Заметки на полях монографии «Органы специальной юстиции СССР в 1930–1950-е гг.»

Абдулин Роберт Семенович доктор юридических наук, кандидат педагогических наук доцент, Курганский государственный университет, заведующий кафедрой уголовного права; судья Курганского областного суда в отставке; Заслуженный юрист Российской Федерации 640000, Россия, Курганская область, г. Курган, ул. Пушкина, 187 Abdulin Robert Semenovich Associate Professor of the Department of Criminal Law and Process at Kurgan State University, resigned judge of the Kurgan Regional Court, Honored Lawyer of the Russian Federation.  640000, Russia, Kurgan region, Kurgan, Pushkin str., 187 abrosem@yandex.ru Другие публикации этого автора

Юридической науке как и любой отрасли знаний присуща собственная терминология. С помощью используемых юристами категорий и понятий отражаются характерные особенности деятельности суда, а также таких правоохранительных органов как прокуратуры, полиции, предварительного следствия и дознания, органов осуществляющих оперативно-розыскную деятельность и др. Одним словом в юридической терминологии заключаются особенности и свойства предмета познания и регулирования. В свою очередь профессиональное овладение юридической терминологией обеспечивает ее и информативную качественность. Например, грамотный юрист никогда не скажет «заведено (открыто, закрыто) уголовное дело» или «дан ход делу», а употребит такие понятия как «возбуждено (прекращено) уголовное дело» и «возобновлено (приостановлено) дело производством», да еще более того, правильно поставит ударение в слове «возбуждено». Таким образом, юридическая терминология обладает специфическими признаками, которые и отличают юридическую работу от другой деятельности. В связи с этим будет уместно привести слова В.Е. Чиркина, что «любая наука, нормы поведения, практическая деятельность людей требуют правильного использования слов и словосочетаний, точной терминологии, иначе стороны могут просто не понимать друг друга»^[1].Поэтому когда юридическими понятиями начинают пользоваться представители научной сферы, мягко говоря, недостаточно грамотно владеющие профессиональной терминологией, то это вызывает только сожаление. Вследствие этого в работах таких ученых, нередко напичканных переписанными архивными документами с их личными комментариями, исчезает самое главное – терминологическая строгость.

В связи с изложенным не вижу необходимости в данной статье приведение структуры работы под научной редакцией Кодинцева А.Я. и в пересказе ее содержания, а более подробно остановимся на терминологических нестыковках и иных юридических ошибках, которыми буквально пестрит «адресованная широкому кругу ученых, специалистов, студентов, обучающихся по гуманитарным направлениям», монография^[2].

Прежде всего, посмотрим, что же понимается авторами под понятием «юстиция». По их мнению, это «только органы судебной власти – судебные учреждения». Дальше в представленной на суд читателей монографии узнаем, что «одновременно, на практике к органам юстиции относят также Министерство юстиции (в СССР Наркомат юстиции), прокуратуру, органы государственной безопасности и прочие, непосредственно не осуществляющие правосудие и иную деятельность, связанную с восстановлением нарушенных прав» (с.4). Безусловно, в этом определении можно согласиться с авторами только в той части, что перечисленные органы, разумеется кроме суда, «непосредственно не осуществляли правосудие». Но вот заявление о том, что прокуратура (не беремся утверждать за органы государственной безопасности) не осуществляла такую деятельность, является просто не компетентным. В связи с этим можно было посоветовать авторам и научному редактору заглянуть в Положение о прокурорском надзоре 1922г. Там достаточно четко обозначены полномочия возрожденной советской прокуратуры, и в том числе, направленные на восстановление нарушенных прав. Например, «возбуждение судебного преследования против должностных и частных лиц как по собственной инициативе, так и по поступающим к нему жалобам и заявлениям» (ст.13 п. «а» Положения); «проверка правильности содержания под стражей во всех без исключения местах лишения свободы и освобождение лиц, неправильно содержащихся» (ст.13 п. «з» Положения). А разве не восстанавливались прокуратурой нарушенные права в ходе «надзора за законностью действий всех органов власти, хозяйственных учреждений, общественных и частных организаций и частных лиц путем возбуждения уголовного преследования против виновных и опротестования нарушающих закон постановлений» (ст.2 п. «а» Положения)^[3]. Еще более конкретизированы полномочия прокуратуры в этом направлении ее деятельности и в Положении о прокурорском надзоре 1955 г.^[4].

