Субкультура BDSM с философской точки зрения

Бойко Михаил Евгеньевич кандидат искусствоведения сотрудник, Государственный литературный музей 121069, Россия, г. Москва, пер. Трубниковский, 17, редакционно-издательский отдел Boyko Mikhail PhD in Art History not provided 121069, Russia, g. Moscow, per. Trubnikovskii, 17, redaktsionno-izdatel'skii otdel michboy@mail.ru Другие публикации этого автора

Субкультура BDSM чаще всего трактуется как маргинальное и периферийное явление современной культуры. В немногочисленных научных статьях, посвящённых этой субкультуре, она рассматривается, как правило, в контекстах проблемы садизма и мазохизма, psychopatia sexualis, социологии маргинальных групп, изучения отдельных художественных произведений. Нам не удалось обнаружить в научной литературе внятного общефилософского анализа предпосылок, функций, значения и перспектив субкультуры BDSM. Восполнить этот пробел призвана данная статья.

1. Постановка проблемы

Можно констатировать, что определяющей чертой современной западной цивилизации и вообще всех «вестернизированных» культур является ориентация на гедонистические ценности. Неслучайно Э. Фромм определил ключевой принцип, лежащий в основе современной цивилизации, как «радикальный гедонизм»: «Высшей целью жизни является счастье (то есть максимум радостных эмоций), счастье определяется формулой: удовлетворение всех желаний и субъективных потребностей (это и есть радикальный гедонизм)» ^{[1, с. 217]}. Выделенная Фроммом особенность — это не просто локальный тренд, скорее, это «тренд всех трендов», или, если воспользоваться термином Д. Нейсбита ^[2], магатренд мировой («глобальной») цивилизации, доминирующий принцип, насквозь пронизывающий современную жизнь. Явно или неявно он коренится в основании почти всех мотивов современного человека и проявляется в безудержном стремлении к комфорту, эйфории потребления, преобладании непосредственно ощутимых, «неопосредованных» чувственных удовольствий как главной ценности.

На этом фоне субкультура BDSM выглядит парадоксально. Неслучайно французский романист Мишель Уэльбек, занимаясь картографированием сексуального ландшафта Европы, не мог скрыть изумления: «Палачей я ещё хоть как-то могу понять, они мне отвратительны, но я знаю, что существуют люди, которым нравится истязать других; с чем я не в состоянии смириться, так это с поведением жертв. Как че­ловек может дойти до того, чтобы предпочитать страдания радости? Не знаю, таких надо перевоспитывать что ли, любить их, учить на­слаждаться» ^{[3, с. 250]}.

Однако по многим признакам можно заключить, что на наших глазах происходит постепенная «реабилитация» субкультуры BDSM, что она уже не производит прежнего шокирующего действия, — наоборот, всё больше проникает в массовую культуру и массовую психологию (можно вспомнить сенсационный успех книги Э. Л. Джеймс «50 оттенков серого» и её экранизации).

Мы полагаем, что субкультура BDSM связана с радикальным гедонизмом теснее, чем кажется на первый взгляд, и выполняет ряд важных функций в современной гедонистической культуре. Можно даже прогнозировать ускорение процесса «реабилитации» этой субкультуры, постепенное перемещение её от «периферии» к «центру», стремительное возрастание её роли. Но прежде чем перейти к социологическим оценкам и прогнозам, нам необходимо проанализировать общефилософские предпосылки этого культурного явления.

2. Боль и реальность внешнего мира

Первый момент, который мы хотим отметить, — это значение боли для формирования индивидуального представления о реальности внешнего мира, выявления его границ, конструирования его внутреннего образа. Поможет нам простой мысленный эксперимент. Представим, что мы шаг за шагом отказываем в реальности окружающим предметам. Пока это касается удалённых предметов, например, деревьев на горизонте, никаких особых проблем не возникает. Мы можем любоваться ими как плодами собственного воображения, не признавая их реальности. Любые слабые и умеренные ощущения, не похожие на острую боль, мы способны игнорировать.

