Вольтер против Руссо

Длугач Тамара Борисовна доктор философских наук главный научный сотрудник, сектор истории западной философии, Институт философии РАН 109240, Россия, г. Москва, ул. Гончарная, 12, стр. 1 Dlugach Tamara Borisovna Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, the department of History of Western Philosophy, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, Moscow, Goncharnaya Street 12, building #1 dlugatsch@yandex.ru Другие публикации этого автора

Вольтер и Руссо стоят, подобно часовым, у входа и выхода здания французского Просвещения. Между ними пролегают все прямые и извилистые пути французской философии XVIII века. У наших героев разные судьбы, разные приоритеты, и когда они сталкивались, а это бывало нередко, наблюдались общественные потрясения.

Неприязнь интеллектуала – аристократа к сентиментальному выскочке объясняется как различием личностей, так и несовпадением их концепций. Вольтер не был аристократом – он был аристократом духа и впервые в истории Франции заставил общество оценивать человека не по его социальному статусу, а по уму и личным достоинствам. Ум для Вольтера главное, и ему было легко завоевать признание европейцев, потому что ум у него был и ум необычный – тонкий, ироничный, переменчивый. Требования Вольтера – свобода мысли и свобода слова.

Руссо тоже был не совсем сентиментален; нередко оборотной стороной абсолютной серьезности становится сентиментализм; так было и с Руссо. И он не был выскочкой, таким он казался лишь Вольтеру, но на деле он стал серьезным представителем третьего сословия. Ум у него тоже был, но совсем другой – здравый, лаконичный, устойчивый. И требования были совсем другими – свободы и равенства. Оба немало сделали для своего века.

Иногда исходят из неверных предпосылок о том, что прошлая социальная и культурная эпоха предрешает последующие социальные изменения. Это не так. Прошлая эпоха обнажает свои противоречия, но формировать на этой основе новые задачи и решать их могут только последующие поколения. Не будь Вольтера, прошлое уходило бы вдаль гораздо медленнее и с бóльшими трудностями; не будь Руссо, демократизм был бы отодвинут в бескрайнюю даль или заменен чем-то иным. Подобные варианты называются «развилками истории». Наши герои не просто решали задачи своего времени – они их и формировали.

18-летний разрыв (1694 год рождения Вольтера и 1712 – Руссо) принес Вольтеру известность, Руссо же только рос.

Вольтер, действительно, питал слабость к аристократии; это чувство было воспитано в нем с детства. Мать Франсуа Мария-Маргарита была веселой, жизнерадостной, общительной женщиной; в доме всегда собиралось шумное общество, в том числе и аристократы. Один из них аббат Шатонёф читал мальчику стихи – в том числе эпиграммы в адрес двора и церкви – уже складывалось вольнолюбивое общество. Маленький мальчик сам читал также вслух Плутарха, Плиния и других античных мыслителей. В возрасте 7 лет лишившись матери, Вольтер был отдан в колледж Людовика Великого, где успешно изучал древние языки, литературу, философию, историю. Обучение было поставлено здесь замечательно. По окончании колледжа юноша вращается в аристократическом обществе Тампль в обществе либертенов (свободолюбивых) в предместье Парижа. Вольтер тяготел к аристократам, потому что они были образованными людьми, невежд он не терпел. Он был в это общество вхож благодаря своему уму и широте взглядов. Правда, через несколько лет, в 1717 г. он провел 11 месяцев в Бастилии за стихотворение «Я видел», в котором насмехался над регентом Филиппом Орлеанским при малолетнем Людовике XV. Но во время заключения он сумел написать трагедию «Царь Эдип», после постановки которой на парижской сцене в 1718 г. был признан знаменитым поэтом. Написав вскоре еще несколько трагедий, Франсуа завоевал широкую известность. Его приветствуют как наследника Корнеля и Расина. После постановки «Царя Эдипа» Франсуа Мари Аруэ принимает имя Вольтера и начинает совершенно самостоятельную жизнь.

Пока Вольтер проводит свободное время в развлечениях (а на самом деле оттачивая свой искрометный ум), Руссо взрослеет и стремится убежать из дома. Потеряв мать в момент рождения (1712 г.), в детские годы он много общается с отцом – часовых дел мастером; читает ему вслух того же Плутарха и Тацита, пока тот чинит часы. Вскоре отец, человек богемы, исчезает, и маленький Жан-Жак воспитывается вместе с двоюродным братом в семье дяди и тетки, очень любивших его. В 14 лет, когда его решают отдать в учение к граверу, Руссо собирается уйти из дома. Он не хочет быть гравером, он хочет путешествовать, видеть разных людей, осваивать многие занятия. И начинает свое путешествие по Швейцарии и Провансу. Он проводит в странствиях больше десяти лет, не учится регулярно; правда, ему повезло: Жан-Жак во время своих скитаний знакомится с некоей образованной дамой протестанткой мадам Варан. Она относилась к нему, как к сыну, и он даже называл ее мамой. В разных её домах Руссо провел более 10 лет, и она-то нанимала ему преподавателей. Правда, учился он нерегулярно «чему-нибудь и как-нибудь». Он усвоил первоначальные знания из арифметики, некоторые данные литературы, истории, географии, ботаники, любил собирать гербарий. Он занимался также музыкой и со временем стал участвовать в домашних концертах, позже зарабатывает на жизнь перепиской нот. На всю жизнь собственное воспитание стало для Руссо идеалом воспитания и образования вообще. Хотя, надо сказать, у него оно было значительно шире того, которое он пропагандировал.