Авторы монографии сетуют, что «вследствие недоступности до настоящего времени многих архивных материалов, объектом исследования являются судебные органы, а именно – специальные судебные органы СССР» (с.4). Однако на протяжении всей монографии авторы исследуют деятельность не только «специальных судебных органов» (вынужден воспользоваться терминологией, используемой в монографии), то есть заявленного объекта, но и Наркомата юстиции (Министерство юстиции СССР), органов прокуратуры, органов государственной безопасности и т.д., что никак не увязывается с объектом. Более того, авторы монографии достаточно вольно дают собственную интерпретацию тем или иным событиям, происходящим в исследуемый исторический период. В связи с чем монография становится все более похожей на некое художественное произведение. Например, «и тут «добрый друг» Ульриха Андрей Януарьевич Вышинский..»(с.21), «прокуратуре явно не понравилась подсудность линсудов» (с.37) или «вполне вероятно, что изначально руководство задумывало создание транспортных судов и прокуратур как временные органы, стремясь в короткие сроки карательными методами (!) вывести транспорт из кризиса» (с.38). А вот еще: «Приводя в целом абсурдные доводы («надо приблизить военную юстицию к армии»), А.Я. Вышинский активно поддержал идею о выделении военно-судебных и военно-прокурорских органов. Тем самым, он (А.Я. Вышинский) изменил свою недавнюю точку зрения, чутко подстраиваясь под конъюнктуру» (с.22), «судьи, вынесшие оправдательные приговоры, лихорадочно оправдывались» (с.43), «организация, характер и ход кампании свидетельствуют о полном (!) непонимании руководством СССР своего народа (!) и состояния репрессивных органов (!)» (с.127). И таких около художественных оборотов можно привести достаточно много.

Некоторый туман по исследуемому объекту рассеивается, когда мы видим определение приведенное авторами по «специальной юстиции». По их мнению, под «специальной юстицией» следует понимать совокупность судебных и связанных с ними учреждений и их деятельность, компетенция которых ограничивалась рассмотрением дел, специально выделенных законодателем из рассмотрения в судах общей юрисдикции» (с.4). В этом определении, прежде всего, обращает на себя внимание понятие «суды общей юрисдикции». Уважаемый читатель может пересмотреть любой архив тех времен, но вряд ли найдет такое понятие. В связи с чем приходится обращать внимание авторов на то, что приведенный ими в монографии термин «суды общей юрисдикции» впервые появился лишь после принятия современной Конституции РФ^[5]. В связи с этим авторам было бы правильнее указать, что к компетенции специальных судов были отнесены рассмотрение дел, выделенных из подсудности Верховного Суда СССР, Верховных судов союзных республик, краевых и областных судов, судов автономных республик и автономных областей, окружных и народных судов.