 Но вот мы подошли к чему-то твёрдому в пределах досягаемости, например, к каменной стене. Попробуем игнорировать её и пройти сквозь каменную кладку. Тогда окажется, что в отличие от деревьев на горизонте стена может сильно раздосадовать. Как бы ни были настойчивы наши попытки, в какой-то момент сильная боль вынудит нас остановиться.

Допустим, что мы подобно младенцу ничего не знаем о предметах окружающего мира. Тогда ничто не мешает нам считать деревья на горизонте частью нашей личности, проекциями нашей психики или галлюцинациями. Иное дело каменная стена, каким-то образом связанная с болью, возникающей при попытке эту стену игнорировать. Приобретённый опыт боли вынуждает нас сконструировать образ каменной стены как реального объекта, который необходимо обходить. Оказывается, именно боль обозначает самые надёжные и бесспорные границы нашей личности и внешнего мира.

После эксперимента с каменной стеной мы вынуждены заключить, что существуем мы сами и, по крайней мере, наша боль, что бы она ни означала. Ибо, даже отрицая реальность мира, мы не склонны отрицать реальность болевых ощущений, избегая их. Таким образом, основой всего последующего дифференцирования, домысливания и структурирования окружающего мира является убеждение в бесспорной реальности боли. Это убеждение мы никогда не можем до конца преодолеть, поскольку оно является фундаментом ориентирования и выживания в мире. Разрушение его вызывает разрушение и всех возведённых на этом фундаменте позднейших надстроек: представлений о независимых от нас материальных объектах, других личностях и всём прочем.

Боль не есть препятствие для адекватного конструирования нами внешнего мира. Наоборот, это единственно возможный фундамент и предпосылка для признания существования внешнего мира и его постепенного дифференцированного познания. Разрушая этот фундамент, мы не приближаемся к реальности, а повисаем в пустоте (см. также ^{[4, с. 13–18]}).

3. Боль и границы личности

Еще Ф. М. Достоевский в «Записках из подполья» со свойственной ему философской прозорливостью утверждал: «Страдание — да ведь это единственная причина сознания» ^{[5, с. 119]} . Роль боли для пробуждения самознания, осознания нами границ собственной личности и собственного «Я» достаточно очевидна. Такой осторожный мыслитель как Э. Мах в «Анализе ощущений» констатировал, что «обобщение элементов, наиболее тесным образом связанных с болью и удовольствием, в одну идеальную, цельную с точки зрения экономии мышления, единицу, наше Я, имеет величайшее значение для интеллекта, находящегося на службе воли, избегающей страдания и стремящейся к удовольствиям» ^{[6, с. 64]}.

Единственное, что нам кажется неубедительным в выводе Маха, — это «паритет» боли и удовольствия, то, что он отводит им симметричную роль. Почему затруднительно рассматривать удовольствие в качестве причины сознания? Дело в фундаментальной качественной асимметрии боли и удовольствия, которую мы рассмотрели в отдельной статье ^[7]. Одним из первых европейских мыслителей, установивших, что боль теснее связана с происхождением сознания, чем удовольствие, был Э. фон Гартман. Он писал:

I) «Неудовлетворение воли должно быть всегда сознаваемым, ибо воля никогда не может хотеть своего собственного неудовлетворения, следовательно, оно может быть вынуждено у неё извне, а следовательно дано условие для происхождения сознания, для изумления воли перед чем-то, исходящим не от неё, а между тем реально существующим и дающим себя чувствовать. Это вполне подтверждается опытом, ибо нет ничего, что было бы столь настоятельно для сознания, как боль, и притом боль, мыслимая в её отрешении от ближайших, принадлежавших представлению определений»;

II) «Чувство удовольствия или удовлетворения воли может быть само по себе и для себя не осознаваемым: ибо, когда воля осуществляет своё содержание и тем производит своё удовлетворение, ничего не возникает такого, что пришло бы в оппозицию с волею; а так как нет извне никакого принуждения, и воля даёт место только собственным своим требованиям, то дело может обойтись и без всякого сознания» ^{[8, с. 24]}.

