Проблемы типологических исследований и разработок как направление социального проектирования

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

Наша власть всегда была склонна к большим проектам, большинство из которых были социальные (последние из таких проектов – Сколково, реформирование армии и образования). Если во времена Платона проектно-реформаторская деятельность была всего лишь идеей и замыслом, пришедшими на ум нескольким философствующим мыслителям, то сегодня – это массовый феномен и практика, особенно в России. Причем социальные преобразования сознательно, но чаще бессознательно осуществляются на самых разных уровнях социального действия, начиная от государства в целом, кончая епархией отдельного чиновника. В.Г.Федотова в книге «Модернизация “другой Европы”» пишет, что исторически Россия всегда была модернизирующей страной – от Петра I, Александра II, большевиков до нынешних реформаторов ^[1]. И сегодня, отмечает В.Федотова, Россия не может отказаться от социальных проектов.

Однако проблема не только в том, каким образом реализовать уже созданный социальный проект (как правило, это плохо получается или не удается вообще), а как поставить заслон массовым социальным преобразованиям и изменениям, вызывающим все возрастающий объем негативных социальных последствий. Трагизм ситуации заключается в том, что большинство социальных реформаторов (социальных проектировщиков) не отдают себе отчета, что их вроде бы частные, локальные решения, суммируясь и сливаясь на уровне страны в бурный поток, быстро изменяют облик социальной и общественной жизни. Причем изменения эти не только не совпадают с замышляемыми и декларируемыми целями, но чаще всего им противоположны. Здесь повсеместно действует формула Черномырдина «Хотелось, как лучше, а получилось – как всегда».

Но что такое социальный проект, чем он отличается от обычного? Специфика социального проекта в двух моментах: при его разработке используются знания социальных наук (социологии, социальной психологии, экономических наук, культурологии и др.) и проектировщик сознательно закладывает в проект социальные параметры и характеристики. Остальные особенности социального проектирования мало чем отличаются от обычного «нетрадиционного проектирования» ^[2].

Исследование показывают, что социальное проектирование прошло в своем развитии два этапа. Первый – утопический, когда реформаторы, подобно Платону, создавали проект нового общественного порядка на основе «совершенного образца». Этому образцу, конечно, всегда приписывались сакральные или органические достоинства, но фактически он конструировался, исходя из ценностей личности реформатора. Как говорил Платон: «Видя и созерцая нечто стройное и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее, полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более ему уподобляется» ^[3].

Нельзя сказать, что в истории не было примеров удачной реализации утопических замыслов. Один из них – создание коммун. Кстати, мой отец создал в Москве в конце 20-х годах одну из первых комсомольских коммун, которая вполне успешно функционировала до тех пор, пока отца не призвали в Армию. Анализ опыта этой и других коммун показывает, что необходимым условием их существования являются, с одной стороны, подбор участников (это, как правило, люди, одержимые идеями и готовые ради их воплощения кардинально менять свою жизнь), с другой - терпимое отношение общества к таким социальным экспериментам. Но известно, что коммуны обычно эффективно функционировали всего несколько лет. Другой пример успешной реализации утопических замыслов – общественные переустройства в рамках диктаторских и тоталитарных режимов. Здесь путем насилия, пропаганды, тотального контроля и идеологического воспитания удавалось воплощать самые невероятные проекты. Одно из необходимых условий этого – лишения человека свободы, оболванивание его. Понятно, что подобная социальная инженерия может быть оценена только негативно, она приводит к уклонению от нормальной жизни общества и человека.

Второй этап можно назвать научно-инженерным. Суть научно-инженерного подхода в том, что новый социальный порядок и устройство создаются на основе научных знаний в процессах инженерного конструирования. В начале 70-х годов прошлого века И.Ляхов попытался обобщить опыт, накопившийся в сфере общественных новаций, познать, как он писал, «общие законы», которым подчинялись такие виды деятельности как социальное управление, социальное планирование, конструирование и проектирование организационных и социальных процессов и структур, дизайнерское и градостроительное проектирование. «Весьма условно и предварительно, – пишет он, – новое направление научных исследований можно назвать социальным конструированием. С помощью социологических исследований мы приобретаем знание о состоянии социального объекта, социальное прогнозирование раскрывает тенденции развития объекта, социальное конструирование указывает на осуществимые формы его рационального преобразования» ^[4]. Выделив такие ключевые слова, как «конкретные социологические исследования», «прогнозирование», «рациональное преобразование социального объекта», «системный подход» и связав их все с идеей конструирования, Ляхов по сути выделил совершенно новую действительность, лежащую в рамках социальной инженерии. Оставалось лишь найти более подходящий и адекватный термин; впрочем, уже сам Ляхов говорил о социальном проектировании, но пока не ставил его во главу угла. Другое понятие понадобилось потому, что термин «социальное конструирование» не отражал основной процесс, происходивший в течение всех 70-х годов – смену в общественном сознании инженерной парадигмы и организации деятельности на проектировочные. Поэтому в конце 70-х - начале 80-х годов за новым подходом закрепляется другое название – «социальное проектирование».

В целом в рамках научно-инженерного подхода так и не удается преодолеть два основных недостатка, присущих социальным преобразованиям. Один – низкая проектосообразность: социальные проекты или утопичны, не реализуемы, или подменяются социальными манифестами, концепциями, программами, другой – искажение или выпадение социальных параметров, предъявляемых к проектируемому объекту. Например, социальное проектирование 20-30-х годов, ставившее своей целью создание новой культуры и человека, реально позволило создать не новые социальные отношения или человека, а новые заводы, дома-коммуны, клубы, дворцы культуры; проекты микрорайонов или экспериментальных жилых районов 60-70-х годов привели не к новым формам общения и социализации (как замышлялось), а всего лишь к новым планировкам и благоустройству, проекты региональных социокультурных преобразований на селе оказались утопичными и т.д.

Какие же проектные процедуры и принципы реализуют сегодня в своей работе социальные проектировщики? Во-первых, проектируя, они замышляют новый объект, новое качество социальной жизни. Во-вторых, происходит разработка замышленного объекта: учет и согласование требований, предъявляемых к объекту (заказчиком, проектировщиком, согласующими инстанциями, потребителями и т.д.), конструктивное задание основных элементов и связей объекта и т.д. По сути именно двумя указанными процедурами и ограничивается проектная культура современного социального проектировщика.

Как это ни парадоксально, социальный проектировщик опирается на знания социальных наук в минимальной степени, он именно конструирует новые связи и отношения, приписывает их действительности без достаточного основания, принимает желаемое за действительное. Здесь действует своеобразный «проектный фетишизм»: то, что задумано, описано или нарисовано (начерчено) на бумаге, например, в виде картины действий, занятий, отношений между людьми и т.д. приобретает статус реальности, мыслится как существующее или могущее существовать. Кажется, что если объект представлен в сознании и подробно описан, то он уже может быть укоренен и в социальной жизни. Никто не спорит, что указанная здесь проектная конструктивная процедура необходима как момент проектной работы и мышления, но она явно недостаточна для того, чтобы социальный проект был реалистичен и реализуем.

Одна из причин, по которой проектировщики почти не обращаются к социальным наукам – неудовлетворительность социальных знаний. Известно, что знания социологии, социальной психологии, политэкономии, культурологии, политологии и других – описывают главным образом существующее, сложившееся состояние дел, в то время как проектировщику нужно знать, как будут вести себя социальные феномены (люди, группы, сообщества, социальные институты и т.д.) при изменившихся условиях в ближайшем или более отдаленном будущем (Социальное прогнозирование сегодня крайне неэффективно, не секрет, что качество социальных прогнозов значительно ниже качества социальных теорий, которые сами несовершенны). Важно также, чтобы в число факторов подобного изменения входили и те, которые создает сам социальный проектировщик, запустивший, инициировавший своим проектом определенное социально-культурное действие и процесс изменения.

По другой причине социальные проектировщики не учитывают при разработке проектов «технологию изготовления новых объектов». Здесь дело не в отсутствии знаний или их неудовлетворенности, а в том, что сегодня вообще неясно, что такое внедрение социального проекта, в чем оно состоит, какие стадии проходит. Не осознавая этого, социальные проектировщики мыслят внедрение по аналогии с реализацией обычных проектов. Однако в сфере социального действия нет ни разделения труда между проектированием и изготовлением, как в традиционном проектировании, ни самой стабильной сферы изготовления. Кроме того, реализация социальных проектов включает целый ряд процессов (проектные инициативы, поддержку привлекательных проектов различными группами населения, прессой или ведомствами, создание под проект инфраструктур, организацию различных областей изготовления, преодоление сопротивления определенных групп населения или учреждений и т.д.), которые совершенно не укладываются в привычное понимание процесса реализации проекта. В частности, и потому, что заставляют неоднократно менять сам проект или создавать новые.

Существенно еще одно обстоятельство. Как известно, в инженерной деятельности и проектировании различаются два основных процесса: анализ и синтез. Анализ направлен на выделение и предварительное задание в проектируемом объекте основных процессов и морфологических единиц, а также отношений между ними. В синтезирующей деятельности происходит «сборка» и «конструктивизация» (согласование, оптимизация и т.п.) всех элементов и единиц, выделенных на стадии анализа. Если в традиционном проектировании обе эти процедуры вполне определены и не выходят за рамки проектной реальности, то в социальном проектировании анализ и синтез несимметричны в том отношении, что первый находится в рамках проектной реальности, а второй выходит за ее пределы.

Например, при разработке социального проекта общественно-культурного городского центра строительство помещений или организация коллектива могут быть осуществлены на основе двух проектов – архитектурного и организационного. Вторая группа процессов, скажем, формирование общения или культурные формы жизни, уже выходят за рамки проектной реальности; чтобы их осуществить, нужны не проекты, а что-то другое, например, живая организационная работа, инициатива посетителй центра, наличие в коллективе ярких личностей или лидеров и т.п. Различие этих двух типов процессов становится особенно очевидным на стадии синтеза; как собрать (построить) по проекту здание известно, но что делать, чтобы в коллективе сложилось общение или стремление к совместному труду и досугу – этого по сути никто не знает.

Это так сказать, теоретические причины затруднений с реализацией социальных проектов, но существуют еще социальные. Нередко в социальных проектах заинтересованы будущие пользователи, но власть и те, от кого реально зависит реализация таких проектов, реально против них. На словах они, как правило, «за», но принимать нужные решения или выделять средства на реализацию социальных проектов, чиновники не хотят.

Анализ показывает, что вероятность успешной реализации социального проекта возрастает, если удается создать ряд условий:

– обеспечить социальный проект административной поддержкой;

– получить средства на его реализацию;

– создать команду, задача которой реализация проекта, причем в неё должны входить методологи;

– провести исследования, необходимые для разработки и реализации социального проекта.

Вот один пример – разработка проекта «Развитие массового безвозмездного донорства крови» (далее кратко «Донор»).