Для Вольтера цель – развитие высокой образованности, но она, должно быть, дана только некоторым, всем она не нужна, да и опасна. Ведь королевская власть незыблема, а простые люди должны обрабатывать землю. В этом Вольтер – типичный аристократ.

Для Руссо цель – здравомыслие, внедрение первоначального образования, но для всех. Все равны перед законом, все имеют одинаковую ценность, потому что люди рождаются одинаковыми; они и должны быть одинаково образованы.

После своих путешествий Руссо приезжает в Париж в 1742 г.; ему 30 лет, он не совсем уж провинциален, он, даже привез с собой изобретение – нотное письмо, написанное не нотными знаками, а цифрами. Правда, оно не вызвало восторга у знаменитого композитора Рамо, но Руссо своих музыкальных занятий не оставил. Несколько позже он сочинил оперу «Деревенский колдун», за которую ему была присуждена королевская премия. Но пока в 1742-43 гг. он свободно проводит время, изучает философию, встречается с философами и литераторами. В это время в Париже находится Дидро, также занимающийся самообразованием, и Руссо каждую неделю обедает с ним и с Кондильяком, обсуждая философские проблемы.

Новый этап его развития – написание в 1749 г. Трактата о науках и искусствах. Эта тема была предложена на премию Дижонской академией наук. Ходили слухи, что когда Руссо навещал Дидро, находившимся в заключении в Венсеннском замке, именно Дидро подсказал ему дать отрицательный ответ на эту тему.

В Трактате акцентировано еще одно расхождение с Вольтером: повторяя свои мысли в спорах с Дидро относительно простого образования, ненужности изучения древних и иностранных языков, Руссо признает приоритет нравственности перед знанием. Дело в том, что нравственности, по Руссо, не нужно учиться, она рождается в сердцах вместе с рождением человека, она присуща простым людям даже в большей степени, чем образованным, она коренится в сердце и в религиозной вере. Вольтер, который иногда совершал не очень благовидные поступки (например, в бытность свою в Пруссии подделывал векселя, судился с бывшим владельцем Ферне из-за вязанки дров), но был защитником высокой образованности, с презрением отнесся к этим идеям Руссо; позже он именовал его «философом нищих».

Ни один из наших героев, конечно, не мог согласиться с другим. Вольтер думает в это время над теорией просвещенного абсолютизма, у Руссо появляются первые мысли о демократическом устройстве общества.

Вольтер был убеждён в неспособности простых людей (кухарок) управлять государством (и, может быть, был не так уж неправ) и все надежды возлагал на просвещенного государя, ибо, по его мнению, историю создают просвещенные мнения, а они доступны только образованным людям. К тому же одного человека – короля – гораздо легче просветить, чем многих. Идеи эти постепенно развиваются. Насмешки Вольтера в его сочинениях над старыми порядками убивали страх перед ними; обладая язвительным и острым умом, Вольтер был наиболее силен в этом ниспровержении старого, непросвещенного общества. Обратившись к фигурам королей – первым он воспел Генриха IV прежде всего за его веротерпимость, он одобряет будущих королей – Фридриха II Прусского, Екатерину II Русскую, Вольтер обосновывает монархию. Но это еще впереди, хотя близкое путешествие в Англию усиливает его симпатии к аристократии.

Причиной поездки в Англию послужила ссора Вольтера с неким дворянином де Роганом, упрекнувшим его в том, что тот носит не свое, а неизвестное имя. Получилось так, что слуги этого кавалера неожиданно накинулись на Вольтера и избили его палками. Он вызвал обидчика на дуэль, но вместо неё его вновь заключили в Бастилию, правда, всего на 3 недели, а затем вывезли в Англию.

Англия стала для нашего героя высшим учебным заведением. Он увидел, что младшие сыновья пэров не гнушаются заниматься торговлей, что власть короля ограничена парламентом, что искусство и науки здесь в большом почете, так что пьесы Шекспира ставятся все время, а гроб с телом умершего Ньютона несут в Вестминстерское аббатство 6 герцогов и 6 пэров. Короче, он увидел то, что невозможно было увидеть во Франции. Вольтер легко выучил английский язык, что помогло ему смотреть пьесы Шекспира, хотя тот ему и не нравился, так как постоянно нарушал классицистские три единства (времени, места и действия) и был слишком простонароден. В Англии Вольтер знакомится с Дж. Свифтом, с известным поэтом Поппом, общается все время с герцогиней Мальборо и герцогом Ньюкаслом, в общем он вполне доволен своей долей. И жизнь подталкивает его к монархическим выводам.

Руссо в это время все больше убеждается в правильности демократических убеждений. Да, пусть он – «философ нищих». Но он не сомневается в том, что все люди выходят из рук Творца сирыми и босыми, все равны друг другу и все должны получать одинаковую жизнь и одинаковое воспитания. Он начинает обдумывать проект нового образования.