Что, собственно, считать первым проблеском сознания? Нам представляется, что самый разумный ответ на этот вопрос — это расщепление мира на Я и не-Я, внутреннее и внешнее, а этот процесс имеет непосредственное отношение к боли.

Интересно, что ранний З. Фрейд при описании деятельности примитивного психического аппарата и его дифференциации на бессознательное, предсознание и сознание центральную регулятивную роль приписывал «принципу неудовольствия» ^{[9, с. 599–600]}: «побуждением к действию служит испытываемое в данный момент неудовольствие, а вовсе не перспектива будущего удовольствия» ^{[10, с. 435]}. Однако впоследствии Фрейд аналогичную роль приписывал «принципу удовольствия». С этим, по нашему мнению, связан сильный теоретический регресс, который позднему Фрейду не удалось преодолеть, даже когда он открыл для себя существование влечений к смерти.

При этом интеллектуальная честность и избирательная слепота Фрейда были, по-видимому, таковы, что он часто свидетельствовал против самого себя и «принципа удовольствия», не замечая этого, — как в следующем фрагменте из работы «Я и Оно» (1923): «…способ, каким человек при сопровождающихся болью заболеваниях получает знание о своих органах, является, пожалуй, прототипом того, как у него вообще возникает представление о собственном теле» ^{[11, с. 314]}.

В статье «Влечения и их судьбы» (1915) Фрейд более детально реконструирует этот процесс: «Представим себя на месте почти совершенно беспомощного, пока ещё не ориентирующегося в мире живого существа, воспринимающего раздражители своей нервной субстанцией. Это существо очень скоро станет способным делать первые различия и ориентироваться. С одной стороны, оно будет ощущать раздражители, от которых сможет уклоняться с помощью мышечного действия (бегства), относя эти раздражители к внешнему миру. Но с другой стороны, оно будет ощущать и другие раздражители, против которых такое действие остаётся бесполезным и которые, несмотря на это, сохраняют свой постоянный настойчивый характер; эти раздражители представляют собой отличительный признак внутреннего мира, проявление инстинктивных потребностей. Таким образом, эффективность мышечной деятельности даёт воспринимающей субстанции живого существа отправную точку для разграничения “внешнего” и “внутреннего”» ^{[11, с. 88]}.

Особую роль боли для познания индивидом мира и осознания своего места в нём не уставали подчеркивать и другие крупные фигуры в философии боли. Наиболее последовательно эту точку зрения выразила Х. Арендт: «<…> только боль, но никогда не наслаждение, совершенно независима от какого-либо объекта, будучи вообще единственным состоянием, в каком человек действительно ничего не чувствует кроме самого себя; в удовольствии, наоборот, наслаждается не самим собой, а предметом. Боль есть единственное поистине абсолютное внутреннее чувство, которое по беспредметности вполне может соперничать с логическими и математическими умозаключениями и убедительная сила которого вполне сравнима с силой очевидности этих последних» ^{[12, с. 404]}.

Приведём также свидетельства Э. М. Сиорана (Чоран) и Э. Юнгера: «Страдать означает быть от начала и до конца собой, находиться в состоянии неслиянности с миром, ибо страдание — генератор дистанций; и когда оно терзает нас, мы ни с чем не идентифицируем себя, даже с ним; а это значит, что, сознавая собственное сознание, мы неустанно наблюдаем за собственным бодрствованием» ^{[13, с. 386]}; «Всегда подлинная, Боль – это вызов всеобщей мнимости» ^{[14, с. 187]}; «Боль является одним из тех ключей, которые не только подходят к наиболее сокровенным замкам, но и открывают доступ к самому миру» ^{[15, c. 473]}.