В то же время не совсем понятно, что имели в виду авторы под сочетанием таких слов как «совокупность судебных и связанных с ними учреждений и их деятельность, компетенция которых ограничивалась рассмотрением дел, специально выделенных законодателем из рассмотрения в судах общей юрисдикции». Если речь идет о республиканских, краевых и областных тройках НКВД, действовавших в СССР в 1937—1938 годах, то это были внесудебные органы уголовного преследования, состоявшие из начальника областного управления НКВД, секретаря обкома и прокурора области. Поэтому у них с судами ни о какой совокупности и связи не может быть и речи. А если речь идет об органах прокуратуры, следствия, дознания, которые так или иначе были связаны с судебными учреждениями, то в их функции никогда не входило рассмотрение дел, да и не входит и сейчас. Они рассматривают жалобы, заявления, материалы и проводят следственные действия. Остается только догадываться, что речь все же идет о специальных судах. Однако опять все эти не очень конкретные определения неясны для читателя, поскольку возникает вопрос, а почему специальные суды оказались не в совокупности судов, как это было закреплено в Конституции СССР 1936г., а в числе связанных с ними учреждений. Кстати, авторы абсолютно не видят разницу между такими понятиями как «специальный» и «специализированный», хотя это имеет важное значение в терминологическом отношении. Обратите внимание, что разработчики Конституции 1936 г., являясь людьми неплохо образованными, достаточно щепетильно отнеслись к написанию главы IX «Суд и прокуратура». Так согласно ст. 102 «Правосудие в СССР осуществляется Верховным Судом СССР, Верховными судами союзных республик, краевыми и областными судами, судами автономных республик и автономных областей, окружными судами, специальными судами СССР, создаваемыми по постановлению Верховного Совета СССР, народными судами»^[6]. Без труда можно заметить, что в Конституции СССР ни о каких судебных органах речь не идет (это о термине, который очень понравился авторам монографии). Таким образом, в судебной системе страны есть суды различных уровней, а не «судебные органы», и предусмотрена возможность образования «специальных судов». Тем самым, разработчики Конституции СССР в очередной показывают пример ясности, точности, однозначности используемых в тексте терминов, что является частью юридической техники. Возникает вопрос, так почему же разработчики Конституции СССР 1936г. не использовали в тексте понятие «специализированные суды? И отвечая на данный вопрос, в очередной раз убеждаешься в высокой грамотности разработчиков Основного Закона 1936г.. На взгляд автора данной статьи, включением в Конституцию СССР понятия «специальные суды» разработчики показали, что прилагательное «специальный» в отличие от его паронима^[7] «специализированный» обладает очень широкой сочетаемостью с существительными (например, суд) и используется для выделения из ряда себе подобных. При этом имеется в виду их целевое предназначение или принадлежность к определенной (но достаточно широкой) области человеческой деятельности, в данном случае к судебной. Через два года после принятия Конституции СССР данная конституционная норма была реализована в Законе СССР от 16.08.1938 «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик». Вот здесь, согласно ст.53 названного Закона, специальные суды уже подразделяются на специализированные: а) военные трибуналы; б) линейные суды железнодорожного транспорта; в) линейные суды водного транспорта»^[8], а в 1944 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР были организованы и специальные лагерные суды^[9]. В данном случае мы уже видим узкую специализацию деятельности специальных судов, и специально это подчеркнем, в единой системе народных судов. Между тем авторы монографии утверждают, что с созданием специальных судов в СССР были созданы две параллельные судебные системы, а специальную юстицию (опять поневоле используем их термин) они называют – «двойным дном», «параллельным правосудием», которые, как утверждается в монографии, зачастую действовали на основании различных принципов и нормативных правовых актов. К сожалению, эмоции захлестывают авторов монографии. Например, согласно версии авторов монографии они были созданы для репрессий (с.222). В связи с этим требуется разъяснение основной цели создания специальных судов. Еще в Положении «О судоустройстве РСФСР» от 11 ноября 1922 г., откуда в советский период берет свое начало термин «специализированные суды», дается достаточно грамотное пояснение цели их создания: «для рассмотрения дел специальных категорий, ввиду особой сложности таковых дел, необходимости специальных знаний и навыков для их рассмотрения и по соображениям особой опасности отдельных категорий преступных деяний для военной мощи республики или его хозяйственного преуспеяния, - наряду с единой системой народных судов РСФСР»^[10]. Безусловно, любые дела, где необходимы специальные познания или навыки, представляют для любого правоприменителя особую сложность (и не важно, на какой стадии это дело – предварительного либо судебного следствия. И это автор статьи знает прекрасно из своей практической деятельности). Даже в настоящее время для рассмотрения дел о воинских преступлениях, судье необходимы познания не только в области материального и процессуального права, но и соответствующие практические знания о жизни и деятельности войск, военного законодательства и воинских уставов. Судьи военных судов, как и другие военнослужащие, должны быть готовы действовать надлежащим образом в чрезвычайных условиях, в том числе в боевой обстановке.