Многие критиковали Руссо за его образовательные идеи; особенно резко высказывался философ В.В. Розанов. Он даже охарактеризовал Жан-Жака как самого ужасного человека когда-либо рожденного женщиной. Розанов упрекал его в том, что воспитатели, по Руссо, не знаменитые личности, такие, как Платон или Аристотель, и что обучение не проходит в дискуссиях и обсуждениях. Но Розанов был неправ: Руссо, как и Дидро, чутко уловил требования нового века. Оно начинало развивать промышленность, создавать фабрики и заводы. Машинному производству нужны были вовсе не высокообразованные люди, ему нужны были работники, обслуживающие машины, умеющие их чинить. Некоторых не слишком обширных сведений из арифметики, истории, литературы, ботаники было для этого вполне достаточно. Так что Руссо следует ценить прежде всего за то, что он понял необходимость начального, как сказали бы мы, образования.

Итак, в 30-е гг., Вольтер полон впечатлений от Англии; Руссо же только начинает свои странствия по Швейцарии и Франции.

По возвращении из Англии Вольтер знакомится с маркизой Эмилией дю Шатле, жившей отдельно от своего мужа – офицера в Париже. Они понравились друг другу, выяснили, что их взгляды на жизнь совпадают и решили жить вместе. Это Вольтеру тем более подходит, что в Париже у него нет больше пристанища, и он с Эмилией переселяется в её имение на границе с Лотарингией – Сирé. После Англии он уже чувствует себя не только поэтом, но мыслителем. Он пишет «Философские письма», которые появляются в печати в 1733 г., а в 1734 уже осуждаются на сожжение: неблагоприятной для французского правительства была вольтерова оценка Англии. В «Письмах» он описывает свои впечатления от Англии, воздает должное ее устройству, политике, хозяйству, культуре. В эти же годы Вольтер начинает писать «Метафизический трактат» (который появится лишь в 70-е годы), где уже не боится обсуждать проблемы связи души и тела, мышления и бытия Бога. Всеми этими вопросами он заинтересовался в Англии, ознакомившись здесь с учениями Локка и Шефтсбери, Гоббса и Ньютона. В 1738 г. появляется сочинение о Ньютоне, с этого года, во многом благодаря Вольтеру, начинается всеевропейская известность Локка и Ньютона. Вольтер ставит также новые трагедии: «Заиру», «Смерть Цезаря» и «Брута». Деньги у Вольтера теперь есть; он получает немало за свои пьесы и может восстановить заброшенное имение Эмилии. Он даже пристраивает ко 2-ому этажу галерею, где начинают проводиться физические и химические опыты. Эмилия обожала науки так же, как Вольтер, она обладала способностями к математике, с ней даже занимался ученик Лейбница Кёниг, член Прусской Академии наук. Эмилия готова была целыми днями работать, ставить опыты и сожалела, что в сутках только 24 часа. Они с Вольтером занимались иногда по 10-12 часов в сутки. А на галерее стояла небольшая статуэтка Амура, нацелившего стрелу в Вольтера и Эмилию, занимающихся науками.

Слава богу, что Кёниг охладил интерес Вольтера к физическим и химическим опытам, посоветовав ему заниматься тем, к чему у него больше талантов – историей и литературой.

Эмилия приветствовала научные интересы друга; единственное, чего Эмилия не разделяла, это интерес Вольтера к истории. Она не могла понять, зачем ей, парижанке, живущей в XVIII в., изучать то, что было 2000 лет назад. И Вольтер тщетно пытался объяснить, что историки нередко бывают советниками королей и режиссерами исторических событий.

Благо то, что о здоровье Франсуа впервые в жизни начинают заботиться, и это очень важно, если учесть, что у него с детства слабые легкие и даже бывает кровохарканье.

Интересы Вольтера в Сирé воплощаются, кроме опытов, с одной стороны, в поэме о Жанне д’Арк, а с другой стороны, в исторических поэмах. Считая Жанну героиней, Вольтер все же относится к ней с некоторой иронией: во-первых, она неграмотна, с точки зрения Вольтера, это большой изъян; а во-вторых, он издевается над её девственностью, в которой священнослужители видят залог её побед. Он пишет ядовитые стихи:

Весьма нестойки дамы и мужчины;

Людские добродетели хрупки;

Они – сосуды дивные из глины;

Чуть тронь – и треснут. Склеить черенки?

Но, склеенные, не прочны кувшины,

Заботливо оберегать сосуд,

Хранить его от порчи – тщетный труд.

Порукой этому – пример Адама,

И Лот почтенный, и слепец Самсон,

Святой Давид и мудрый Соломон,

Любая добродетельная дама –

Великолепный перечень имен

Из Старого и Нового Завета,

Я нежный пол не осужу за это ^{[3, с. 222]}.

И дальше:

Спасать посредством девственности крепость –

– Да это вздор, полнейшая нелепость.

Притом не видно дев у нас в краю,

Зато они кишмя кишат в раю ^{[3, с. 42]}.

Эмилия трепещет от страха: как бы не было очередного заключения в Бастилию. А приезжающие гости с восторгом читают поэму, переписывают её и распространяют в Париже. Эмилия пытается спасти Вольтера от него самого, так как он очень рад пропаганде своих взглядов, но тщетно.