Навязчивым рефреном эта же мысль проходит в творчестве С. Вейль: «На уровне телесных ощущений только боль является контактом с необходимостью, определяющей порядок мира, ибо удовольствие не несёт на себе печати необходимости» ^{[16, с. 292–293]}; «Сильная и продолжительная физическая боль имеет то уникальное преимущество, что наши чувства не могут с ней смириться: так уж они устроены. Мы можем с чем угодно свыкнуться, научиться из всего извлекать себе утеху, приспособиться к чему угодно, но только не к этому. <…> Но когда сам человек видит, что превращается в подобие животного, когда он почти ничего не может для себя сделать, а у других вызывает отвращение, тогда иллюзии более невозможны» ^{[16, с. 302]}.

Вначале младенец обучается чувствовать боль. Органические предпосылки для этого сформированы ещё в утробе (ноцицепторы). Первое содержание сознания — это болевые ощущения, от которых невозможно избавиться бегством, которые невозможно игнорировать. Способность воспринимать и осознавать удовольствия приходит позднее, после расщепления первоначально единого для индивида мира на две неравные половины — Я и не-Я.

Таким образом, боль действительно можно рассматривать в качестве естественной и единственной причины сознания. Это согласуется с тем, что филогенетически удовольствие есть более позднее приобретение, т. е. сначала организмы научились чувствовать боль (с помощью специализированных рецепторов) и лишь затем научились распознавать сложные паттерны ощущений от различных рецепторов как удовольствие.

4. Роль субкультуры BDSM

Научно-технический прогресс и повышение материальных возможностей в развитых западных странах приводит к тому, что жизнь современного человека всё более «анестезируется», обезболивается, боль вытесняется на периферию человеческой жизни, изгоняется даже из умирания (стремительное увеличение количества стран, легализовавших эвтаназию). Человек погружается в состояние искусственной депривации боли. Этот процесс отечественный антрополог В. Л. Лехциер характеризует как «вызывающий обратную реакцию “жажды боли”, о чём свидетельствуют различные практики акционного искусства, апеллирующие к ценности архаического опыта, некоторые явления в молодежных субкультурах, основанные на аутодеструкции» ^{[17, с. 552]}. Исследователь вспоминает в этой связи концепции «анестезии социального поля» В. Савчука и «производства тела-без-боли» Д. Михеля, а в качестве примеров приводит романы «Жажда боли» (1997) Э. Миллера и «Каталог Латура» (1996) Н. Фробениуса и фильм «В моей коже / Dans ma peau» (2002, реж. М. де Ван). В этих произведениях показаны катастрофические последствия полной или частичной утраты способности чувствовать боль (М. де Ван следующим образом комментирует упомянутый фильм: «Боль — связующее звено, ощущение, дающее опыт присутствия, в какой-то степени ответ тревоге, она подтверждает, что ты действительно есть, что ты действительно существуешь») ^{[17, с. 552]}.

Мы можем дополнить этот список фильмами «Нечувствительный / Insensibles» (2012, реж. Х. К. Медина) и «Клык / Kynodontas» (2009, реж. Й. Лантимос). Первый фильм посвящён трагической судьбе детей, с рождения лишённых способности ощущать боль. Фильм «Клык» посвящён детям, выросшим в принудительной изоляции и искусственной языковой среде, — с первых кадров мы видим их играющих с болью (кто дольше продержит палец под кипятком).

Способствует пробуждению «жажды боли» и виртуализация современной жизни. Современный индивид проводит значительную часть своей жизни в виртуальной информационной среде, снимающей любые ограничения, лишённой того сопротивления, которое посредством боли возвращает индивида из мира грёз к реальности. В результате «опыт боли остаётся последним форпостом подлинного, в силу чего оказывается востребованным современным акционным искусством, ориентированным на критику симуляций и поиск островков реального, аутентичного контакта с миром и самим собой» ^{[17, с. 558]}.

В мире, насквозь пронизанном гедонизмом, обращение к опыту боли уже невозможно без гедонистического оправдания, компенсации —  сопутствующего удовольствия, хотя бы и в патологической форме. Эту функцию выполняет субкультура BDSM — способ для заблудившихся в анестезированной гедонистической культуре людей обрести в безопасной, «прирученной» форме опыт боли и тем самым актуализировать сознание реальности внешнего мира, вернуть ощущение чётких границ собственной личности.