В России с 90-х годов начало падать число доноров, дойдя к 2007 году до 11 человек на 1000 донороспособного населения (в то время как в Европе – 40 ч., а в США – 60 ч. на 1000). Причин этому много, в том числе давно не переоборудовались станции переливания крови (СПК), они не отвечали современным требованиям; донорство утеряло свой высокий социальный статус и т. п. Возникла острая проблема – восстановления системы сдачи крови в стране. Её решение предполагало, в том числе, проведение научных исследований. При этом, в свою очередь, вставали ряд вопросов.

Например, нетрудно предположить, что поведение доноров может измениться в желательном направлении в случае замены устаревших станций переливания крови современными (снимется страх заразиться чем-нибудь), а также кардинального изменения смысла самого донорства как индивидуальной ценности и важного момента образа жизни. Дальше мысль выходит на другие, связанные с данными, явления и процессы: чтобы заменить устаревшее оборудование, нужны большие финансовые вложения, позволяющие купить за рубежом современные технические станции переливания крови; чтобы изменить смысл и понимание донорства, необходимо, с одной стороны, преодолеть уже существующее отрицательное отношение к донорству, с другой – представить его для населения в привлекательном и желательном виде. Но чтобы решить перечисленные задачи, нужны еще ряд действий, а те свои и т.д. Получается, что для решения исходной проблемы, необходимо выделить и проанализировать целый ряд социальных явлений и процессов, которые затем нужно сорганизовать и реализовать в социальной действительности. Спрашивается, как это сделать?

С самого начала стоит сказать, что не существует технологии решения подобных сложных задач. Каждая такая задача достаточно уникальная, и её решение нащупывается в ходе социального проектирования. И в данном случае построение и реализация проекта «Донор» не были исключением. Тем не менее, задним числом можно отрефлексировать ходы мысли и логику проектирования с целью выхода на возможную социальную технологию (естественно, что потом её нужно проверять и уточнять и на других случаях). Дальше речь идет о подобной рефлексии ^[6].

При разработке проекта «Донор» нужно было миниминизировать препятствия, приводящие к выхолащиванию социальных параметров и невозможности реализации социального проекта. К таким препятствиям в общем случае можно отнести: отсутствие у ключевых субъектов заинтересованности в социальных изменениях, низкое финансирование социальных проектов, отсутствие команды компетентных социальных проектировщиков, недостаточность знаний об основных социальных процессах и обеспечивающих эти процессы условиях, невключенность в проектирование заинтересованных социальных субъектов, деятельность ряда чиновников, использующих социальный проект в личных целях, а не по назначению (главным образом для получения административной ренты – взятки, откаты, создание нужных для получения ренты условий и окружения и прочее) ^[7].

Первое препятствие в данном случае отсутствовало, поскольку, как уже отмечалось, основные ключевые субъекты были крайне заинтересованы в реформировании службы крови. Именно поэтому удалось разрешить и второе затруднение. Проект «Донорство» был хорошо обеспечен в финансовом отношении; на его осуществление постановлением правительства РФ от 21 июня 2008 г. N 465 «О финансовом обеспечении в 2008 году за счет ассигнований федерального бюджета мероприятий по развитию службы крови» было выделено 16 миллиардов руб.

Хотя квалифицированных социальных проектировщиков в России фактически нет, при том что социальное проектирование широко распространено, для разработки и реализации проекта «Донор» удалось сформировать достаточно эффективную команду.

Проект лично курировала Министр здравоохранения и социального развития России Татьяна Голикова (министр с 2007 по 2012 гг.). Еще один важный участник, Федеральное медико-биологическое агенство во главе с Владимиром Уйба. Непосредственной технической реализацией проекта занимались Депортаменты Минздравсоцразвития. Кроме того, в проект были включены главные внештатные профильные специалисты министерства, руководители ведущих гематологических учреждений страны, представители общественных организаций. Не последнюю роль в формировании и реализации программы осуществили два методолога (Ю.Грязнова, С.Малявина, на тот момент – помощник Министра) с командой специалистов по коммуникациям (в составе отдела по приоритетным коммуникационным проектам министерства).

Стоит обратить внимание на то, что практически все члены команды социального проектирования выступали в двух ролях: как разработчики проекта «Донор» и как потенциальные пользователи донорской крови. И дальше при реализации проекта постоянно шла работа с заинтересованными социальными лицами (медиками, общественными донорскими организациями, СМИ, бизнесом, представителями населения). Тем самым, было обеспечено участие в проекте «Донор» заинтересованных социальных субъектов.

Команда социального проекта «Донор» была интересна еще в одном отношении. А именно, она обладала сильным административным ресурсом, облегчавшим реализацию социального проекта (просьбы и предложения, исходящие от Минздравсоцразвития и ФМБА, адресованные различным органам власти или общественным организациям, выполнялись охотно и достаточно быстро); причем в данном случае этот ресурс полностью работал на социальное благо, а не против населения.

Поскольку на разработку и реализацию проекта были выделены большие средства и поскольку, можно было предположить, что эгоизм российских чиновников не может быть блокирован никакими гуманистическими соображениями (недостаток крови в стране для чиновников тоже не аргумент), постольку команда разработчиков продумала и реализовала ряд мероприятий, направленных на разрешения указанного препятствия (смена команды управления, перенос финансирования в регионы и др.). Вообще можно заметить, что реализация современных крупных социальных проектов обязательно предполагает продуманные действия, блокирующие деятельность участников проекта или деятельность курирующих проект чиновников, направленные на использование проекта не по назначению.

Теперь, по поводу недостаточности социальных знаний, необходимых для разработки и реализации проекта. На первый взгляд, кажется, что основной рабочий процесс здесь очевиден: это сдача крови донорами. Но почему, спрашивается, население не сдает кровь в нужном для спасения и лечения больных количестве? Люди не ходят сдавать кровь по многим причинам: боятся заразиться, нет мотивации, неудобный график сдачи, отталкивают плохо оборудованные службы крови и т.п. Нужно, рассуждали разработчики проекта, добиться, чтобы они вновь захотели сдавать кровь. Что для этого необходимо сделать? Может быть, организовать компанию, призывая граждан сдавать кровь? Но этот инструмент работает только пока идет коммуникационная кампания, рассчитанная всего на 3 года. А ведь после неё должны остаться регулярные доноры. Кроме того, на уровне коммуникации можно, действительно, склонить человека сочувствовать донорам, но трудно сделать его донором. И тем более, возродить донорство в массовом масштабе.

Другое решение – некоммерческие общественные организации (НКО). Ко времени разработки проекта уже работали донорские НКО, но их действия были слишком локальными. Они собирали вокруг себя достаточно узкий круг людей. Вдобавок донорские НКО в основном исповедовали подход, в соответствие с которым донорство – это выбор отдельного человека, факт его личной истории. Подумаем, что человек должен понять, чтобы стать донором? До начала кампании основным ответом работающих с донорами был такой – нужно вызвать у человека чувство сострадания к тому, кому нужна кровь. Однако анализ показывает, что ресурс сострадания у людей быстро исчерпывается. И картинки нуждающихся в крови больных детей очень скоро перестают восприниматься настолько остро, чтобы люди шли сдавать кровь. Тем более массово. И тем более регулярно.

Итак, сдача крови в данном случае, вероятно, только верхушка айсберга. Судя по всему, не менее важный процесс – принятие человеком решения сдавать кровь. В свою очередь это решение зависит от многих обстоятельств, но главным образом от того, как человек понимает донорство (понимает и, с точки зрения социального значения донорства для личности, и, с точки зрения условий реализации желания сдать кровь).

Нащупывая правильный путь, разработчики проекта «Донор» рассуждали следующим образом. Чтобы принять решение сдавать кровь, человек должен сказать себе: «Я – донор и это здорово». В разных модусах: я могу быть донором, я должен быть донором. То есть подразумевается новая идентичности человека, причем эта идентичность должна быть массовой, действовать регулярно. Донорская идентичность не может быть героической, реализованной однократно (если мы говорим про массовый масштаб), регулярной только для выдающихся личностей. Как любая массовая идентичность – она предполагает других людей и твердые, постоянные социальные условия. Не идет ли в данном случае речь о социальном институте? Примерно таким образом разработчики проекта вышли на необходимость институциональной идентификации, к задаче построения института донорства, где донор – лишь одна из фигур. Доноров много там, предполагали они, где донорство существует как социальный институт. Там, где наблюдается сегодня (как, например, в Европе или США) или в прошлом (как, например, в СССР) достаточное для уровня развития современной медицины количество доноров и донорской крови, одновременно, констатируется наличие социального института донорства.

Что означает гипотеза о донорстве как социальном институте? То, что на донорство можно перенести основные характеристики института а, поскольку кроме того речь идет о возобновлении донорства в новых условиях, необходимо учесть и характеристики становления социального института. Вот эти характеристики ^[8].

Процесс становления запускается «социальным напряжением», требующим своего разрешения, осознаваемым позднее, при становлении социального института, как вызов, социальная проблема. Это так сказать, первая структурная характеристика процесса становления социального института.

Вторая характеристика – наличие сообществ или популяций, заинтересованных в решении данной проблемы. Этисообщества создают и продвигают новообразования, тем самым, способствуя появлению новых институтов. Как правило, в процессе формирования социальных институтов принимают участие не одно заинтересованное сообщество, а два-три.

Следующая характеристика процесса становления – изобретение средств (новых схем и процедур), позволяющих разрешить проблемную ситуацию.

Четвертая, возможно, завершающая характеристика становления нового института – его осознание и самоописание. Именно здесь формулируется миссия нового института, описываются характерные для него процедуры, создаются институциональные правила, в какой-то форме обсуждаются интересы институциональных сообществ.

Как уже ставшее социальное образование институт выполняет определенные функции (разрешает социальные проблемы) и устойчиво воспроизводится, а, следовательно, институт – способ жизнедеятельности в какой-то мере осознанный и доступный в смысле освоения заинтересованными социальными популяциями. Именно поэтому разработчики подчеркивали, что решение сдавать кровь и реальная практика донорства не должны быть одноразовыми действиями.

Собственно идею донорства как социального института выдвинули разработчики-методологи (Ю.Грязнова, С. Малявина), которые отвечали за содержательную и идейную сторону проекта. Выйдя на данную гипотезу, они сделали очень важную часть дела в плане задания донорства как объекта социального проектирования. Вторая часть, которую тоже сформулировали они же, – уяснение того, что донорство как социальный институт еще нужно было сформировать. При этом возникал такой вопрос: на какой идеал социального института необходимо ориентироваться – бывший в СССР или современный, западный?

Проецируя на донорство представления о социальном институте и его становлении, разработчики включили в принципиальную схему института донорства следующие составляющие: органы власти, СПК, общественные организации, регулярные доноры, а также потенциальные участники института – первичные доноры и будущие потенциальные доноры. Чтобы понять, какие факторы могут влиять на принятие решения сдавать кровь, а также вписать институт донорства в культуру (социум), в принципиальной схеме были представлены и другие институты, а именно, СМИ, Бизнес, Образование, Религиозные конфессии, различные общественные (не донорские) объединения.