Исторические занятия Вольтера также очень успешны: он пишет «Историю Российской империи при Петре I», «Историю Карла XII», «Век Людовика XIV и Людовика XV». Все эти сочинения очень грамотны с точки зрения фактов, увлекательны, написаны живо и остроумно.

В Карле XII он видит выдающегося полководца и даже сожалеет о его поражении от Петра I. Петра же считает великим просветителем, распространившим Просвещение в своей стране, и это для французского мыслителя большая заслуга. Вольтер переписывается с Екатериной, графом Шуваловым, княгиней Дашковой, узнавая интересные детали из жизни русского царя. Изумляет потрясающая память Вольтера – он держит в голове сведения о полтавском сражении – о числе русских войск, количестве пушек, местах сражения, ранениях Карла, шире – об устройстве государства российского. Он сообщает об укладе жизни в сибирских селениях, о количестве там жителей, о числе пушных ярмарок, торговле городов и т.д. Секретарь Вольтера удивлялся его памяти: он даже помнил, на какой странице и в какой книге приводятся определенные сведения.

Кроме того Вольтер заканчивает текст своих размышлений об истории «Опыт о нравах и духе народов» (Essai sur le Moeurs et l’Esprit des nations et sur les Principaux faits de l’Histoire depuis Charlemague jusqua Lois XIII), который будет издан в Женеве. В 1765 г. он дополнил Эссе Введением, «Философией истории».

Один из главных принципов Эссе – здравомыслящий подход: все то, что необъяснимо с точки зрения здравого смысла, надо отвергнуть. Критика была направлена в первую очередь против библейских сказаний, а также против деления исторических событий на первичные и вторичные – те, на которые творец действует прямо и те, на которые – косвенно.

То, что евреи – избранный народ, что они перешли Красное море посуху – вымыслы; евреи лишь одно из человеческих племен. Все мифы Вольтер также отвергает, история движется, по его мнению, благодаря мнениям, поэтому те должны стать просвещенными. Главное – точные сведения и артефакты. Его интересуют не только великие личности, но культура данного периода и народа. И прежде всего для культуры необходим просвещенный государь, коего воспитывает философ – просветитель, Вольтера интересует не народ в целом, а образованные представители третьего сословия – литераторы, философы, артисты, они с точки зрения Вольтера выше неграмотных дворян. Руссо, проповедующего равенство, Вольтер называет еще «антиобщественным животным».

На основе своих экскурсов Вольтер выделяет несколько периодов истории – Век Филиппа и Александра Македонских, Век Перикла и Фидия, Платона и Аристотеля; эпоху Цезаря и Августа и, наконец, Век Людовиков XIV и XV. Самый высший век – Век разума, к которому стремится человечество.

Итак, Вольтер – в Сире. А Руссо, прожив некоторое время в Париже, в 1756 г. переезжает в небольшой городок Монморанси. Здесь лес, чащи, прекрасная природа, он живет здесь со своей подругой Терезой Левассер и ее матерью. Природа всегда благотворно действует на Руссо, он спокойно гуляет по полям и лесам, любуется ручейками, собирает гербарий.

Последующий разрыв с энциклопедистами, прежде всего с Дидро и Гриммом, отчасти был определен поздней любовью в это время Руссо к госпоже д’Удето, подруге Сен-Ламбера. Руссо знал об их отношениях, и хотя Сен-Ламбер был общим приятелем всех энциклопедистов, предпринял осаду д’Удето, посылал, в частности, к ней с любовными записками Терезу. Когда Дидро приехал в Монморанси, чтобы как-то помирить стороны, Руссо кричал на него так, что было слышно за пределами сада.

Вообще надо сказать, что Руссо не был слишком уравновешен: он упрекал Дидро, Гримма и Гольбаха в том, что они устроили против него заговор, что они завидуют его славе и хотят её отнять. Все это было несправедливо, никаких заговоров энциклопедисты не устраивали, а славы у Руссо после 1749 г. было более, чем достаточно. Надо признать, что Руссо страдал манией преследования (позже он обвинил в заговоре также и Юма), и за свою жизнь поссорился с 200-ми знакомыми и 20-ю близкими друзьями, в том числе и с Дидро, который считался самым справедливым среди энциклопедистов. Больше друзей у Руссо не было, и, может быть, в этом лежит одна из причин его нелепой гибели.

К 1757 г. отношения между Вольтером, энциклопедистами и Руссо настолько обостряются, что всякое общение уже исключается. Положение дел таково.

В 1757 г. Даламбер, бывший вместе с Дидро главным редактором Энциклопедии, написал в ее VII том статью «Женева», в которой приветствовал открытие в Женеве нового театра. Руссо, который, как уже известно, отрицательно относился и к искусству, и к его заведениям, ответил Даламберу гневным письмом, упрекая его, как он считал, в поощрении разнузданности и безнравственности. После этого письма Даламбер покинул пост главного редактора, оставив Дидро одного, до 1772 г., бороться за Энциклопедию.

Не надо думать, что действия Руссо были исключительно личными и не вызывающими никакого общественного резонанса. По свидетельству очевидцев, огромное количество людей приняло участие в этом споре; число брошюр «за» и «против» достигало 400; против высказался и иезуитский журнал «Треву», высказывались артисты, писатели, врачи.

