В.И. Ламанский выдвинул идею «срединного мира», к которому отнёс не только славянские государства, но и Грецию, Румынию, азиатский Север, всю европейскую Турцию с Константинополем и прочие ^{[17, с. 41]}.

Это воздействие испытал на себе и П.П. Перцов. В 1913 г. Перцов верил в то, что общеславянское движение возможно на основе осуществления общеславянской культуры. Славянский мир – это целая самостоятельная планета. Славянский вопрос был важен и для Д.И. Менделее­ва, и для Е.П. Семенова-Тян-Шанского, которые в некоторой степени стали посредниками между славянофилами и евразийцами ^{[18, с. 106]}.

Хочется добавить, что В.В. Розанов, для которого Достоевский был кумиром, также затронул славянский вопрос. Он считал, что «Россия универсальна в славянстве» ^{[19, с. 2114]}. А славянство, по его мнению, чище других народов, оно сохраняет ещё приоритет духовных ценностей. Именно славянский мир должен внести в западный раздор начало любви и гармонии. Розанов, как и славянофилы, считал, что славяне изменили славянскому духу. Они мало сознают самостоятельную ценность славянского зерна в себе. Славянам не хватает практического начала, они «лентяи и забавники, празднолюбцы и шатуны» ^{[19, с. 2114]}. Вместо речей и банкетов необходима постановка славянского вопроса на деловую почву. Необходимо вовлекать славянские народы в совместные хозяйственные, финансовые, культурные проекты, только тогда славянство реализует своё историческое призвание. Однако после большевистского переворота славянские народы былой Руси, по Розанову, преобразовались в какое-то «полабское» меньшинство.

Призвание России, по Аксакову, заключается в том, чтобы освободить народы славянские из-под материального и духовного гнёта, даровать им духовную и политическую независимость. Таким образом, не панславизм, который возник гораздо раньше, является одним из отличительных признаков его идеологии, а идея славянского братства.

Жизнь и творчество Аксакова по-прежнему вызывают большой интерес у современных исследователей ^{[20, 21]}. В Институте русской литературы (Пушкинский дом) РАН ежегодно проходят научные конференции, посвящённые этому мыслителю. Славянская тема, которая была важным аспектом его творчества, по-прежнему актуальна в современную эпоху. Она включает в себя и вопрос о роли России в славянском мире. До сих пор остаётся открытым и вопрос о той основе, на которой в будущем могли бы быть построены межславянские отношения. Согласно Милошу Джуричу, сербскому философу, «тяжёлое наследие старого рабства должно погибнуть; должны явиться рудокопы (выделено мной – С.С.), которые раскопают славянскую почву, наслоения исторических трагедий, страшных несправедливостей» ^{[22, с. 196]}. Только после этой расчистки «засверкают жемчуг и чистое золото», которыми «воспользуется весь мир» ^{[22, с. 196]}. Следует добавить, что славянский союз, в понимании большинства русских философов XIX в., вовсе не был самоцелью и тем более окончательным итогом мировой истории. Им была присуща глубокая интуиция в постижении универсального, вселенского, а также понимание того, что выдающиеся славянские деятели, такие деятели, как св. Кирилл и Мефодий, св. Владимир, Василий Острожский, Николай Японский, св. Савва и другие, работали не для себя и не только для своих, но и для чужих, и ближних, и дальних.