Кризис нравственности и православная педагогика

Красиков Владимир Иванович доктор философских наук главный научный сотрудник, Всероссийский государственный университет юстиции; профессор, Российский институт театрального искусства 115184, Россия, г. Москва, ул. Большая Татарская, 7 Krasikov Vladimir Ivanovich Doctor of Philosophy Professor, Scientific Center, All-Russian State University of Justice 115184, Russia, g. Moscow, ul. Bol'shaya Tatarskaya, 7, kv. 64 KrasVladIv@gmail.com Другие публикации этого автора

Что лежит в основании человеческой нравственности, каким образом выдающиеся мыслители выражали ее принципы в своих философских и педагогических системах, какие идеи мы можем подчерпнуть в кладезях религиозной мысли, особенно отечественной традиции – эти вопрошания и образуют смысловую ткань размышлений, предлагаемых здесь.

Что нужно человеку в повседневной жизни? Быть уве­ренным в завтрашнем дне и сознавать свое достоинство. Сила народа, мощь страны зависят не столько от инвестиций и технологий (хотя и без них никуда), но более от культуры и веры. Ведь именно духовные скрепы культуры соединяют во­едино людей – дают им память-уважение традиций и уверен­ность-осмысленность их существования. Для того и нужна власть в обществе – чтобы обеспечить это единство, самоор­ганизоваться и обустроить свое общее житие.

Власть в этом смысле есть социальное служение, заклю­чающееся в способностях раскрывать потенциал людей и вселять в них уверенность в своей перспективности.

Основы эффективной административной политики про­сты и вечны, сформулированы много раз и по-разному. Одна из наиболее удачных формулировок принадлежит древнекитайскому философу Конфуцию ^[1]. Администрация должна:

Ø хорошо знать людей, их слабости и цели;

Ø забо­титься о них, иначе для чего она людям;

Ø делить хорошее и плохое с народом, не обособляться привилегиями.

Однако главная задача власти заключается в обеспечении национального единства и согласия. Здесь она имеет сходство с религией, чей смысл в ду­ховном связывании, объединении на основе признания неко­торых абсолютных ценностей.

Что ненасильственно объединяет людей в некое общее ментальное целое? Вера и куль­тура. Но во что сейчас верить? На какую культуру ориентиро­ваться? Два великих отрицания испытала Россия за прошлое сто­летие, третье она уже вряд ли сможет пережить. И каждый раз, в отрицании происходило самое страшное – обесценива­ние великих ценностей, коррозия человеческих душ. Больше­вики объявили, что Бога нет, но предложили хотя бы взамен другие великие объединительные и жертвенные ценности: равенство, братство и счастье управляющих своей судьбой людей. Конечно, им не стоило революционным насилием бо­роться с религиозной верой, тем более что исходные ее принципы имеют такой же эмансипационный и очищаю­щий характер. Свержение советского строя в недавнем прошлом также имело радикально отрицательный характер. И это не­смотря на то, что за 70 лет уже сложились социальные и ду­ховные формы, которые создали новое общество, способное демонстрировать грандиозные успехи в самых разных сфе­рах: и в войне, и в космосе, и в образовании.

Что случилось, то случилось. России всегда не доставало индивидуализма и прагматизма, главных условий для эф­фективной рыночной экономики. Общее и в христианстве, и в социалистической идее – это коллективизм и идеализм. Потому-то во многом коммунизм и оказался, как писал Ни­колай Бердяев, судьбой России ^[2].

Но вот наконец-то и мы встали на "столбовую дорогу ци­вилизации". Что это нам дало? Экономические и политиче­ские следствия слишком хорошо всем известны. Еще страш­нее оказались духовные последствия "мировоззренческого Чернобыля": утери абсолютных ценностей. Вера в коммунизм рухнула, вера в Бога не вошла еще органично в души многих изверившихся людей.

В западном обществе, как бы к нему не относиться, ни­кто никогда всерьез не покушался на последний и самый мощный защитный рубеж духовного мира человека: тради­ционные ценности семьи и отечества. Да и нападая на Бога, многие из западных интеллектуалов в зрелом возрасте воз­вращались в лоно Церкви.

Человек по своей природе существо двойственное: ему необходимо побыть в одиночестве, чтобы сформулировать свои идеи и принципы, осознать свою личность, – и тут же его тянет к близким людям, к общению и пониманию со стороны других. С одной стороны, он стремится к личной ма­териальной выгоде, эгоистичен и расчетлив. С другой же, если нет чего-то вечного, высшего, то жизнь теряет для него смысл: ведь грядущая смерть обессмысливает все его цели, мечты и обретения.