В это же время Руссо пишет письмо Вольтеру, вменяя ему в вину критику Лейбница. Как известно, Лейбниц верил в премудрость и благость творца. Вольтер же после лиссабонского землетрясения 1755 года, разрушившего почти весь город, написал на эту тему стихотворение, в котором признавался, что не понимает, для чего Богу надо было насылать такое бедствие на человека:

– Зачем невинному, сродненному с виновным,

Склоняться перед злом, всеобщим и верховным?

Постигнуть не могу в том блага своего.

Я, как мудрец, увы! не знаю ничего.

Глубоко верующий Руссо преисполнен негодования на автора этих строк. Он пишет ему письмо, проникнутое оптимизмом, укоряет и наставляет. Неудивительно, что Вольтер пренебрежительно называет Руссо антиобщественным животным, видит его достоинство лишь в создании оперы «Деревенский колдун», обвиняет его в безнравственном отношении к Терезе и детям. (Не то двух, не то четверых своих детей Руссо отдал в воспитательный дом, оправдывая себя тем, что он не смог бы о них хорошо заботиться.) Отношения между Вольтером и Руссо очень накалены.

К этому времени Вольтер, проживший 16 лет с Эмилией в Сирé, оказывается вновь на перепутье, когда Эмилия в 1749 г. умирает. Он опять без дома, он опять без заботливой и любящей женщины. В отчаянье он принимает приглашение Фридриха II посетить Пруссию и, получив разрешение Людовика XV, отправляется туда. Надо сказать, что Фридрих II очень долго уговаривал Вольтера приехать; он писал ему льстивые письма, сравнивал его с гигантом, а себя с мошкой, уверял, что никогда ничего недружелюбного не обратит против Вольтера. И поначалу так и было: при дворе Вольтер нашёл ярких единомышленников – здесь были ученый итальянец Альгаротти, француз Ламетри (нашедший здесь прибежище после публикации во Франции и запрещенного «Человека–машины»), здесь был член Русской Академии наук Л. Эйлер, президент Берлинской Академии наук Мопертюи. Беседы были очень смелые; как вспоминал Вольтер, здесь иногда не находили нужных слов для того, о чем во Франции нельзя было даже подумать. Вольтера встретили как дорого друга; ему вменялось в обязанность каждый день в течение 2-х часов «исправлять» стихи короля, все остальное время он был свободен. Первое время отношения были великолепными, но потом Ламетри передал Вольтеру слова о нем короля: «Когда лимон выжат, его выбрасывают», в ответ на которые Вольтер заметил, что он «стирает королевское грязное белье» (имея в виду стихи того). Вряд ли после таких характеристик хорошие отношения могли сохраниться.

Ссору усугубили издевательские нападки Вольтера на Мопертюи. Последний был выдающимся человеком и ученым. Он организовал несколько экспедиций в Лапландию, чтобы доказать, что земля сплюснута у полюсов, много занимался геологией, но были у него такие «смелые» идеи, мимо которых не мог пройти ироничный Вольтер. Так, он предлагал прорыть яму до центра земли, построить город, где говорили бы только на латыни; смертный час он считал годом акмэ и т.д.

Вольтер написал на это насмешливое стихотворение «Диатриба доктора Акакия». Фридрих был возмущен унижением президента своей Академии наук и приказал сжечь этот пасквиль на центральной площади Берлина. Вольтер был возмущен еще больше: Фридрих поступил так, как поступал Людовик XV. А ведь Фридрих хотел казаться просвещенным монархом и, казалось, был им: он строил прекрасные дома в Берлине, мостил улицы, освобождал крестьян от феодальной зависимости, но вот в этот момент проявил себя как деспот.

Вольтер, конечно, сразу же захотел покинуть Пруссию, но его не выпускали 3 недели, и лишь с трудом он выбрался во Францию.

Он не знает, что делать дальше, но вскоре решает купить имения недалеко от Женевы, и в 1756 г. поселяется в Фернé, одном из купленных имений.

В этом же 1756 г. Руссо, как уже упоминалось, тоже переселяется на лоно природы – в Монморанси. Он пишет оттуда свое знаменитое письмо Даламберу, а кроме того еще несколько писем Вольтеру: «Я не люблю Вас, – пишет он Вольтеру, – Вы сделали мне, Вашему ученику и приверженцу, очень больно. Вы развратили Женеву в благодарность за то, что нашли в ней приют. Вы лишили меня моих сограждан за те аплодисменты, которые я Вам дарил. Это из-за Вас мое пребывание на родине стало невыносимым. Это из-за Вас я умру на чужой земле без всякого утешения, и моя честь будет презираема, в то время как Вас, живого или мертвого, ждут почести в моей стране. Я ненавижу Вас, Вы этого хотели, но вас ненавидит тот, кто хотел бы Вас любить, – Вас, того, кто все попирает своими ногами и от которого ничего нельзя требовать.

От всех чувств, которые были к Вам в моем сердце, осталось только восхищение, которого не может не вызвать Ваш гений, и любовь к Вашим произведениям. Я уважаю только Ваш талант» ^{[17, p. 356-357]}.

Вольтер отправил обратно письмо с эпитетами «скучный», «неприличный», «подлый», и отношения были испорчены вконец.