Следующей, уже теоретической задачей было понять, какие реальные связи могут существовать между основными элементами данной системы и каково содержание самих этих элементов, то есть, как превратить данную схему в настоящую модель ^[9]. Для этого сначала было проведено сравнение двух моделей (прототипов) социального института донорства – мобилизационной и общественной.

Для первой модели характерны следующие особенности. Весь процесс от пропаганды и рекрутирования до распределения по реципиентам полностью осуществляется государством в лице министерств и ведомств. Институт донорства регулируется законодательно и финансируется из бюджета. Государство проводит федеральные и региональные кампании по пропаганде, планирует деятельность всех участников и контролирует исполнение необходимых показателей. Такая модель имеет мобилизационный характер и часто основывается на идеологических либо политических установках. Донорская активность поддерживается периодическими кампаниями. Мобилизационная модель существовала в Советском Союзе до начала 90-х годов. Сегодня она действует в Китае, ОАЭ и некоторых других странах.

Теперь характеристики общественной модели. Основная работа по привлечению доноров осуществляется общественными организациями. Формы таких организаций могут быть самые разные, однако все они руководствуются общими правилами и тесно взаимодействуют между собой. Формируются такие организации или объединения, как правило, по территориальному признаку, другой вариант – вокруг крупных медицинских учреждений, потребляющих много донорской крови и ее компонентов. Государство задает «правила игры» для общественных организаций, оказывает им необходимое содействие на законодательном уровне. Потребности в донорской крови и ее компонентах формируются «на местах» клиниками и местной службой крови, обслуживающей данную клинику, либо несколько клиник. Планы заготовки согласовываются с местными отделениями общественных организаций, а те, в свою очередь, обеспечивают необходимое количество и качество «донаций» (процедур сдачи крови). Хорошо развита «донорская сеть». Донорские НКО понимают, что являются частью системы здравоохранения, поэтому должны обеспечивать эту систему кровью и ее компонентами «когда нужно и сколько нужно». НКО осознает свои обязанности по отношению к донорам, службе крови и всей социальной системе государства. Доноры осознают свои обязательства по отношению к больному и обществу. Доноры рассматривают регулярность сдачи крови, как гарантию качества и безопасности.

Девиз НКО – действовать в партнерстве с государством, при его поддержке, но самостоятельно и без ограничений со стороны государства. Основные функции НКО: призыв доноров, обучение доноров, информирование доноров, пропаганда донорства, организация сбора крови, управление донорами, информационное обеспечение, сотрудничество со службой крови в программировании (планировании) потребностей и обслуживания доноров, сотрудничество с клиниками в планировании потребностей, рекрутирование и организация работы волонтеров, разработка системы поощрения и стимулирования доноров и волонтеров, фондрайзинг. Данная модель распространена в Европе и успешно функционирует, например, в Италии.

Анализ современной российской ситуации, который провели разработчики проекта, показал, что в настоящее время донорскую реальность лучше всего описывает «смешанная модель». В данной модели участвуют и государство и общественные организации. Служба крови отвечает за общий «банк крови», распределяемый по лечебным учреждениям централизованно и без привязки к локальным клиникам. Сбором и заготовкой компонентов, а также привлечением доноров занимается служба крови. НКО помогают государству, как на национальном, так и на местном уровне. Сегодня в России получает развитие именно эта модель. В Европе похожая система работает в Великобритании. Именно смешанная модель была представлена в принципиальной схеме института донорства.

Построение принципиальной схемы института донорства было заслугой методологов. Именно они «положили», задали, как бы сказали проектировщики, исходный эскиз проектируемого социального объекта, в котором были воплощены ценности и идеалы разработчиков, а также первые характеристики будущего объекта (системы донорства). Теперь пришла очередь его конструктивизации, т.е. разработки и конкретизации. Стоит обратить внимание, что эскиз системы донорства описывал не характеристики улучшенной, но существовавшей ранее системы, а принципиально новой системы.

Действительно, реальная ситуация в России с донорством была весьма далека от желаемой, а существовавший в СССР институт, по сути, деградировал. Целью и проектирования и управления было создание нового института донорства, совмещающего в себе лучшие черты отечественного и западного опыта. Но анализ ситуации в 2008 году показал, что основные структурные элементы этого нового института донорства либо отсутствуют вовсе, либо не удовлетворяют в полной мере проектным требованиям. Поэтому была поставлена задача создания нового института донорства и сделаны первые шаги в этом направлении. При этом процесс институционализации (становления нового института), как показал опыт работы, включал в себя два основных звена: с одной стороны, конституирование социального института, с другой – процессы самоорганизации.

Что можно понимать под конституированием института донорства? Выявление в исследовании и практическое формирование основных единиц нового института и связей между ними. Дело в том, что приведенная выше схема института донорства – только схема, причем, так сказать, пустая. Её еще нужно было заполнить содержанием, причем содержанием реальным, то есть таким, которое можно было реализовать в жизни материально. Заполнение схемы начинается с задания содержания её «мест» (Различение «мест» структуры и их «наполнений», а также другие категории системно-структурного анализа подробно обсуждается в работах Г.П. Щедровицкого ^[10]). Например, наполнение «места» принципиальной схемы – «СПК» было конкретизировано следующим образом: «Изучение опыта СПК по работе с донорами. Интеграция с СПК на региональном уровне»; наполнение «места» «регулярные доноры» – как «Исследование мотивации регулярных доноров, встречи. Формализация мотивации»; наполнение «места» «Органы власти» – как «Методические рекомендации: взаимодействие с властью, база контактных лиц в регионах».

Следующий шаг – анализ содержаний «мест», который, в свою очередь, состоит из двух частей: исследования заданных феноменов (изучение опыта, исследование мотивации и др., причем даже там, где об исследованиях не упоминается, они имели место) и выделение определенных действий (интеграция, встречи и пр.). Понятно, что исследования позволяют получить знания, необходимые для правильных действий, позволяющих создать новые элементы и связи системы донорства.

Например, по статистике ВЦИОМ именно молодежь высказывает наибольшую готовность стать донорами (16-17 лет: 45%; 18-24 года: 43%; 25-34 года: 33%; 35-44 года: 27%; 45-54 года: 22%), и на основе этого знания составлялись соответствующие рекомендации.

Другой пример, исследование одного из механизмов социального влияния, позволяющего принимать решения (в данном случае решения сдавать кровь).

• выделение институционального образца (такой образец может браться как из современного, но другого общества, так и из прошлых общественных организованностей или даже из будущих, футурологически сконструированных);
• принятие этого образца узкой, элитной группой общества, которая знает, что надо делать и берет на себя ответственность за преобразования перед лицом остального общества;
• передача данного образца другой, менее элитной, но более массовой группе, которая закрепляет результаты начатых преобразований и обеспечивает самовоспроизводство института.

На основе этого исследования были разработаны программа и мероприятия работы со значимыми социальными персонами (известными государственными деятелями, политиками, артистами, ведущими ТВ и пр.), которые пропагандировали донорство и часто сами сдавали кровь.

В целом проведенные методологические и теоретические прикладные исследования позволили разработать и выполнить в 2008-2009 гг. следующие действия (мероприятия):

- детальное информирование населения России о базовой социальной потребности, которую удовлетворяет институт донорства, её масштабах и последствиях в случае невыполнения институтом донорства своих функций;

- формулирование и формирование ценностей института донорства (донорство – норма жизни, донорство – это полезно, донор – здоровый человек и т.п.);

- выявление основных участников института донорства, стимулирование их активности;

- создание стандартов и норм коммуникации, взаимодействия и поведения как внутри отдельных социальных организаций и позиций, так и между ними;

- создание символики и фирменного стиля Службы крови, с которым идентифицируется институт донорства в целом, проведение символических акций (Всероссийская видеоконференция, Форум службы крови, отдельные акции в регионах);

- формирование коммуникации и взаимодействия службы крови с другими социальными институтами, указанными на принципиальной схеме донорства.

- задание традиционных мероприятий для института донорства.

Стоит обратить внимание, что все эти действия реализовывались только в тех регионах, где к переменам была готова инфраструктура (было проведено соответствующее переоснащение станций переливания крови).

Разработка социального проекта включает в себя управление. Как известно, управление – это работа, не только связанная с организацией рабочего процесса (производства в широком понимании), но и с людьми. В последнем случае она в значительной степени сводится к организации, обучению и нужной управленцу настройке сознания специалистов и пользователей ^[11]. Все эти три вида управленческих воздействий после соответствующих исследований и были реализованы в проекте «Донор». Например, прошли переподготовку и обучение работники станций переливания крови и клиник, существенная работа была проведена с чиновниками органов власти, чтобы сформировать у них правильное отношение к донорству, практически со всеми участниками проекта шла организационная работа.

Теперь, что собой представляют процессы самоорганизации – второе звено и сторона процесса институционализации? Это различные изменения (процессы), в том числе встречная деятельность, происходящие в ответ на конституирование социального института (инициируемые конституированием). В данном случае можно указать на два важных процесса: подключении к процессу становления донорства других институтов, которые стали активно поставлять новых доноров или поддерживать начинание, и развертывание активности групп и сообществ самих доноров. Обычно становление нового социального института инициирует против него борьбу других институтов, идущую за власть и «социальную территорию» (распространение влияния на потенциальных пользователей). Но институт донорства совершенно особый: он не конкурирует с другими институтами, а напротив, оказался для них привлекательным, поскольку позволял им усиливать собственное социальное значение. Действительно, для бизнеса, СМИ, школы, церкви, ряда общественных объединений участие в донорской работе рассматривается как социальное и гуманитарное служение, усиливающее их собственную миссию.

И сами доноры оказались очень активными: они создавали объединения, пропагандировали донорство, общались на почве донорской практики. Организаторы проекта заложили трациционные мероприятия, такие как, например, «День донорского совершеннолетия»: в этот день в сентябре студенты второго курса (практически всем уже к этому моменту исполняется 18 лет, и они имеют право по законодательству сдавать кровь) по всей стране устраивали донорские акции у себя в вузах, по итогам таких акций сами студенты уже становились инициаторами продвижения донорства. Донорство для них становилось общим добрым делом, по поводу которого можно было создавать реальную полезную и результативную деятельность (неимитационную). Выяснилось, что многие россияне стремятся к осмысленной социальной деятельности, готовы к социальному служению. Именно этим, например, можно объяснить широкое участие в становлении донорства волонтеров. Многие из них по разным причинам сами не могли стать донорами, но, тем не менее, волонтеры помогали пропагандировать и организовывать сдачу крови.