Хорошо известно, что "благие вести" высших, трансцендентных религий революционным образом преодолели "тупик смерти", потому и фундировали западные и восточные системы нравственных ценностей, что предложили предельное метафизическое обоснование человеческим смыслополаганиям: трансцендентный духовный мир как истинную обитель наших душ (самосознания, "я"), их бессмертие и высшие умиротворяющие ценности.

Но природа человека, несмотря на тысячелетия культурных традиций, вновь и вновь обновляет свою исходную, имманентную двойственность – каждое новое поколение пускается в приключения своей жизни как бы с чистого листа, воспроизводя исходные экзистенциальные противоречия ^[3,46-53].

Тем более, что и культура, и социум подвергались каждый раз все новым испытаниям на изломе веков и тысячелетий. Особенно радикальное искушение появляется тогда, когда, казалось бы, реализуется вековечная плотская, но такая человеческая мечта о "хлебах и зрелищах", устранении материальных лишений и голода.

Однако общество массового потребления приносит и непредвиденное. Разру­шаются традиционные связи между людьми: родственные, личностные, общественные. Глобальная информационная паутина, призванная объединить все уголки земного шара, реально вырывает людей из круга живого, конкретного общения и изолирует в виртуальном мире. Существование лишь на уровне материальных интересов, "потребления ради потребления", в гонке наслаждений и развлечений массовой культуры, оболванивает людей, вводит их в прострацию абсурда и бессмыслицы. Отсюда жестокие, немотивированные, казалось бы, убийства или всевозможные бесцельные и глупые шоу.

Одиночество, отчаяние от суетности, узкая профессионализация и сухой прагматизм – свидетельства ссыхания человеческой души. Никакая наука и непрерывные развлечения не могут стать заменой вечных метафизических потребностей людей. Этот каркас поддерживает все человеческое сознание, сообщает ему волю к жизни. Это предельные координаты сознания: идеализм, бессмертие и альтруизм.

Первое – есть вера в невидимый мир, лучший и истинный, который определяет ход дел в мире видимом. "Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом" ^[4]. Вера всегда базируется на ожиданииблагоприятного, позитивного, на надежде в непременно лучшее. Ожидается всегда лучшее, как бы человека ни приучали к плохому. Вера в ожидаемое и сообщает силы жить, выполнять свой проект или свои обязательства. Нет осуществления (хотя бы частичного, небольшого шажка, или того, что представляется таковым) – нет веры, она теряется. И, напротив, она существует в осуществлении ожидаемого, обещаемого (кем-то, самому себе). Обещание и его реализация – вот вера. Вторая часть Павловой формулы также важна. Она и констатирует кардинальное изменение метафизического взгляда на мир как следствие становления самоопределяющегося мышления, узнающего (и гипостазирующего) свою радикальную отличность, непохожесть на чувственно-материальный мир – мир сверх "естественного", воспринимаемого в ощущениях: незримой, невидимой мысли или Бога, постигаемых умом, умозрением ^[5,320].

Второе – вера в не случайность своей души, внутреннего духовного мира, его причастность к вечно длящемуся, бессмертному. Это – одна из действеннейших социально-метафизических идей в духовном опыте человечества; и как "идеал", "сверхзадача", один из сильнейших мотивов в индивидуальной жизнедеятельности. Идея бессмертия не сводима только к мотивационной сфере человека, она имеет и реальное содержание, и экзистенциальные воплощения. Бессмертны мы в актах творчества, в возможных для нас функциях демиурга творить бытие мыслью и волей из "ничего". Лишь эти моменты настоящей жизни могут считаться недоступными смерти – этому великому нивелировщику ^[6,54-55].

Третье – вера в сопричастность другим, вера в благодетельность общих усилий и существование общечеловеческой цели. И если первые две координаты сознания благоприобретены нами в результате "революции трансцендентного" (VIII-III вв. до н.э.) – появления метафизики и высших религий, то третья имеет прочное видо-антропологическое основание. Краеугольным камнем человеческого поведения является альтруизм, или саморазрушительное поведение, осуществляемое ради пользы других. В процессе эволюции, как это ни странно на первый взгляд, альтруисти­ческое поведение одерживает верх над эгоистичным, ибо популяции с высоким процентом альтруистов оказываются более жизнеспособными ^[7].

Общим в этих трех "координатах" сознания является вера. Она не обязательно должна быть религиозной, а "невидимый мир" – вовсе не синоним Бога. Верить можно и в светские общечеловеческие смыслы, и в общее деперсонализованное идеалистическое устройство мира. Но само наличие абсолютных ценностей, надындивидуальных, неэгоистических – обязательно. Как обязательно и формирование ценностного отношения к миру, одухотворение нашего существования.