Итак, в конце 50-х гг. каждый из наших героев живет в сельской местности, занят своими трудами и формирует идеи, совершенно неприемлемые для другого.

В 1761 г. Руссо в Монморанси пишет свой первый роман «Юлию, или новую Элоизу», принесшую ему огромный, небывалый успех. Им зачитывались маркизы и белошвейки, герцогини и горничные. Маркизы пропускали из-за него званые вечера, белошвейки откладывали работу. Говорят, что сам Кант один раз в жизни пропустил послеобеденную прогулку, зачитавшись Новой Элоизой (правда, как будто это было еще один раз – в день взятия Бастилии). Все проливали слезы над этим романом, восхищались изображениями великой любви и горестями героев. Восхищались также картинами прекрасной природы.

После публикации этого романа Руссо был избран почетным гражданином Женевы. Что же послужило причиной такого бурного восхищения. – Прежде всего это изображение «естественной» любви двух молодых людей. Сюжет был простым: дочь барона влюбилась в своего домашнего учителя Сен-Пре, и он тоже горячо полюбил её. Однако брак был невозможен по той причине, что Юлия была дочкой барона, а Сен-Пре был беден. Но любовь не угасает даже тогда, когда Сен-Пре вынужден уехать. Переписка, начавшаяся еще дома, продолжается; страстные речи приводят в восторг читателей; они сопровождаются слезами умиления, панегириками в честь естественных чувств, прежде всего любовных.

Успех был объясним. Руссо почувствовал наступление новой эпохи, в которой решающую роль будут играть не дворяне и помещики, а представители третьего сословия. Они ограничиваются в своей жизни как бы чисто естественными, от природы полученными чувствами и самым простым образованием.

Каждый век пользуется своим собственным пониманием природы, любви, общества. В XVII в. образ любви был навеян рыцарскими традициями, высокими чувствами, чувствами чести и долга. Но социальная ситуация изменилась: рыцарство ушло в прошлое; новому историческому субъекту требовался новый образ любви, который основывался бы на новом понимании природы и естественных чувств. И его создал Руссо.

Он пишет простым языком здравого рассудка, понятным горничным, слугам, даже крестьянам (если бы те читали романы); чувства у всех более-менее одинаковы, так как природа, по Руссо, создает людей одинаковыми. Поэтому все понимают друг друга, все понимают чувства других людей.

Когда мы сейчас читаем «Новую Элоизу», нас немного раздражает высокопарный стиль речей героев, их непрерывные восторги и слезы умиления. Но ведь они заменили сдержанные рыцарские филиппики и требования, которые были совсем чуждыми не-дворянам, не-рыцарям. Рыцари и прекрасные дамы – в прошлом, в настоящем же крестьяне, ремесленники, врачи, писатели, артисты, новый рождающийся класс, и ему-то гораздо понятнее язык простых человеческих страстей, данных человеку от природы. «Разве любовь сама по себе преступление? – спрашивает Сен-Пре. – Разве не является она самой чистой и самой сладостной склонностью, вложенной в нас природой?... Там, где царит любовь, там выбор сделала сама природа» ^{[7, с. 155-156]}.

Природа же выступает как создатель человека; даже если Бог в конечном счете создает природу, непосредственным создателем человека является природа. Если в первобытные времена природа и её силы были одухотворены; в средневековые сами силы природы непосредственно связывались с Творцом, то Новое время фактически заменило Творца природой. Природа рождает человека непосредственно. А выступила она для просветителей таковой оттого, что все прежние социально-иерархические связи были разрушены, новые же еще не сложились, и стало казаться, что у человека лишь одна основа – природа. К ней и обращались просветители, считая человека только природным существом и наделяя его природными, «естественными» чертами.

В действительности человек, конечно, столько же природное, сколько и общественное существо (и природа, и общество при этом должны трактоваться исторически), и французские мыслители чувствуют это, обосновывая необходимость общественного договора.

Итак, природа – одно из оснований человеческого бытия, но в её понимании Руссо так же, как во всем остальном, отличается от своих друзей – энциклопедистов. Для большинства из них природа – это материальная субстанция, состоящая из частиц и сил, связанных друг с другом механически. Механика в XVII в. набирает силу, и просветители, ориентирующиеся на науку, понимали природу механистически. Руссо же, из-за того, что он отрицательно относился к науке (что известно по первому Трактату), не знал её, склонялся к трактовке природы как к чувственно-цветущему саду, в котором человек живет.

Известно, как плохо подействовала на Гете «Система природы» Гольбаха; он писал о том, что после знакомства с нею на душе стало уныло: Универсум предстал в «Системе природы» как колоссальное скопление мельчайших материальных частиц, движущихся вправо и влево, вверх и вниз; мир представал как огромный механизм, не вызывающий у человека никаких эмоций.

У Руссо же природа жива, она дышит, благоухает, радует глаз. Сен-Пре пишет Юлии: «То шумные водопады низвергались с высоты, обдавая тучею брызг, то путь мой пролегал вдоль неугомонного потока... Случалось, я пробирался сквозь дремучие чаши. Случалось, из темного ущелья я вдруг выходил на приметный луг, радующий взоры. Тогда-то мне стало ясно, что чистый горный воздух – истинная причина перемены в моем душевном состоянии... Как будто, поднимаясь над человеческим жильем, оставляешь все низменные побуждения, душа, приближаясь к эфирным высотам, заимствует у них незапятнанную чистоту».