Проект «Донор» можно считать успешным; россияне пошли сдавать кровь, и пошли хорошо. На втором году реализации проекта В. Уйба писал следующее. «Мы за полтора года сделали очень большой рывок. Если к 2008-му цифра по стандарту донора на тысячу населения в стране приближалась к 10, то за полтора года работы в тех субъектах, где мы полностью провели переоснащение учреждений Службы крови, а также работу по возобновлению массового донорства и создали единую информационную службу в учреждениях службы крови, планка поднялась до 40 человек» ^[12]. А вот что он пишет в конце четырехлетнего завершения программы. «Самое главное, мы сняли проблему потребности плазмы и крови в клинических учреждениях. За четыре года 87 учреждений службы крови во всех 83 регионах страны плюс 15 федеральных учреждений прошли полное переоснащение по медицинским технологиям и оборудованию. По объективным показателям: объем заготовки крови вырос на 7 %, плазмы – на 6 %. Колоссально вырос объем плазмы, заготовленной аппаратным методом – до 75 %. Понятно, что повышение объемов заготовки компонентов крови возможно только благодаря донорам. Соответственно увеличилось число доноров плазмы – на 11 %. Как следствие в лечебно-профилактических учреждениях по всей стране выросло и потребление плазмы (на 6%). Важным показателем следует считать и то, что сегодня у нас есть сведения по каждому субъекту о количестве и качестве заготовленных компонентов крови. В случае возникновения чрезвычайной ситуации, можем управлять этими запасами. За счет того, что мы хорошо изучили донорский потенциал в каждом субъекте, мы знаем, на какой резерв мы можем рассчитывать при расчете государственного задания. Это будет актуально, когда начнут работать линии по фракционированию плазмы, и когда запустится кировский завод «Росплазма<…> программа будет продолжаться. Донорство не терпит пустоты. Если мы остановим программу, то рано или поздно окажемся в той же ситуации, что сложилась к 2006-07 гг. На 2012 год из бюджета на программу выделяется 5 млрд. рублей. Мы по-прежнему будем переоснащать станции - в 2012 году их 19 (в 8 субъектах РФ). Эти же станции мы будем включать в единую информационную базу. Продолжаем мы и коммуникационную программу по развитию добровольного донорства» ^[13].

Успех программы «Донор» не в последнюю очередь был обусловлен участием в команде социального проектирования и управления методологов. Именно они предложили стратегию решения проблемы и осуществляли идейное и методологическое сопровождение социального проекта. Поэтому имеет смысл охарактеризовать основные принципы их работы.

- Методологическое проектирование, исследование и сопровождение входят органической частью в преобразование сложившейся ситуации и становление интересующего общество феномена.

- Для целей управления преобразованиями необходимо различать два взаимосвязанных горизонта: собственно преобразования как искусственный план и становление феномена как план естественный, причем преобразования и методологическая работа участвуют в становлении данного феномена. Так методологическая работа и различные мероприятия, направленные на создание института донорства делали вклад в становлении этого института.

- Особенности и характеристики становящегося феномена (целого) выявляются и определяются на методологических схемах и дальше уточняются и доводятся в процессе реализации методологического проекта.

- Необходимое условие конкретизации и нужного видоизменения методологического проекта – исследование подсистем, единиц и отношений становящегося феномена, выявляемых на методологических схемах. Другое условие – формирование подсистем, единиц и отношений, заданных методологическими схемами, поскольку «естественные составляющие» становящегося феномена конституируются в целенаправленных преобразованиях (обучении, переобучении, коммуникационных компаниях и прочее).

- Эффективность методологических схем и проекта обусловлена не в последнюю очередь тем, насколько правильно выявлена социальная проблема, есть ли в обществе потребность в предлагаемых изменениях (например, при реализации проекта «Развитие донорства» выяснилось, что у многих россиян существует острая потребность в осмысленных, общественно значимых делах), обеспечено ли методологическое управление и сопровождение.

- Методологические схемы и знания не могут считаться строгими моделями, их эффективность и моделесообразность выясняются в процессе реализации методологического проекта. Сама же эта реализация представляет собой итеративный процесс, в ходе которого уточняются и, если нужно, пересматриваются и замысел и схемы, и проект.

В целом логика действий в рамках данной социальной технологии подчиняется принципу, который можно назвать «принципом смены реальностей и модальностей». Так методологическое проектирование и задание целого (в данном случае донорства как социального института) предполагает «искусственную модальность» и движение в «проектной реальности». В свою очередь, проектирование и методологическая работа опираются, как говорилось выше, на исследования, что означает, смену модальности (с искусственного на естественное) и переход в реальность научного мышления (более широко, в реальность познания, поскольку знания могут быть не только научные, но опытные). Формирование недостающих единиц и отношений целого – это опять модальность искусственного, но реальность теперь другая, а именно, реальность «практического действия». Однако, поскольку формирование, также как, и вообще, методологическое управление процессом становления института донорства входят в это становление и поэтому могут изучаться, в частности, в целях коррекции исходных схем, установок и целей, постольку одновременно имеет место модальность естественного и реальность становящегося целого (института донорства).

Особо стоит обсудить аксиологическую сторону задания целого. В данном конкретном случае для всех были очевидны положительные ценности восстановления института донорства. Для больных – это надежда на спасение жизни и излечение. Для врачей донорская кровь – совершенно необходимое средство и ресурс их профессиональной деятельности. Для доноров сдача крови – одно из условий реализации личности и социальной идентификации (помогаю ближнему, жертвую свою кровь на благое дело, поэтому ощущаю единство с другими людьми и соотечественниками, и прочее). Для общества донорство, как массовое движение – свидетельство его консолидации и единения.

Но значительно чаще абсолютная положительная ценность намечаемых социальных изменений не проглядывается, зато возникают разные соображения, свидетельствующие о возможных негативных последствиях. Например, та же методологическая группа (Ю. Грязнова и С. Малявина) в Минздравсоцразвития России, ведет и второй проект – «здоровый образ жизни». Что в данном случае можно считать целым? Только ли такое поведение человека, когда он не пьет, и не курит, и не колется? Очевидно, нет. Может быть, тогда, такое поведение, когда человек критически относится к ценностям и образу жизни техногенной цивилизации, предпочитая машинам и дачам велосипед и отдых в палатке? Однако, каким образом можно жить в обществе, ориентированным на технику и потребление, игнорируя последние? Или такое обстоятельство: что хорошо для одних, не походит для других, правильная, здоровая жизнь для одного не означает тоже самое для другого.

Может ли в этом случае методолог решать за других, как им жить, и, что значит здоровый образ жизни? Думаем, нет. В задании целого, вероятно, должны участвовать в рамках своей компетенции не только специалисты, но и основные заинтересованные лица. Это, во-первых, отдельный человек, во-вторых, в целом общество, в-третьих, ведомства и сферы, так сказать, специализирующиеся на здоровье (система здравоохранения, физическая культура и спорт, образование и др.). Проблема, однако, в том, что все эти субъекты не имею согласованного, а часто, вообще, осмысленного (с точки зрения, современных вызовов и знаний), понимания того, что такое «здоровая, правильная жизнь».

Здоровье сверхсложный феномен, вклад в который делают и различные социальные практики, и социальная среда, и активность, отношение к своей жизни и здоровью самого человека. Новое понимание здоровья сегодня только-только устанавливается. Его, вероятно, нельзя сформировать и выстроить как здание. Оно может только сложиться, прорасти, но не без наших с вами усилий. Составляющие этих усилий – широкое обсуждение в обществе проблем здоровья и не только здоровья, но и правильной жизни, а также социальности, ее смысла; создание концепций и на ее основе дисциплин, позволяющих по-новому увидеть здоровье и действовать практически; выработка культурной политики, способствующей становлению новой реальности здоровья, консолидирующей всех заинтересованных субъектов; подготовка специалистов и помощников, которые бы инициировали, запустили и поддерживали трансформации основных практик и концептуализаций здоровья ^[14].

Решение всех эти задач предполагает социальное управление и проектирование, отдельные характеристики которых мы здесь рассмотрели на материале проекта «Донор».

Добавление. Оценивая проект «Донор» как удачный, я не учел до конца российские социальные и политические условия. В 2011 г. прошли перевыборы в Думу и сменилось правительство. Голикову Президент поставил на другую работу. При этом оказалась, что вместе с ней ушли не только административный ресурс, но и методологическая команда, работавшая над проектом. В результате сменились приоритеты, проект остался без поддержки, и он захирел. Снова не хватает крови для больных, снова острая проблема. К сожалению, похожая судьба у многих российских социальных проектов.

Продумывая условия реализации социальных проектов, можно указать следующие моменты. Социальный проект, вероятнее всего обречен на неудачу, если

• нет реальных заказчиков и потребности (очень часто в советский период проекты образцовых районов или учреждений обслуживания должны были всего лишь продемонстрировать заботу власти о населении; к сожалению, и сегодня таких проектов немало);

• социальность устроена таким образом, что блокирует реализацию социальных проектов (в этой связи можно говорить о «принципиально нереализуемых проектах»; в советское время таких было большинство, да и сейчас немало);

• не сложилась команда, включающая методологов, социологов и других исследователей и проектировщиков, обеспечивающая разработку и реализацию социального проекта;

• слабая административная поддержка и ресурсное обеспечение;

• не проведены необходимые для создания и реализации социального проекта исследования и разработки.

Необходимость данной работы диктуется сложившейся ситуацией, когда старые типологии объектов архитектурного проектирования практически исчерпали свой потенциал, а новых еще не создано. Существенно изменились как социокультурные условия функционирования объектов архитектуры, так и характер их проектирования и строительства. Архитекторы, внимательные к происходящему, отмечают, что типологические исследования практически перестали проводиться, начиная с 90-х годов, когда Госгражданстрой сместил акценты с объектов нового строительства на потребителей, а внедрение новых типов институций, организаций и учреждений стало прерогативой неправительственных, некоммерческих организаций, фондов, отдельных граждан (На Западе традиция проведения типологических исследований не прерывалась; она была обеспечена профильными ассоциациями, например, Ассоциацией Музеев и Библиотек как в Великобритании и США). Такая ситуация была терпима, отмечает Николай Прянишников, много лет работавший в прикладной архитектурной науке, поскольку еще действовала старая нормативная база, и существовали прикладные проработки по отдельным зданиям, а проектирование велось квалифицированными архитекторами старой школы, свободно владевшими прикладными знаниями.

В настоящее время ситуация кардинально изменилась. Во-первых, российские архитекторы сегодня вынуждены конкурировать с зарубежными проектировщиками, которые оказались лучше оснащенными в типологическом отношении. Во-вторых, после долгой «спячки» современные управленцы перешли к реформированию отраслей, включающих в том числе и объекты культуры, а также преобразование городской среды. В этих условиях срочно стали необходимы системы стандартов различных учреждений социальной сферы, квалифицированные методы оценки (рейтингования) существующих объектов, включающих как оценку работы, квалификации персонала, так и оценку качества среды (зданий, участков, расположения). Такая работа стала осуществляться в «пожарном» порядке, зачастую организациями, не имеющими необходимых для этого компетенций. При этом чаще всего выигрывают временные трудовые коллективы из социологов, а архитекторы и урбанисты в состав таких групп не включаются. В то же время все подобные работы не могут строиться на основе личного профессионального опыта, они нуждаются в обоснованной современной типологии, которая отсутствует.