Как известно, именно образование понесло наиболее тяжелый урон от проводимых радикальных, и часто необдуманно-поспешных, реформ. Деидеологизация и внедрение "рыночной философии" в образование привели как к расслоению массовой школы, появление элитных учебных заведений, так и к мировоззренческой дезориентации и педагогов, и детей.

Необходимо возрождение и коренное, целительное обновление духовной жизни. Для этого надо решительнее идти на общение, взаимодействие прежде существовавших отдельно духовных сфер: церкви и культуры. Довольно взаимных, часто вполне обоснованных упреков: будь в материализме, агностицизме или, наоборот, в невежестве, косности и мистике. Все было в непростой истории взаимоотношений светской и религиозной культур. Но необходимо, прежде всего, помнить о всемирной цивилизующей и гуманизующей функции церкви в человеческой истории: она положила конец рабству, определила высокий статус человеческой личности, сохраняла книжность и духовность в "темные века", облагораживала народные нравы.

Все же главный потенциал духовности церкви находится в метафизической и моральной сферах. Он содержится в евангельской вести: принципах, идеях и наставлениях Спасителя. Их философско-нравственный пафос не только определил двухтысячелетнее воспитание человечества в духе гуманизма и идеализма, но является тем "светом в конце туннеля", который столь необходим изверившимся и потерявшим надежду. В союзе с наукой, философией и искусством.

Принципы православной педагогики, сформулированные иерархами церкви и религиозными философами ^[8], ориентируют на формирование наряду с физическим также и духовного видения мира. Учиться видеть за сиюминутным – вечное, за множественным – единое, за материальным – идеальное. Иначе говоря, ребенок должен научиться видеть в морском прибое – вечное движение, в улыбке – радость общения, а в протянутой руке – заботу и участие. В каждом человеке – непреходящую ценность.

Но как этого достичь? На это направлены основные идеи православной педагогики, которые с полным основанием можно считать чрезвычайно полезными и необходимыми для духовного обновления отечественного образования. О чем идет речь?

Во-первых, об идее участия высшего мира в человеческом развитии. Большинство нашего поколения, да и более младшие, воспитаны были в духе материализма и натурализма. Все, что есть, может быть только в этом – видимом физическом мире, со смертью человека исчезают абсолютно все его жизненные формы. Единственное, что остается – это память людская, потому, призывал Маяковский – надо жить для воплощения "в пароходы, строчки и другие великие дела". Но тысячи лет, как на Востоке, так и на Западе, существует другая, более глубокая и привлекательная идея – идея о незримом мире, истинной сути вселенной. Она идеалистична и родственна нашим душам. Потому и история каждой души, каждого сознания не истаивают бесследно в этом мире материальных форм, а записываются на духовные скрижали вечности, значимы для остальной вселенной. Евангельская весть сообщила людям еще более смелую надежду – на личностное бессмертие.

Человек, воспитанный в вере в подобные идеи, не будет чувствовать себя временщиком, поденщиком, отбывающим некоторую тягостную повинность – это только раз, скоро и неизбежно окончится "Ничем". Сознавая свою приобщенность к миру истины, свое душевное бессмертие, он чувствует свою ответственность за весь этот мир, это его мир.

Таким образом, надо не только помочь детям пройти путь жизни в крепости и силе, добре и творчестве, но готовить их и к земной жизни, и к вечной жизни, приобщая тем самым к непреходящему и укореняя их в бытии.

Другая идея православной педагогики, задающая духовное измерение воспитания – идея духовного начала в человеке. Выявление этого начала, культивирование его – основная точка приложения сил педагогов. Что это за начало? "Царство Божие внутри вас", говорил Спаситель. Это образ Божий внутри нас, та искорка вечности в бренном, что отличает нас от всего остального тварного. Оно проявляется в виде священного порыва к познанию, бескорыстной, духовной любви и творчеству. Это непрестанное, неутомимое искание бесконечности лежит в основе человеческой индивидуальности и неповторимости.

Дать возможность каждому человеку увидеть в себе глубины духовного мира – сверхзадача христианских педагогов. В этом они сродни реставраторам икон: темный лик надо очистить от наслоений и явить миру изначальную красоту и сияние красок и линий, гармонию мира.

Современные массовые педагогические технологии основаны на инструментальной идее передачи знания, причем знания во многом узко профессионального, которое позволит человеку зарабатывать на хлеб насущный. Человеческий разум, как компьютер, загружают определенной профессиональной программой и определенным объемом информации.