Мы видим, что в данном случае некоторая научная ограниченность Руссо оборачивается эстетическим достоинством. Вообще становится видно, что Руссо отличается от бывших друзей тем, что на первый план человеческой жизни выдвигает не разум, а чувства.

Все просветители считали основным человеческим инстинктом самосохранение, а для его упрочения нужно развивать все ощущения и все органы чувств, направленные на достижение своей выгоды. Главное для просветителей физиология и разум. У Руссо же на первый план выходят чувства – чувство восхищения природой или человеческими поступками, жалость, сострадание, милосердие.

По этой причине, а также потому, что он вообще не верит в прогресс человеческого общества на основе промышленности, многие исследователи даже не считают возможным относить его к просветителям. Но, конечно, Руссо был просветителем: он так же, как все, ориентировался на природу, правда, природу «опрощенную», не затронутую машинной цивилизацией; он так же, как все другие, не может обойтись без воспитания , но тоже простого, касающегося лишь приёмов простой сельскохозяйственной или ремесленной жизни. Пример с Руссо показывает, сколь гетерогенным было Просвещение.

Как бы то ни было, постепенно Руссо отдаляется от всех, и к 50-м годам начинает жить почти не общаясь ни с кем, кроме Дидро, но и с ним он вскоре рассорится. Пока что он упоен успехом «Новой Элоизы», в хвалебный хор по поводу которой внес ложку дегтя, конечно же, Вольтер. По его словам, «Новая Элоиза» написана частично в сумасшедшем доме, частично в неприличном месте. Конечно, не мог Вольтер, создавший в 1758 г. очередную сатирическую сказку «Кандид» против лейбницевского оптимизма, принять сентиментализм Руссо. Он был выше этого, со своим высоким интеллектуализмом он не мог принять примитивного, как он считал, сентиментализма. В «Кандиде» было иронически доказано, что что бы человек ни сделал с наилучшими намерениями, все обращается против него. Уже в 1758 г. «Кандид» Вольтера был сожжен. Стало окончательно ясно, что Вольтера принимают наиболее образованные, высокоинтеллектуальные представители прежней элиты и верхи третьего сословия, в то время как на Руссо ориентируются средние и низшие слои этого же сословия. Они воспринимают как свои его идеи, его язык, его сентиментальность. Кстати о сентиментализме. Руссо, действительно, обладал выдающимся умом, поскольку острее многих уловил запросы времени. Так как высокий литературный стиль ушел в прошлое вместе с рыцарством, поскольку был затребован простой язык, выражающий простые чувства, особенностью же Руссо было придать им сентиментальный оттенок. Он стал родоначальником нового направления в литературе – сентиментализма, или руссоизма. Литературный критик М.Н. Розанов отмечал, что так изображается человек с чувствительной душой. Герои Руссо не просто умиляются, но умиляются тому, что могут умиляться; не плачут, а плачут потому, что в состоянии проливать слезы над каким-нибудь трогательным событием или картиной. Конец XVIII – начало XIX вв. приняло это направление; у Руссо оказалось много последователей; среди них был даже Гёте с его «Ученическими годами Вильгельма Мейстера», был и Карамзин с «Бедной Лизой». Вообще-то термин руссоизм шире сентиментализма, он нацеливает на опрощение, на простую жизнь в природе, простую одежду, простые мысли и чувства, иначе говоря, понятие руссоизм выражает новую мировоззренческую позицию, и позиция эта в признании природности человека, в требовании приблизить его к природе, заставить покинуть города.

Итак, в 50-е годы и Вольтер, и Руссо – живут на природе. Сельское уединение благотворно для Руссо: он спокойно живет рядом с Терезой, собирает гербарий, обдумывает идеи гражданского общества.

Вольтер, напротив, не сливается с природой в экстазе; купив 3 поместья неподалеку от Женевы, он окончательно поселяется в одном – Фернé, начинает строить здесь дома, организует производство часов и шелковых чулок (которыми торгует с Екатериной), создает театр, к нему приезжает из Парижа множество актеров, в том числе знаменитый Лекен и Клерон, приезжают Гримм, Даламбер. В 1761-62 гг. он борется за реабилитацию несправедливо казненных Каласа и ла Барра.

Руссо же пишет свой второй, также знаменитый роман «Эмиль, или о воспитании», сосредоточивается на принципах справедливой организации общества. Философские сказки Вольтера – «Задиг», «Принцесса Вавилонская», «Кандид» – ироничны, остроумны, парадоксальны. Вольтер вскрывает интеллектуальные парадоксы (которые позже сделает предметом своего обдумывания Дидро). Один из исследователей Просвещения Ивон Белаваль (разбирающий и сказки Дидро) пишет о том, что никогда еще не было такого слияния сказочной формы с философией, так как в сказках устами героев говорят философские проблемы. Когда Задиг, например, спрашивает у ангела Иезрода, нельзя ли, чтобы жизнь людей складывалась без несчастий, тот ему отвечает, что тогда это был бы рай, а не земная жизнь. Когда Кандид недоумевает по поводу того, почему что бы он ни сделал хорошего, оборачивается несчастьем, Панглосс отвечает, что и сам не знает ответа. Вольтер не разделяет оптимизма Лейбница- Панглосса, но он не разделяет и пессимизма Мартина; он завершает сказку изречением, что этот мир не самый лучший, но и не самый худший из миров; в нем вполне можно существовать, если каждый будет «возделывать свой сад» (заниматься своим делом).