А теперь, о существовании «двойного дна» – параллельного правосудия (с.5). Согласно ст. ст. 63, 64 Закона СССР от 16.08.1938г. «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик» Верховный Суд СССР являлся высшим судебным органом и на него возлагался надзор за судебной деятельностью всех судебных органов СССР, в том числе и специальных судов. Надо сказать, что всякое двойное подчинение, в том числе и в отношении специальных судов, решительно пресекалось. Например, с учреждением Прокуратуры СССР в 1933 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР от 27 августа 1933 г. «О передаче железнодорожных линейных судов и транспортных прокуратур железных дорог из системы народных комиссариатов юстиции союзных республик в систему Верховного Суда СССР и Прокуратуры СССР»^[11].

А теперь по поводу тезиса, что «специальные суды зачастую действовали на основании различных принципов и нормативных правовых актов». К сожалению, авторский коллектив недопонимает и того, что определяющим стержневым фактором в создании специальных судов являлась как раз необходимость установления особого судопроизводства. Сама конструкция специальных судов и в некоторой степени и судопроизводство создавалось отличным от общего порядка рассмотрения дел. При отсутствии процессуальных различий в правилах производства по делу в судах общей и специальной юрисдикции отпадает сама необходимость в существовании последних. Однако с развитием государства и общества объективная необходимость различного порядка производства по делу утрачивается, а значит и исчезает необходимость в специальных судах. Например, к моменту принятия Закона СССР от 16.08.1938г. «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик» отпала необходимость в таких специализированных судах и комиссиях как особые трудовые сессии народных судов по делам о преступлениях по нарушению Кодекса законов о труде; по земельным делам; по делам о спорах об имущественных правах между государственными органами^[12]. Кстати, следует отметить, что современное законодательство также не обошло проблему судов специальной юрисдикции (арбитражные суды, суды общей юрисдикции, специализирующиеся на рассмотрении дел об административных правонарушениях). Их также отличает установление особого порядка судопроизводства^[13], что, в свою очередь, дает полное право признать их специализированными судами. В то же время никто при этом не ведет речи о каком-то «двойном дне» и «параллельном правосудии»^[14].

А теперь вновь вернемся к точности терминологии. Несмотря на то, что законодатель в Законе СССР от 16.08.1938г. «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик» четко определяет вид специализированных судов, тем не менее, научный редактор Кодинцев А.Я. на протяжении всей монографии допускает упорное употребление таких терминов как «транспортные суды», которые затем превращаются в «специальные транспортные суды», «линейные транспортные суды», «железнодорожную и водную юстицию», «железнодорожные суды» (с. 32, 34, 35, 36, 37…). Военные трибуналы называются военными судами (с.12).

К сожалению, приходится вновь говорить и о том, что пробелы в знании юридической терминологии у научного редактора, приводят его в определенной степени к непониманию процессуальных процедур, где необходимы специальные познания. При написании такого рода монографий недостаточно одних знаний по истории и переписывание архивных документов, а надо твердо усвоить определенный объем терминологии присущий тому или иному судебному или правоохранительному органу либо обращаться за консультациями к профессионалам. Например, в монографии пишется, что «Военная коллегия приняла к своему рассмотрению в кассационном заседании протест Прокурора СССР» (с.18), а правильно следовало писать: «Военная коллегия приняла к рассмотрению в кассационном порядке протест Прокурора СССР». А если авторы хотели показать судебную инстанцию, где этот протест рассматривался, то следует писать не в «кассационном заседании», а «в судебном заседании суда кассационной инстанции». Авторами работы допущена грубейшая терминологическая ошибка даже в таком, достаточно простом предложении как: «Протест был подан прокурором» (с.18). Если бы научный редактор Кодинцев А.Я. заглянул в первое Положение о прокурорском надзоре 1922г., то увидел, что прокуроры приносят протест на незаконные судебные решения, что продолжают делать и сейчас, но только в виде представления. А слово «подают» более всего относится к другим сторонам, которые имеют право обжалования судебного решения (подают жалобу осужденный, оправданный, их защитники и законные представители, потерпевший, их законные представители, а также иные лицам в той части, в которой обжалуемое судебное решение затрагивает их права и законные интересы). К сожалению, приходится разъяснять такие элементарные вещи.