«В области типологии, – отмечает Сергей Гнедовский, – новые нормы не создаются, т.к. научная работа по обобщению опыта проектирования и исследованиям не финансируется. Прежние типологические институты (ЦНИИЭП им. Мезенцева, Гипротеатр, Институт общественных зданий, ЦНИИЭП жилища) утратили свои функции исследовательских учреждений. Основная работа по актуализация норм ведётся академическими институтами РААСН и ВНИИПО в области конструктивных систем, влияющих на безопасность зданий и противопожарной защиты. Вышел обновлённый градостроительный СНиП, опирающийся на положения Градостроительного кодекса, к которому масса претензий и бесконечное количество поправок. РААСН подготовила перечень нормативных документов из 90 наименований, утверждённый Путиным, подлежащих корректировке и обеспечивающих соотнесение наших систем расчётов конструкций и проектирование инженерных систем с учётом европейских стандартов ЕВРОКОДОВ» (Из интервью с рядом архитекторов и ученых, проведенных автором при подготовке этого текста (дальше, просто «Интервью»).

Эти и ряд других обстоятельств, которые мы рассмотрим дальше, обусловили формулирование цели исследования – определение принципов построения типологии объектов архитектурного проектирования в условиях современной социокультурной ситуации и трендов развития. В свою очередь, необходимым условием её достижения является решение следующих задач: 1) критический анализ существующей типологии объектов архитектурного проектирования, 2) характеристика трендов социального развития и социокультурных условий, определяющих особенности архитектурного проектирования и функционирования объектов архитектуры, 3) формулирование современных требований к архитектурному проектированию, 4) построение концепции типологии объектов архитектурного проектирования.

В современных типологических разработках заинтересованы, по меньшей мере, три социальные субъекта. Это, во-первых, сами проектировщики и архитекторы. Во-вторых, власти разных уровней, начиная с местного и муниципального управления. В-третьих, и пока в меньшей степени (но в дальнейшем, вероятно, значение этой категории возрастет) различные «инициативные сообщества» (НКО, городские активисты, руководители волонтерских движений, благотворительные фонды). Каждого из названных социальных субъектов типология интересует под углом своего интереса (подхода), но, естественно, есть и пересекающиеся, общие характеристики.

3.1. Особенности традиционной типологии и необходимость обновления

Может показаться, что типология объектов архитектурного проектирования представляет собой теоретическое описание (упорядочение и обобщение) складывающегося в практике поля объектов проектирования и строительства. Это не так, типология городского и сельского жилья и учреждений обслуживания – это сложная реальность, детерминируемая несколькими фундаментальными факторами:

• принципами и способами организации социальной жизни (соцгород, ступенчатая система городского обслуживания, залы общественных зданий как формы коллективного общения, в настоящее время социологические и урбанистические концепции и пр.);

• разными стратегиями проектирования и строительства (типовое и индивидуальное проектирование, проектировании жилья и общественных зданий, городских центров, зон отдыха и промышленных зон и т.п.);

• социально-экономическими условиями;

• системными (полевыми) характеристиками городской среды (транспортные коммуникации, расположение относительно центров и периферии, а также зон городской жизнедеятельности).

Традиционный тип архитектурного объекта задавался на основе указанных факторов. Для него характерны следующие четыре основные понятийные характеристики.

• институциональные (ориентация на определенные типы пользователей, миссия или назначение объекта, основные процедуры функционирования, организация и особенности управления);

• системные (привязка к «месту» в системе города, доступность, уровень обслуживания);

• функционально-пространственные (назначение помещений и зон, особенности пространственной организации).

• нормативные (собственно типологическая характеристика в соответствующих документах – ГОСТах, СНиПах, нормах, альбомах проектных решений, типовых проектах).

Особенно важную роль в становлении советской типологии, как показывают исследования Марка Мееровича, сыграл первый фактор.

«Концепция соцрасселения, – пишет Меерович, анализируя дискуссию 1929-1930 гг. о социалистическом расселении (она получила известность как спор между «урбанистами» и «дезурбанистами»), – неразрывно связанная с размещением новых промышленных производств, рассматривает возводимую промышленность как градообразующий фактор – причину возникновения, существования и развития городов. Она утверждает главенство целенаправленно организуемой производственной деятельности, а расселение при ней рассматривает как подчиненную – обеспечивающую, обслуживающую производство. В ее рамках, место работы трактуется как главный источник укорененности людей в жизни, являясь местом: а) распределения средств к существованию (получение жилья из государственных фондов, начисление заработной платы, выдача продуктов и вещей); б) получения социальных благ (детский сад, поликлиника, санаторий, турбаза); в) организации досуга (празднование дней рождения, банкетов, "красных" дней календаря); г) получения привилегий (поощрение жилищем улучшенного качества или увеличенной площади, получение улучшенных продовольственных пайков, персонального автомобиля); д) формирования отношений между людьми на основе включенности в социальные группы внутри организации и проявлении людьми себя в составе этих групп в борьбе за лидерство, в борьбе за упрочение служебного положения или в борьбе за продвижение по службе<…>

Исходя из этого, соцгород предстает как единое территориальное образование, состоящее из градообразующего промышленного предприятия и поселения работающих на нем людей, а также членов их семей, которые, согласно концепции соцрасселения, в обязательном порядке должны быть заняты в общественно-полезном труде – либо работать промышленном или обслуживающих предприятиях, либо учиться<…>

Важно то, что власть уже знает, какими способами государство будет контролировать население и принуждать его исполнять волю партии. Демагогическое, политически окрашенное осуждение всего содержания дискуссии о соцрасселении и публичное обвинение основных ее участников, направлено на то, чтобы показать, что предложения и урбанистов, и дезурбанистов, и даже тех, кто, позиционировал свои теоретические предложения обособленно от концептуальных позиций тех и других, для власти категорически неприемлемы.

Неприемлемы, потому что советская власть не способна управлять рассредоточенным пролетарскими массами, не желает вкладывать средства в создание обобществленного быта, устремлена на формирование специфической системы населенных мест, привязанной к структуре "военно-гражданского" производства и обслуживающей его. Она устремлена на формирование такой административно-территориальной структуры, которая способна обеспечить политическую организацию общества и его трудовую и военную мобилизацию. Власть для достижения этих целей не нуждается в специально построенных домах-коммунах, требующих еще и специально организованной системы социального обслуживания (питания, ухода за маленькими детьми, работы с подростками, организации бытовых процессов). Она не желает направлять материальные средства и финансовые ресурсы на решение существующей жилищной проблемы, так как использует дефицит жилища для принудительного расселения. Она не стремится осваивать новые территории и обустраивать среду человеческого существования, вместо этого сосредотачивая все свои усилия на разработке полезных ископаемых и добыче природных ресурсов. Ей требуется массовое поточно-конвейерное строительство соцпоселений. К этому она и приступает /…/» ^[16].

По сходным принципам создавались трехступенчатая концепция городского обслуживания или архитектура общественных зданий (клубы, кинотеатры, станции метрополитены и пр.), содержащие обязательный зал, где должны были общаться и согласованно отдыхать массы трудящихся. К примеру, трехступенчатая система торгово-бытового обслуживания населения возникла в конце 50-х, начале 60-х годов, в момент развернувшегося в стране массового жилищного строительства. Это подразделение всех предприятий торгово-бытового обслуживания на «три ступени» по частоте спроса или периодичности посещения (повседневное, периодическое и эпизодическое); соблюдение связанных с этим подразделением радиусов пешеходной доступности предприятий первой и второй ступени: разделение ступеней торгово-бытового обслуживания по территориальным членениям селитебной части города (микрорайону, жилому району и городу в целом). Важно, что периодичность и маршруты посещения, частота и характер спроса задавались исходя из идеологических соображений, а не анализа реальной жизнедеятельности горожан.

Известно, что практикуемое при социализме нормативное и идеологическое социальное проектирование создавало для города и человека много проблем и неудобств, которые достаточно широко обсуждались в градостроительной и социологической литературе, что, впрочем, мало влияло на практику ^[17].

В настоящее время, несмотря на кардинально изменившиеся условия жизни, градостроители и архитекторы, продолжают пользоваться типологиями и нормами, основанными на указанных стратегиях формирования жизни горожан и городской среды. Если при социализме государство и его институты определяли основные типы объектов и их размещение в городе, в том числе на основе различных норм (ГОСТы, СНиПы, нормы, альбомы проектных решений, типовые проекты), то в настоящее время действуют две силы. Первая – рыночные отношения, скорректированные «правилами игры» властей разных уровней. Вторая – старые (чуть отредактированные и адаптированные к новым обстоятельствам) нормы. Новые запросы традиционных и новых потребителей, расчет на получение прибыли обусловили и новые механизмы проектирования и строительства. Быстро проектируются, строятся и вводятся в строй объекты, обещающие прибыль или те, которые нужны властям для различных целей (плановых, политических, коррупционных и пр.). Но поскольку обе указанные силы не согласованы между собой, постоянно наблюдаются дисбалансы: в одних «точках» и зонах города переизбыток объектов (например, дорогих магазинов и торговых центров), в других их нехватка (например, детских садов); строятся много традиционных типов, хотя большая потребность в новых, для которых еще нет норм.

Указанные здесь изменения и проблемы, конечно, не случайны. Они вызваны как общецивилизационными процессами, так и сугубо отечественными. В связи с этим можно говорить о двойном переходе: 1) от социалистических отношений к смешанным, с элементами становящегося капитализма, обновленного социализма и маскирующегося под них обоих нового феодализма и 2) от традиционного национального государства к одной из субкультур глобальной цивилизации. Другая важная черта российской действительности – огромное разнообразие социокультурных ситуаций (мегаполисы, большие, средние и малые города, регионы, почти каждый с разными условиями жизни, север и юг, запад и восток, места преимущественного проживания разных конфессий и т.д.). Еще одна особенность, отчасти связанная с процессами глобализации и распадом российской империи, волны миграции и сепаратистские тенденции властных элит. Стоит отметить и такую новую закономерность: с каждым годом увеличивается число частично работающего или вообще неработающего населения (по некоторым подсчетам в России их уже больше 10-15 мил.).

На фоне этих социокультурных процессов складываются новые популяции, которые являются потенциальными или актуальными заказчиками для архитекторов и проектировщиков. В качестве примера можно указать на быстро складывающиеся в мегаполисах и регионах национальные диаспоры, наемных специалистов, неработающее население, церкви разных конфессий и верующих, богачей и бедных, средний класс, автомобилистов, пользователей компьютеров и мобильной связи, владельцев домашних животных и т.д. и т.п. Не менее важную роль играет досуговая революция: все больше россиян втягиваются в образ жизни, важной составляющей которой являются развлечения, общение, шопинг, удовлетворение других ценностей интересной с их точки зрения жизни.