Ясно, что и "на выходе" будет обезличенная функциональная "единица", винтик, способные стать лишь частичкой массы, толпы, но не самосознающими и ответственными гражданами. Этому должно быть противопоставлено конкретное, живое личностное общение учителя и ученика. Одним из принципов православной педагогики является непременность опережения морально-нравственного воспитания перед рационально-информационным.

Вот уже десять лет мы живем в условиях вестернизации – прямой культурной экспансии западной либерально-индивидуалистической цивилизации. Причем ее самых одиозных форм так называемой "массовой культуры". На Западе она занимает строго определенную ей нишу – для потребления наименее образованных слоев. Кроме того, в обществе сложилась соответствующая репутация и оценка голливудской продукции, наличествуют культурные противовесы. Для нас же, особенно в первый период радикальных реформ и открытия "железного занавеса", масс-культура представала как "благая весть" западного мира свободы. Отрезвление, однако, наступило довольно быстро. И дело не столько в обилии сцен насилия или порнографии, сколько в назойливости и всепроникаемости идеологических заклинаний: нет добра и зла, нет греховности и совести. Прямо-таки сатанински последовательно истребляются сами представления о должном, о священности человеческой жизни, о собственном достоинстве и достоинстве окружающих, подрываются традиционные ценности. Есть, конечно, и добрые ленты, но на одну такую приходится несколько десятков ударно-оболванивающих.

В таких экстремальных культурных условиях трудно переоценить значимость важнейшей ориентации православной педагогики на пробуждение совестливости, сознания греха как представления о добре и зле.

Разврат выгоден нечистоплотным дельцам порно- или наркобизнеса, он приносит многомиллиардные доходы, является экономической основой мирового экстремизма и уголовщины. Простейшие, казалось бы, азбучные, истины лежат в основание организации социальной жизни. Их игнорирование в воспитании подрастающего поколения оборачиваются невосполнимыми потерями в грядущем. Люди, у которых атрофировано чувство виновности, утрачивают и качества ответственности, человеческого долга.

Мудрецы многих народов учили о том, что "добро" и "зло" не привходят в человека извне. Добро и зло содержится в человеческих душах. Именно это знание позволит воспитывать у детей способность к противлению злу ^[9]. Причем злу не внешнему, а гнездящемуся в наших "я". Это начала безответственности, лени, лживости, эгоистичности. Начала, которые в отсутствии отпора им со стороны просветленного "я", могут толкнуть нас на путь порока и греха. Самое опасное и невидимое зло – внутри нас. Борьба с ним ежедневна, незаметна и тягостна: со своими дурными привычками, себялюбием, самообольщением, гордыней. Проще враг внешний, зримый. И очень трудно обнаружить врага в себе – ту часть себя, с которой необходимо размежеваться и постоянно контролировать, не давая ей разрастись в нечто уже неподвластное.

Христианство, как известно, есть великая религия, впервые объявившая главнейшим принципом отношений между человеком и Богом, равно как и между людьми – принцип любви. Духовная любовь – универсальное отношение между Создателем и миром, людьми и их Прообразом. "Возлюби ближнего как самого себя" – этот призыв означал подлинную революцию в отношениях между людьми, коренную переориентацию с человека "внутреннего", жившего любовью только к себе и мерявшего все лишь пользой для себя, любимого – на человека "внешнего", открытого мира и людям, живущего надындивидуальной целью, склонного также и отдавать другим. Это не какой-то абстрактный альтруист, которого и нет в жизни, находящий особое удовольствие в раздаче собственного добра и труде на других.

Учиться делам любви означает главнейшую ориентацию православной педагогики на укрепление духовных уз именно с "ближними": семьей, родными, соотечественниками. Легко любить абстрактною, ничем не обязывающей любовью: голодающих детей в Африке или аборигенов Австралии. Гораздо труднее терпеливо и заботливо понимать своих ближних, не отличающихся, как правило, покладистым характером и тем поведением, которое мы бы хотели видеть. Любовь – означает способность отдавать, а не брать, означает заботу о тех существах, которых мы склонны менее ценить, т.к. они постоянно рядом с нами и нам кажется, что в этом и состоит их предназначение. Если мы сызмальства не приучаем детей думать и заботиться о других, то в итоге мы и получаем общество брошенных в дома призрения стариков и выброшенных на помойку младенцев.

И, наконец, обобщает все сказанное принцип всецелой личности ^[10]. Он призывает гармонично сочетать в воспитании физическое, психическое, социальное, моральное, интеллектуальное и эстетическое.

Сказанное наглядно демонстрирует богатейший педагогический потенциал православного образования. Причем востребованность назрела давно и сегодня стала злободневной. Надо смелее, настойчивее, инициативно с обеих сторон, создавать совместные педагогические, культурные проекты, сотрудничать и обмениваться опытом.