Читая монографию иногда очень сложно проследить ход мыслей авторов. Применяя явно не юридическую терминологию (лексику) они просто запутываются сами в сложных для них процессуальных вопросах. Например, в тексте указывается, что «протест был подан прокурором с пропуском кассационного срока для рассмотрения в порядке надзора» (с.18). Однако это полный абсурд, поскольку сразу пойдет речь о нарушении инстанционности при принесении протеста. Таким образом, подвергается сомнению профессионализм Прокурора СССР и его помощников. Верится с трудом, что Прокурор СССР не знал, в какой инстанции рассматривается кассационный протест, а где - надзорный. Однако авторы монографии делают вывод, что «протест был фактически надзорным, но военная коллегия вынесла двойное определение!» (это что-то достойное рубрики «юридические перлы»). В связи с этим хочется ответить авторам, что не может быть протест «фактически надзорным», он или «надзорный» или «кассационный». Как говорят, третьего не дано. Хотя на самом деле здесь все очень просто. Прокурор обратился в Военную коллегию с просьбой о восстановлении пропущенного срока для опротестования приговора в суде кассационной инстанции, однако ему отказали. Данное определение прокуратурой было обжаловано в Судебно-надзорную коллегию Верховного Суда СССР. В свою очередь последняя удовлетворяя требования прокурора, одновременно указала Военной коллегии на незаконность отказа в восстановлении пропущенного срока для опротестования приговора прокурором. Однако, как известно, данный приговор был обжалован еще и осужденным. Это свидетельствует о том, что приговор военного трибунала вышестоящей инстанцией мог быть отменен не только по протесту прокурора, но и по жалобе осужденного, если в ходе судебного заседания было бы установлено «нарушение форм судопроизводства, которое помешало суду всесторонне рассмотреть дело и повлияло или могло повлиять на вынесение правильного приговора» (ст.26 Основ). Кроме того, уголовный процесс позволял суду кассационной инстанции (в данном случае Военной коллегии), не входя в проверку фактических обстоятельств, установленных судом, разрешавшим дело по существу и не связанным поводами, указанными в кассационной жалобе, отменить приговор и возвратить его в низшую инстанцию для нового рассмотрения (ст.27 Основ).

И еще раз о неправильном употреблении терминов. Военная коллегия не могла отменить приговор в «ревизионно - надзорном порядке» (так пишется в монографии), поскольку она могла рассматривать дело только «в касационно-ревизионном порядке». Приговоры проверялись высшими судебными инстанциями по жалобам и протестам лишь в кассационно-ревизионном порядке или в порядке высшего судебного надзора (авторам следовало внимательно прочитать Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик от 31 октября 1924 г.)^[15]. Как видим даже в таком простом примере авторы монографии допустили массу терминологических нестыковок.

В качестве одного из непременных требований, предъявляемых к работам, претендующим на статус научных исследований, является глубокая и четкая аргументация высказываемого. Это предполагает и готовность автора нести ответственность за каждое свое слово. Между тем в монографии постоянно присутствуют какие – то странные выводы. Например, «пользуясь своей обособленностью, военные трибуналы не руководствовались постановлениями Пленума ВС СССР». А такой вывод был сделан потому, что «В 1939 г. ВК ВС СССР не внесла на Пленум ни одного вопроса по судебной практике военных трибуналов» (с.23). Или другой пример «решение о введении органов транспортной юстиции было принято спонтанно, непродуманно. Очевидно, что руководство страны явно не ожидало подобной реакции со стороны местных руководителей». И вдруг неожиданный вывод «Поэтому перед руководством СССР встал вопрос о решении данной проблемы, которая, в перспективе, вероятно, могла привести к всплеску национальных конфликтов» (с.36). Нередко в монографии делаются выводы, не подкрепленные ни документально, ни какой-либо иной информацией. Например, читатель узнает, что «многие работники юстиции пассивно сопротивлялись массовым репрессиям, поэтому смерть диктатора спровоцировала массовые заявления о необходимости прекращения репрессий и перехода к нормальной законности» (с.213). В связи с чем невольно задаешься вопросом, так от кого же исходили эти заявления: от трудящихся, руководителей правоохранительных органов, осужденных?