Но если существенно меняется поведение человека в городской и жилой среде, то очевидно необходим анализ и конституирование сценариев такого поведения. Если в прошлом эти сценарии задавались идеологами социализма или совокупным действием сложившихся социальных институтов, то в настоящее время ситуация кардинально меняется. Появился заказчик (и частный инвестор и новые институты государства), который заинтересован в том, чтобы архитектор реализовал именно его идеалы, желания и требования, и при этом предприятие в целом было бы экономические выгодным. Кардинально меняются представления о том, что такое хорошо, красиво, удобно, эффективно. «Социальный идеолог», действуя посредством архитектора, уже больше не может (хотя иногда и пытается) навязывать горожанину привычные сложившиеся схемы поведения и гештальты среды. Драматизм ситуации, однако, в том, что пока все участники процесса мыслят и видят традиционно, т.е. схемами и прототипами старых социальных отношений, форм поведения, средовых и морфологических реализаций.

Вряд ли в настоящее время можно идеологически и нормативно задавать сценарии поведения человека в сложной среде. Тем не менее, их как-то нужно задавать, чтобы, например, с одной стороны, симфонические оркестры не соседствовали рядом с катками и ресторанами (МЕГА Теплый Стан) и за стеной у педагогов и врачей не жили гастарбайтеры, с другой ‒ можно было бы выходить на реалистические схемы поведения человека, которые удастся реализовать в рамках среды, созданной архитектором и строителем, с третьей стороны, проектировщик мог бы удовлетворять запросы городского населения и новых складывающихся буквально на наших глазах популяций. На что, спрашивается, нужно ориентироваться при разработке подобных сценариев поведения человека в сложной среде: анализ реально складывающихся форм поведения, социальные идеалы, экономические и технологические возможности и ограничения, желания заказчиков и т.д.? Если на все это вместе, то, что для тех или иных проектных задач выступает ведущими факторами?

3.2. В поисках нового подхода

Что у нас есть? Не устраивающая нас типология объектов архитектурного проектирования. Но это не означает, что её нужно просто отбросить. Напротив, нужно начать именно с неё. Во-первых, потому, что наши города, учреждения, жилье созданы в рамках именно этой типологии и определяют жизнедеятельность человека в городе (и еще долго будут определять). Во-вторых, намеченные преобразования и изменения в сложной среде будут происходит постепенно и должны снимать в себе лучшие черты существующего. Начать можно с анализа «узких мест» и проблем, которые имеют место в отдельных типах учреждений городского обслуживания.

Но это только первый шаг, причем не имеющий дело с целым. Целое ‒ система учреждений городского обслуживания, система жилья. Поясню. Здесь важно рассмотреть два момента: изменение представлений о самом типе, а также влияние на него городской среды и жизнедеятельности горожан.

В настоящее время представления о типах архитектурно-строительных объектов меняются. В плане институциональных характеристик можно говорить, во-первых, о новых ориентациях в отношении пользователей (богатые, средний класс, бедные; интересующиеся, прежде всего, развлечениями и проведением досуга; более дифференцированные и многочисленные аудитории по интересам и пр.). Во-вторых, существенно изменились формы управления и организации данными объектами (яркий пример фирменные сети магазинов, живущие, как по рыночным, так и корпоративным законам; не могут они, конечно, не учитывать и «правила игры», устанавливаемые нашими, не всегда бескорыстными, властями).

Миссия архитектурно-строительного объекта все чаще дополняется его брендом или именем, обозначающим не только данный конкретный объект (индивид), но и его ценность в системе других подобных объектов.

Существенно изменились исистемные характеристики: архитектурно-строительные объекты основательно «сели» на транспортные коммуникации (как бы удовлетворяя принципам «функциональной системы обслуживания», разработанной еще в 60-70 годы группой российских социологов и архитекторов – Б.В. Сазонов, М. А. Орлов, И.Р. Федосеева, А.Г. Раппапорт), быстро «испарились» ступени обслуживания, зато на порядок усилились системные влияния и тяготения.

В определенной степени изменились и функционально-пространственные отношения: услуги, миссия и процедуры (программы функционирования объекта) все больше отделяются от привязок к морфологическим решениям.

Наконец, определенное значение имеют сегодня и хозяйственно-экономические характеристики объекта (прежде всего, источники ресурсов – самостоятельная экономическая деятельность, гособеспечение, и то и другое).

Теперь второй момент. В выступлениях Глазычева иногда звучала мысль, что в городе каждая ситуация уникальная (и каждый город – уникален и индивидуален). Не отрицая этого тезиса, необходимо признать и другой, а именно, в городе (учреждении, жилище) много типологически похожих ситуаций, т. е. с примерно одинаковыми условиями и характером жизнедеятельности. Например, транспорт создает точки и зоны с примерно одинаковой доступностью. Центры, спальные районы и рекреационные зоны диктуют похожие и между собой различающиеся формы жизнедеятельности и поведения. Пребывание человека дома или на работе, или в учреждении обслуживания в плане поведения характеризуется сходными сценариями. Причем этот тезис не противоречит первому: сходство и тип задаются по отношению к одним задачам, которые решает проектировщик, а уникальность – по отношению к другим.

Поскольку типы архитектурно-строительных объектов задаются на пересечении институциональных характеристик с системными, целое, подлежащее типологическому рассмотрению, представляют собой системы (системы кинотеатров, театров, магазинов, школ, жилищ и т.д.; системы объектов, расположенных в центрах, в спальных или промышленных районах и т.д.). В силу указанной двойственности (рыночные отношения и старые нормы) и их несогласованности, а также потребности в новых типах архитектурно-строительных объектов, указанные системы нуждаются в оптимизации и модернизации. На что при этом может опираться управленец и проектировщик?

С одной стороны, конечно, на опыт и интуицию, с другой – на социальные знания, характеризующие реально сложившиеся системы, с третьей стороны, на желательное состояния таких систем, с четвертой – нужно также учесть существующие ресурсы и ограничения.

Нужно исходить не из абстрактных требований и желательных социальных идеалов, а из того, что город уже сложился и любые новообразования, создаваемые проектированием и строительством должны быть вписаны в городской организм, причем, естественно, необходимо стремиться улучшать жизнь, а не создавать новые проблемы. Не означает ли сказанное, что в этом случае необходимым условием нового строительства выступает исследование сложившихся целостных форм городской жизни.

Рассмотрим для примера сеть кинотеатров. Для целей оптимизации и реконструкции нужно понять, кто кинотеатры посещает и каким образом, от каких факторов это посещение зависит, за счет чего можно повлиять на поведение кинозрителей. Приведем пример подобного исследования; речь идет об основных результатах ^[18].

«Эта линия развития кинематографа получает распространение и у нас. Копируя американский опыт и прямо опираясь на его финансовый и организационный капитал, современные коммерческие компании привели наш кинематограф за последние годы к значительному подъему». «В организации московской сети кинопоказа кинобизнес активно использует два популярных западных решения. Во-первых, кинотеатр продолжает развиваться и обогащаться в качестве самостоятельного досугового центра, увеличивая как собственно зрительские возможности – прежде всего строя многозальные кинотеатры, где демонстрируется широкий и разнообразный репертуар и где зрителю не приходится ждать начала следующего сеанса, так и расширяя сопутствующую систему услуг. Во-вторых, современные многозальные кинотеатры встраиваются в качестве сопутствующего элемента в складывающиеся крупные торгово-развлекательные комплексы в виде еще одной досуговой услуги. Интерес к этому проявляет менеджмент как торгово-развлекательных комплекса, расширяя круг посетителей за счет еще одного вида развлечений, так и кинотеатра, улавливая «случайного» посетителя, который шел, в общем-то, развлечься в мегацентр, а попал в кино. Такой новый градостроительный подход, вместе с техническими инновациями в кинопоказе, позволил кинобизнесу не только остановить падение посещаемости кинотеатров в условиях появления новых форм досуга и развития домашней культуры, а и существенно поднять эту посещаемость».

«Однако одновременно на отечественную почву переносятся и не лучшие черты американского кинематографа, многие из которых резко критикуются не только в нашей стране, а и в странах Западной Европы, которая ищет разные способы, чтобы защититься от экспансии и влияния Голливуда. На этом фоне все громче звучат голоса о необходимости развивать отечественную кинематографию как элемент публичной сферы, где во главу угла ставится не коммерческая прибыль, а социальный эффект. Одна из социальных проблем любого современного города, и Москвы в том числе, связана с молодежью – ее воспитанием, местом и формами проведения досуга, культурного и иного содержания досуговой деятельности, – шире всего того, что связывают с понятиями воспитания и образования, духовного и телесного здоровья. Как известно, проблем здесь много, однако сегодня в их решении не найдено место такой значимой формы коллективного досуга и культуры как кино. Вопрос, следовательно, в том, какую линию здесь займет выступающая от лица публики государственная и в том числе муниципальная власть».

«Если учитывать только москвичей, то в среднем каждый из них в 2005 году посетил кинотеатр 6 раз в год. Если же учесть и ту нагрузку на кинотеатры, которую дают так называемые гости столицы, то эта цифра, в соответствии с нашим исследованием, должна быть увеличена процентов на десять.

Проблема дальнейшего развития кинематографа во многом определяется позицией основных «игроков» в том сложном пространстве, куда включен кинематограф и которое не сводится только к рыночному пространству<…> анализ частоты посещений, сделанный с учетом социально-демографической структуры москвичей – потенциальных посетителей сети кинопоказа, показал следующее:

- наиболее активными кинозрителями являются молодые люди в возрасте до тридцати с небольшим лет. От их поведения зависит основная масса посещений сети кинопоказа – от 75% и выше. Порядка 10% в этой возрастной группе посещают кинотеатр не менее одного раза в неделю и до 50% делают это не реже одного раза в месяц…

- тогда как даже работающие лица после тридцати с небольшим лет в незначительном числе случаев ходят в кино не реже одного раза в неделю, менее 20% ходит в кинотеатр раз в месяц, а основная доля (25%) лишь несколько раз в год. Для пенсионеров эти показатели уменьшаются еще больше<…>

Совпадение графиков свидетельствует о том, что дефицит времени не является фактором, влияющим на частоту посещения. Иначе говоря, налицо парадоксальная ситуация: частота посещения кинотеатра фактически не зависит от того, жалуется ли респондент на дефицит времени или нет, в то время как подавляющее большинство респондентов назвало ее в качество первой причины, ограничивающей походы в кино<…> За этой отсылкой стоят определенные реалии настоящего момента с его постоянным напряжением, которое и выдается за нехватку времени. За этим стоит также определенная культурная норма, в соответствии с которой есть более приоритетные занятия, чем посещение кинотеатра. И за этим же стоит элементарная неорганизованность, когда масса времени тратится впустую и сопровождается жалобами на нехватку времени.

Но, именно фрагменты пустого, не занятого какой-либо деятельностью времени создают возможность для экспансии кинотеатра на это время. Как показывает наше исследование, более 20% зрителей приходят в кинотеатр случайно: попутно с другими делами, или поскольку надо было где-то провести свободное время. Поэтому простое расширение сети кинотеатров, размещение их в тех местах, где они смогут выступать удобным местом для «попутного» проведения оказавшегося свободным времени, является одним из резервов увеличения посещаемости кинотеатров».