В традиционном обществе терапия депривации боли осуществлялась с помощью разнообразных аскетических практик, непонятных и пугающих для изнеженного современного человека. Традиционные аскетические практики, с его точки зрения, предъявляют слишком высокие требования, поскольку основываются на предельной серьёзности, концентрации и самоотдаче. Субкультура BDSM выступает как профанический субститут аскетических практик в современной культуре — в самой своей основе ущербный, внутренне противоречивый. С одной стороны, индивид выходит из состояния депривации боли, но, с другой стороны, происходит это в фальшивой, условной, постановочной ситуации. Стремление к подлинности в принципе не может быть реализовано через ролевую игру, симуляцию, маскарад. Индивид засасывается в воронку бесплодного повторения, и жажда сокровенного опыта оборачивается горечью и пустотой. Однако особого выбора у него нет, поскольку единственной альтернативой BDSM-опыту в благополучной западной среде являются  старые, проверенные, но неприемлемые для него традиционные аскетические практики.

Поскольку радикальный гедонизм сохраняется как мегатренд и даже усиливается, можно прогнозировать дальнейшую «реабилитацию» этой субкультуры. Несмотря на отмеченную парадоксальность и противоречивость субкультуры BDSM, с большой вероятностью будет происходить дальнейшая инфильтрация её в массовую культуру и массовую психологию, примешивание как компонента к разнообразным явлениям и практикам, лавинообразный рост числа художественных произведений в той или иной мере трактующих проблематику боли и жажды боли.

Очевидно, что чем дольше радикальный гедонизм будет сохранять своё положение в качестве мегатренда современной цивилизации, тем большее значение будет приобретать боль и связанные с ней культурные и политические явления. Доминирование чувственного удовольствия как высшей ценности превращает боль в основную конкурирующую, альтернативную ценность, а это сопряжено с распространением садомазохистских практик и патологических эксцессов, ростом насилия, назреванием социальных конфликтов, угрозой нравственному здоровью отдельных личностей и общества в целом.

5. Заключение

Чем большее влияние получает радикальный гедонизм как «вектор» развития цивилизации, тем большее значение приобретает и «антивектор» — многообразные явления и эксцессы, связанные с болью. Боль есть фундаментальный экзистенциал человеческого существования (подробнее см. ^[18]), принципиально не ассимилируемый, не «приручаемый», не «усваиваемый» радикальным гедонизмом. Соответственно, чем больше утверждается радикальный гедонизм и чем сильнее его гегемония, тем большее значение приобретает единственный феномен, сущностно с ним несовместимый. Мы видим, как перенесённые страдания, боль и психологические травмы тщательно фиксируются, сохраняются, аккумулируются в исторической памяти, проявляют себя в комплексах «исторической вины» и «исторической вражды», выливаются в социальные и национальные конфликты по всему миру (подробнее см. ^[19]).

Боль невозможно полностью вытеснить из человеческой жизни, как бы не «анестезировалась» последняя, — этому препятствует фундаментальное значение боли для формирования человеком образа внешнего мира и собственной личности. Чем больше «изгоняется» боль из человеческого существования, тем яростнее, концентрированнее, подспуднее и неуправляемее становятся её вспышки и вторжения в жизнь гедонистических «потребителей жизни». Одним из первых об этом предупредил Э. Юнгер в эссе «О боли» (1934): «<…> сумма незатребованной боли складывается в невидимый капитал, умножаемый с помощью начисления сложных процентов. Наряду с искусственным наращиванием дамбы, которая отделяет человека от элементарных сил, усиливается и угроза» ^{[15, с. 488]}.

Несомненно, что для профилактики всех этих угроз необходимо философское переосмысление роли боли в жизни человека и общества, глубокое и всестороннее изучение психологической и социальной роли боли, а также пристальное внимание к таинственной субкультуре BDSM.