На взгляд автора статьи, монография буквально напичкана совершенно ненужной информацией. Неужели читателю так важно знать, что «на курсы усовершенствования юрсостава РККА, транспортных судов и прокуратур опоздали к началу занятий почти на две недели 50% слушателей». При этом авторы открывают «секрет», что курсы были явно «идеологизированы: изучали диалектический материализм и ленинизм» (а найдите хотя бы кого-нибудь, кто вплоть до конца 80-х гг. прошлого столетия не изучал эти дисциплины), «собственной библиотеки не было, для преподавания и общежития использовалось «казарменное помещение» (с.40). Также узнаем, что «имела место конкуренция различных ведомств». Становится интересным, и в чем же она заключалась. До банальности просто. Оказывается «прокуратура г. Москвы вмешивалась в дела транспортной прокуратуры «по жилищным вопросам» (с.41).

Желая показать положительную роль некоторых судебных учреждений авторы монографии пишут: «Спецколлегии областных и верховных судов сыграли важную, хотя и вспомогательную роль». И тут же делают взаимоисключающие выводы: «Они не смогли обеспечить ускоренное рассмотрение дел о контрреволюционных преступлениях, допускали вынесение оправдательных приговоров, оказывали пассивное сопротивление ( с.53).

Обращает на себя внимание сложность текста монографии, его некоторая вычурность и ироничность. Складывается впечатление, что вся судебная система страны в этот период, а тем более специализированные суды, это сплошная репрессия. Не отсюда ли делается такой «мощный» вывод о том, что «Целью же специальных органов юстиции было проведение репрессий» (с.222). Само собой и руководители органов Наркомата (Министерства) юстиции, прокуратуры, судов и других ведомств, представлены как интриганы и не умеющие работать чиновники. Да что там эти руководители, а руководители страны, которые «изначально думали о создании специальных судов в карательных целях», которые «не понимали свой народ» и т.п. Тем самым, в этом произведении, претендующим на статус объективного научного исследования, сложился резко субъективный тон. Это в особенности видно, когда Кодинцев А.Я. вступает в полемику с авторами публикаций по исследуемой проблеме: «это неправда», «неверно утверждение», «не соответствовали действительности», «это не научные труды, а пропаганда справедливости военного правосудия» и т.п. (с.6, 7..).

Из монографии читатель может узнать также о нескольких видах правосудия: «военное», «сталинское», «лагерное». Но если Кодинцев А.Я. считает, что есть такое правосудие (между прочим Д.Н. Шкаревский и В.В. Яноши в своих публикациях никогда не употребляли сочетание «лагерное правосудие»), то это что-то новое в юриспруденции. Однако если же автор решил слово «правосудие» употребить не в своем обычном значении, а использовать его в ироническом тоне, тогда следовало такие сочетания как военное правосудие, сталинское правосудие и лагерное правосудие все таки взять в кавычки^[16]. Говорить о правосудии, неважно каком, в годы Большого террора дело неблагодарное и поэтому это слово не следовало вообще трогать, как это сделала, например Г.М. Иванова. Она без всяких обиняков и ерничанья, прямо сказала, что лагерные суды не были органами правосудия в прямом смысле, а являлись элементом репрессивной системы^[17].

А статью хотелось бы завершить следующими словами В.М. Савицкого. В своей работе «Язык процессуального закона (вопросы терминологии)» он пишет: «Упреки в чрезмерной придирчивости, излишней скрупулезности к языку права неверны, так как имеет место «естественная реакция на нарушение законов формальной логики в отрасли социальной деятельности»^[18]. При этом он продолжает, что в нашей профессиональной терминологии, безусловно, есть некоторая формальность, «холодность», нейтралитет, который существенно влияет на стиль юридического документа. И если в таких документах появляются некорректные юридические словесные построения, а тем более языковые ошибки, то это не только бросается в глаза, но и свидетельствует о весьма невысокой правовой культуре юриста, да и всех тех, кто оперирует юридической терминологией. В связи с этим остается пожелать авторам монографии не только обратить внимание на эту часть своего произведения, но и помнить, что в результате неправильного словоупотребления в юридической науке мы можем породить «нестыковку разных понятий, а то и прямые заблуждения в использовании юридической терминологии. А она, как обращает наше внимание В.Е. Чиркин, требует к себе строгого отношения^[19].