Однако не следует забывать, что организаторы-владельцы других растущих форм досуговых развлечений также хорошо осведомлены об этом приеме и также стремятся разместить свои предприятия в структуре подобных комплексов. А это означает, что такие кинотеатры, чем дальше, тем больше будут сталкиваться с жесткой конкуренцией со стороны других досуговых учреждений, которые также пытаются встроиться в структуру торгово-развлекательных комплексов<…>

«Каким образом можно интерпретировать обнаруженный феномен? В принципе, он нуждается в дополнительном исследовании, но наша предварительная гипотеза состоит в том, что учащиеся центральной школы значительно лучше «ассимилируют» город, свободно пользуются его пространственной структурой, имея доступ к ее наиболее интенсивной публичной части. Для учащихся периферийных школ такой доступ ограничен. Но они, как показывают наши данные, и не особенно стремятся к нему, довольствуясь сложившимся положением дел. Другими словами, городская среда не только позволяет осуществлять или ограничивает ту иную деятельность, но она и создает потребность в деятельности. Житель, выросший в социально бедной периферии, оказывается обедненным в своем спросе к городской среде. И если социология в свое время фиксировала проблему адаптации сельского жителя к городской жизни, то сходная проблема стоит и по отношению к определенным слоям жителей такого российского мегаполиса как Москва <…>

В этой ситуации мы возвращается к интерпретации, которая уже имела место выше. То, что школьники центральной спецшколы в значительно меньшей степени, чем учащиеся периферийных школ (32% против 70%) высказались за привязку кинотеатра к дому, предпочтя его «городское» размещение, мы объяснили их большей урбанизованностью. Тем, что они имеют лучший доступ к насыщенной публичной городской ткани, получили определенную прививку к городскому образу жизни и, в частности, перемещение в социально наполненном пространстве города способны считать самостоятельной ценностью. Периферийная же молодежь, лишь эпизодически попадающая «в город», видит вокруг себя более или менее однородное, социально бедное пространство, в котором трудно найти причины для удаления кинотеатра от дома. Но, как мы видим на примере школы № 51 в Теплом Стане, даже в этой ситуации транспортные передвижения не оказываются фактором, негативно влияющим на посещение кинотеатра. Вероятно, и здесь это не просто перемещение из одного физического пространства в другое, а нечто, способное иметь характер социального действия <…>

«Социально-культурное значение посещения кинотеатра таково, что в условиях ограниченного времени найдется много других форм деятельности, которым можно отдать предпочтение. Для «трудоголика» не остается времени на досуг, а для любителя телевизионных сериалов может не хватать времени на кинотеатр. Вряд ли можно ожидать, что эта ситуация кардинально станет другой – изменится культурный стереотип или спадет напряжение у тех, кто живет в повышенном ритме».

«Второе направление связано с повышением частоты посещения кинотеатров вследствие изменения социально-культурного содержания, которое способен нести кинематограф. В этом случае у «кинотеатра» появится новый класс потребителей, что, безусловно, приведет к увеличению посещаемости кино.

Фактически, именно на это нацелена современная киноиндустрия, которая пытается сформировать «нового кинопотребителя», с одной стороны, ориентируясь на вкусы молодого поколения, а с другой – активно формируя их. Так, воспитанная на децибелах тяжелого рока молодежь прекрасно воспринимает современную звуковую систему «Dolby-surround», тогда как часть «взрослого» населения отнеслась к этому отрицательно».

«Проблема градостроительной организации элементов и сетей кинопоказа – что, где и в каком количестве размещать в структуре города – затрагивает как минимум четырех субъектов. Во-первых, это ключевые фигуры процесса киноиндустрии, для которых кино есть один из видов бизнеса. Сегодня он, как и весь остальной бизнес, живет по законам инновационного рынка, то есть предлагает потребителю все новые и новые продукты, создает у него новые потребности для того, чтобы в условиях жесткой конкуренции не только сохранить, а и увеличить свою прибыль. Во-вторых, на этот рынок работают «деятели искусства кино», живущие не только по законам рынка, но зачастую выталкиваемые рынком с этой площадки. В-третьих, это сами «потребители», зрительское поведение которых, как показывает наше исследование, весьма разнородно с точки зрения как возраста и социального положения, так и целей и интересов, которые приводят их в кинотеатр. Наконец, четвертый участник – это муниципальные власти, которые призваны выстраивать определенную политику в области развития публичной сферы в целом и кинопоказа в частности. Структура этой политики также достаточно сложна, поскольку она должна учитывать как интересы других субъектов, так и собственно государственные интересы и задачи. Среди этих задач одно из главных мест занимает молодежная политика – ее образование и воспитание, занятость, материальное положение, здоровье, проведение досуга и его социально-культурное содержание, а также многое другое.

Как вид искусства кино создало свою аудиторию, которая знает и любит его, часто предпочитая другим видам искусства, отслеживает события мира кино, следит за новинками, выделяет тот или иной жанр, определенных исполнителей и режиссеров. Такие люди посещают кинотеатр прежде всего с целью просмотра фильма, а все остальные связанные с этим удовольствия (или неудовольствия) рассматривая в качестве дополнительных или попутных по отношению к этой главной цели. Для таких любителей кино оказывается вне конкуренции. Но для них существенен уровень данного искусства, включая технологии съемок и демонстрации фильма. (Складывается впечатление, что для современного молодежного зрителя технологические эффекты вообще выходят на первый план. Он ближе не столько к любителю традиционных видов искусства, сколько к автолюбителю, для которого техническая новинка способна стать самоцелью, вне зависимости от ее прагматического значения.)

Другой тип зрительского поведения характерен тем, что посещение кинотеатра выбирается в ряду других форм проведения досуга: можно сходить в кино, а можно посидеть в баре, пойти на дискотеку или в кегельбан. Как правило, этот вид досуга носит коллективный характер и, более того, общение и является главным смыслом деятельности, тогда как кино или кегельбан или что-то другое выступает лишь достаточно просто сменяемой формой этой деятельности. В этом случае различные виды-формы досуга могут выступать как конкурентами, так и взаимодополнять друг друга. Существует, наконец, и такая группа посетителей кинотеатра, для которой это всего лишь неплохой способ провести «внеплановые» свободные пару часов. И в этом случае у коммерческого кинотеатра, который борется за каждого посетителя, существует множество конкурентов, которые улавливают того же потребителя, достаточно свободно перемещающегося в пространстве досуга. Кинопрокат, прекрасно зная это, либо насыщает кинотеатр множеством дополнительных услуг, начиная, конечно, с питания, либо встраивает кинопоказ в структуру больших торгово-развлекательных комплексов и тем самым увеличивает число «случайных» посетителей <…>

Наконец, вспомним тот парадоксальный факт, что многие школьники и студенты, говоря о том, что идут в кино именно ради фильма, не могут вспомнить название последней просмотренной картины, хотя помнят название кинотеатра. Мы полагаем, что это еще одно свидетельство тому, что (групповое, в основном) посещение кинотеатра выполняет важную социальную функцию, в которой собственно фильм может уходить на второй план: важен факт его присутствия – как нового, как такого, о котором «все говорят». Что именно заполняет это место, является, в сущности, не столь важным <…>

…понятие досуга, даже в узком контексте кинозрительского поведения, не сводится к «заполнению свободного времени», но несет разнообразное социальное содержание. Это публичная форма досуга (в противовес домашнему экрану, который конкурентен кинотеатру в качестве способа просмотра киноленты). В условиях московского мегаполиса наиболее полноценным публичным пространством является разветвленная система городского центра с относительно плотной общественной инфраструктурой. Но даже эта система, не говоря уже о периферийных районах, развита явно недостаточно по современным меркам. Это коллективная форма досуга. Причем для молодежных возрастов это в основном «поисковая» деятельность, тогда как для более старших возрастов она приобретает преимущественно семейные формы. Это «комплексируемый» досуг, в котором собственно кинозрелище легко совместимо с рядом других досуговых форм, привлекая их к себе, будучи базовой услугой, или же дополняя их в качестве еще одной услуги. Наконец, это наиболее демократичный вид досуга: кинематограф обладает таким важным преимуществом как относительно невысокая цена за стандартную и достаточно качественную услугу, что позволяет, несмотря на прозвучавшие в опросе высказывания, выбрать его людям с любым достатком <…>.

Судя по этим данным, досуговая революция, по крайней мере в Москве, уже началась, и ее масштаб, по мере роста благосостояния и появления новых форм развлечений, лишь будет увеличиваться. А это значит, что у кинотеатров появляется класс новых сильных конкурентов за время и деньги населения – молодежной части, прежде всего. Заметим, что в этом случае по-новому начинает звучать тезис о дефиците времени – время клиента действительно становится важным фактором тогда, когда на него начинают активно претендовать несколько разных структур».

Итак, система кинотеатров и кинопосещений в городе сложилась, понятно, кто кинотеатры посещает и как, ясно также, что выбор посещения зависит от доступности кинотеатров, привлекательности киноуслуги, возможности совместить кинопросмотр с другими видами досуга и жизнедеятельности, привлекательности и доступности других, конкурирующих в городе с киноуслугами, видов досуга. То есть выбор кинотеатра – феномен явно системный и полевой.

Нетрудно сообразить, что для каждой системы в городе (системы жилья, сети магазинов, театров, клубов, учреждений бытового обслуживания и т.д.) социологические исследования позволят выделить свои, специфические закономерности, хотя, конечно, какие-то общие черты будут.

По отношению к уже сложившимся системам учреждений городского обслуживания и жилья могут решаться две основные задачи: добавление (вписывание) в сложившуюся систему новых учреждений или жилых домов и оптимизация систем. В последнем случае предварительное условие – обсуждение концепции и критериев оптимизации. В другом языке – это проблема конституирования желательных форм жизнедеятельности и поведения человека в сложной городской среде. Например, каково желательное поведение кинозрителя? Нужно ответить примерно на такие вопросы. Должно ли кино только развлекать или параллельно оно должно воспитывать, формировать у посетителей кинотеатров нужные государству или обществу тренды, ценности, картины реальности и сценарии поведения? Можно ли и нужно ли создавать при кинотеатрах клубы и общества кинолюбителей, а также обеспечивать условия для обсуждения просмотренных фильмов? До какой степени целесообразно насыщать кинотеатр досуговыми и другим развлекательными функциями? Какие функции противопоказаны кинотеатрам? Что собой представляет просмотр кино в других неспециализированных типах учреждений (торговых центрах, домах отдыха и пр.). С какими типами досуга и более широко занятиями сочетается кинопросмотр, а с какими он не сочетается? В чем различие киноповедения для разных категорий горожан? Где лучше всего строить кинотеатры, имея в виду разные типы посетителей и разные условия

Получив ответы и решения по поводу желательного общего поведения горожан, а также, зная, как они ведут себя реально в сложной среде, можно приступить к анализу и конституированию жизнедеятельности и поведения в типовых ситуациях и объектах. Например, определить, какие схемы киноповедения молодежи (работающих, пенсионеров и пр.) наиболее вероятны и могут быть реализованы в центре города, в подцентрах, в зонах рекреации, в конкретных районах города, а также в кинотеатрах, торговых центрах и пр. При этом должны учитываться планы развития города и отдельных районов, экономические возможности (запланированные деньги, инвестиции разного рода), возможная реакция общественности, и, что достаточно существенно, последствия для других видов жизнедеятельности и досуга.

Если же речь идет о первой задаче (вписывания нового объекта в сложившуюся систему), то достаточно очевидно, что необходимое условие её решения – проведение предпроектных исследований, причем не формальных, как это часто бывает в настоящее время. «Следует иметь в виду, – пишет Марк Меерович, – что сосуществуют и соседствуют две тенденции: проектное и научное мышление, оперирующее категорией «тип здания» (проявляется в организации учебных предметов, диссертационных исследованиях, нормативах, тех областях практики проектирования, которые относятся к государственным или муниципальным заказам) и проектное мышление категориями, оперирующее категорией «ситуация проектирования» (основанное на диалоге, прежде всего, с частным заказчиком, манипулирующая его амбициями, соображениями инвестиционной привлекательности и позволяющая, совместно с клиентом, формировать такое задание на проектирование, которое соответствует ситуации или желанию архитектора превратить будущий объект в «памятник себе любимому»). Но, зачастую, сегодня «штучное» отношение к проектам зданий и проектам планировок лишь идеологически провозглашается (в целях привлечения заказчика). Но, в практическом отношении, оно оказывается абсолютно ничем не обеспеченным из-за отсутствия прикладных предпроектных обследования и уж тем более исследований – нет точных статистических сведений, нет локальных (по месту или предмету изучения) данных или обобщающих результатов мониторинга, не систематизирована текущая информация, заказчик не выдает необходимого состава исходных данных, отсутствуют реалистичные перспективные программы, планы, расчеты … Нет ни знаний, ни точной информации – нет ничего, на что необходимо опираться для «приближения проекта к специфике места». А кроме того, существует особая «зона» – государственный архитектурный надзор, который проверяет проекты на основе имеющихся у него нормативов и регулятивов, которые следует специально анализировать на предмет того, способствуют ли они отходу от стереотипов или, напротив, вбивают проекты обратно в типологиеские шаблоны …

В итоге, лозунг об «индивидуальности» проекта, частенько, остается лишь «приманкой», а по сути (по содержанию) новизна, ситуативность проектов, является сплошной фикцией» (Интервью).

Действительно, конкретная ситуация и объект – не только относятся к тому или иному типу, но и всегда уникальны. Чтобы понять и первое (с каким именно типом проектировщику придется иметь дело) и второе (какие уникальные особенности ситуации и объекта он должен обязательно учесть), и нужно предпроектное исследование. Необходимо оно и в том случае, когда задание на проектирование вроде бы относится не к типовому случаю. «Вроде бы» потому, что в этом еще нужно убедиться, т.е. в ходе предпроектных исследований еще нужно понять, а нельзя ли все-таки данный случай свести к типовому. В том случае, если все же нельзя, предпроектное исследование позволит определить соответствующие необходимые для проектирования характеристики ситуации и объекта. На основе предпроектных исследований уже можно будет сформировать обоснованное техническое задание (ТЗ). В том числе выявить реалистичность запросов заказчика и скорректировать предлагаемое им задание. Если же оно не реалистично, предложить другие варианты и под них типы.

Реализация этой стратегии может приводить к двум разным случаям. Первый, архитектору удается создать проект, ориентируясь на существующую типологию, так сказать в её рамках. Второй, он, по сути, разрабатывает принципиально новый объект, для которого в существующей типологии нет аналога. В этом втором случае созданный проект должен проходить согласование в соответствующих инстанциях и институтах.

Стоит заметить, что оптимизация системы может осуществляться (должна осуществляться) именно за счет решения первой задачи: вписывая в сложившуюся систему новый архитектурный объект, проектировщик должен продумывать те новшества, которые нужно реализовать относительно данного объекта и которые будут способствовать оптимизации.

Именно на этапе решения обоих указанных задач (вписывания в сложившуюся систему и оптимизации) проектировщику необходима современная типология (типологические разработки). При этом она может пониматься по-разному: как типология архитектурных объектов (жилищ, кинотеатров, клубов, центров и пр.) и как «типология» (принципиальные схемы) форм поведения горожан в тех или иных ситуациях и условиях. Первый вариант – традиционное решение вопроса, второй – современное, но и проблематичное. Причем и первый и второй варианты основываются на схемах жизнедеятельности и поведения. Рассмотрим сначала первый вариант.

Построенные схемы жизнедеятельности и поведения в типовых ситуациях и объектах позволяют скорректировать существующую типологию и добавить в неё новые типы. Эту работу можно рассматривать и как построение новой типологии объектов архитектурного проектирования в условиях современной социокультурной ситуации и трендов развития. При этом придется решать два разных класса задач: создавать новые типы (для новых типов потребителей, поведения, условий) и модернизировать существующие типы, сохраняя их основные типологические особенности.

При построении такой типологии нужно опираться на указанные выше характеристики типа (институциональные, системные, хозяйственно-экономические, функционально-пространственные, нормативные, с теми изменениями, на которые мы указали выше).

Особо стоит оговорить нормативный характер новой типологии. Новая типология должна пониматься не как система строгих предписаний, а как в широком смысле рамка для деятельности архитектора (проектировщика), управленца и руководителей инициативных сообществ. С одной стороны, новакя типология должна быть дополнена иллюстрациями удачных проектных решений, с другой – перечнями минимальных и рамочных ограничений. Минимальных, в том смысле, что указываются границы, ниже которых проектировщик не может идти (например, высота таких-то помещений не может быть ниже таких-то размеров, площадь стоянок для автомобилей в таких-то ситуациях не меньше столько-то квадратных метров). Рамочных, в том отношении, что многие ограничения должны задаваться не конкретно, а через указание процедур и принципов, выводящих проектировщика в конкретной ситуации уже на точные ограничения. Теперь второй вариант.

Его необходимость обусловлена новыми условиями и многообразием конкретных ситуаций проектирования. Дело в том, что самая совершенная типология архитектурных объектов, которую мы можем сегодня помыслить, все же будет входить в противоречие с реальными запросами заказчиков и реальными проблемами, которые приходится решать в ходе проектирования. Чтобы лучше понять это, приведу мнение трех известных российских архитекторов.

«Многое, – пишет С.Гнедовский, – зависит от объекта проектирования. На коммерческих объектах заказчик опирается на бизнес-план и знает, какую максимальную прибыль он хочет извлечь. Для ее определения привлекаются соответствующие специалисты, которые формируют бизнес-концепцию объекта исходя из рыночной ситуации. С этим связано определённое давление на архитектора, навязывание характеристик и свойств объекту, противоречащих условиям строительства – градостроительным регламентам, исторической среде и т.д. С другой стороны это создаёт условия для возникновения объектов со сложной структурой, нарушающих типологические границы. Например, я строю дом, где под одной крышей театр, концертный зал, универсальный зал, бассейн, спорт, мультиплекс и торговля» (Интервью).

«На многофункциональные объекты, – как бы продолжает К. Гладких, – нет действующей нормативной базы. При этом в чистом виде монофункциональных объектов в современной практике почти нет. Существует разрыв между требованием СНиП, даже «актуализированных», которые являются нашим руководством при проектировании, и реальными отношениями в обществе, выражающимися в требованиях действующего законодательства РФ.

В СНиП не нашли своего отражения и не прописаны отношения и свойства собственника(ов), собственности, в т. ч. на землю. В СНиП не прописано соседское право и вытекающие за этим правила. Простейшая вещь, как «правило брандмауэра», и та трактуется в рамках СНиП неоднозначно.

Устарело понятие «инсоляция» (середина 20 в., уничтожение палочки Коха солнечным светом за 2 часа). Ультрафиолет все равно не проникает сквозь силикатное стекло. В современных условиях – это профанация. Нужно найти адекватную замену, чтобы, с одной стороны, не ухудшить качество объекта, но и, с другой стороны, – узаконить, наконец, проектирование доходных домов-апартаментов как самостоятельную функциональную единицу, а не как подвид гостиницы. Даже школы ещё с советских времён имеют, кроме учебного блока, мастерские, зальную часть и пищеблок. Может, и не нужен отдельный СНиП или СП? Нужно прописать нормы для тех или иных процессов с приоритетами. Или, выделив главную функцию, проектировать согласно требованиям, относящейся к ней с учётом остального. Тоже – касательно высотных зданий» (Интервью)

Как мы видим, архитекторы склоняются именно ко второму варианту, т.е. типологии форм поведения, а не типологии архитектурных объектов. Понятно, что такое решение, конечно, будет стоить дороже, ведь типовое проектирование значительно дешевле. Кроме того, выбор в пользу второго варианта означает необходимость реформы всего проектного дела в стране, в том числе архитектурного образования. Однако второй вариант больше отвечает современным вызовам времени и требованиям со стороны заказчика. Думаю, решать эту дилемму придется не только ученым и методологам, но главным образом обществу в целом и профессиональному сообществу архитекторов и строителей. Пока же, к сожалению, профессиональная рефлексия наших проектировщиков практически не просматривается.

«Феномены повседневности, – констатирует М.Меерович, – частной проектной практики сегодняшнего времени абсолютно никем ни только не исследованы, не зафиксированы, но даже не обобщены и не описаны. Их нет даже в виде информации, не говоря уж о знании (как взаимодействуют частный заказчик и частный исполнитель-архитектор, как взаимодействуют государственный (муниципальный) заказчик и частный исполнитель-архитектор, как реально проходят тендеры и какие фактические механизмы приводят к победе на них, как связаны откаты с содержанием проектов, т.е. каким образом, количество денег выплачиваемых за проект, влияет на сроки, состав исполнителей, степень проработки, меру заимствования готовых старых решений, кто реально и каким образом формулирует задание на проектирование, в какой мере финансовая зависимость архитекторов от заказчиков и политическая зависимость от власти способствуют/противодействуют принятию нестандартных решений, какую роль в содержании проектных решений играют органы управления системой проектирования, чиновники (республиканский, краевой, областной, городской архитекторы) или, например, «рентостроительство», в какой мере в повседневной работе бюрократического аппарата присутствует ориентация на инновационные решения). Это лишь малая толика вопросов (причем, снаружи процесса проектирования, а не изнутри, что также архиважно), без ответа на которые невозможно подступиться к сравнительному анализу «старого» и «нового», «типологического» и «нетипичного» (инновационного)» (Интервью).

Низкая рефлексия проектного дела связана, в том числе, с фактической ликвидацией в период реформ методических и научных институтов в сфере проектирования. Без их восстановления вряд ли обсуждаемые здесь проблемы удастся успешно решить.