Руссо со своим «Эмилем» попадает в тяжелое положение: он не думал, что те же идеи что и в «Новой Элоизе», вызовут такое резкое неприятие. Но он не задумывается над тем, что прежде они были скрыты за любовной историей, а в «Эмиле» совершенно обнажены, и отчетливый их вид вызывает возмущение властей. В этом же 1762 г. «Эмиля» осуждают на сожжение; Руссо переезжает в Швейцарию, но его изгоняют и оттуда; позже он откажется от звания почетного гражданина города Женевы. Что же вызывает подобную реакцию?

– Прежде всего это провозглашение равенства всех людей. Не рождаются ни герцогами, ни графами, говорит Руссо, все выходят сирыми и нагими из рук Господа. Поэтому все равны, всех надо одинаково воспитывать, всем надо гарантировать одинаково безбедную жизнь.

Вторая причина – пропаганда «естественной религии». Руссо был глубоко верующим человеком; но вера его не укладывалась в русло официальных канонов. Он не понимал, зачем она нужна, если человек, наблюдая природные явления, видит, что все подогнано друг к другу, в чем следует видеть разумные цели. Не требуется соблюдать особые обряды; достаточно признать существование Творца, признать загробное наказание злых и награду праведников, а также соблюдать принципы общественного договора. – Разумеется, это не могло понравиться представителям официальной религии.

«Эмиль» также предоставлял совершенно новые принципы воспитания. Не будем останавливаться на диетике, на воспитании детей в строгости, но не в суровости, на необходимости выделения индивидуальных особенностей каждого ребенка, чтобы полнее развить их. Остановимся на некоторых общих моментах.

Во-первых, воспитатель (имеется в виду просвещенный философ) и воспитанник должны быть отделены от родителей воспитанника, так как те не просвещены и могут испортить всё. Выбирается как модель мальчик Эмиль: у него есть родители, но они вдалеке, и их как бы нет. Воспитатель и воспитанник помещаются в сельскую местность, так как города – «пучина разврата», а на природе выявляются все лучшие человеческие черты. Как говорилось, воспитание самого Руссо для него образец воспитания вообще. Эмиля учат понемногу: немного сведений из истории, географии, литературы, арифметики, ботаники. Не надо изучать никакие иностранные языки, надо учить лишь любви к людям.

Продолжая идеи первого Трактата, Руссо налагает запрет на чтение: книги не учат ничему нужному и верному; их авторы непрерывно спорят друг с другом, предлагая самые неприемлемые рецепты. Одна только книга, кроме Библии, по мнению Руссо, заслуживает внимания , это «Робинзон Крузо». Потому что именно она учит жить на природе и жить наиболее естественным образом.

«Я ненавижу книги, – пишет Руссо, – они лишь учат говорить о том, что не знаешь... Если уж непременно нужны книги, то существует книга, которая содержит, по моему мнению, самый удачный трактат о естественном воспитании. Эта книга будет первою, которую прочтет Эмиль, она одна будет долго составлять всю его библиотеку и навсегда займет в ней почетное место... Что же это за чудесная книга? Не Аристотель, не Плиний, не Бюффон ли? Нет, это «Робинзон Крузо» ^{[9, с. 213]}.

Образование соединяется с общественно-полезным трудом, не трудным для ребенка: он собирает фрукты и овощи, ухаживает за домашними животными. Последнее очень важно: Эмиль готовит корм своим козам, выгуливает их, чистит. В обучение вплетено и уважение к другим: так, однажды посеяв бобы, Эмиль на другой день увидел их вырванными из земли. Оказалось, что еще раньше на этих грядках садовник посадил дыни, и Эмиль чуть не погубил его посевы. Так Эмиль приучается уважать право «первого захвата». Этот принцип разделяли почти все мыслители того времени: вначале и земли, и орудий было много, кто первый захватил, тому это и принадлежит, особенно, если учесть, что впоследствии к этому источнику присоединяется собственный труд владельца, и его нельзя оторвать ни от земли, ни от вещи.

Эмиль растет, и ему постепенно рассказывают об устройстве государства, об общественном договоре, о нравственных обычаях. К 18-ти годам он должен выбрать специальность, и Руссо вновь пишет о неприемлемости машинного труда; его симпатии на стороне земледелия и ремесла. Эмиль выбирает столярное мастерство: оно чисто, опрятно, им можно заниматься дома, оно соседствует с красотой (можно делать красивые вещи) и приносит доход.

Так, к своим 20-ти годам Эмиль знает и умеет делать то, что нужно; вскоре с воспитателем он посетит несколько стран, чтобы ознакомиться с государственным устройством, а затем начнет самостоятельную жизнь.

Заметим, что Руссо, этот трибун революции, вовсе не воспитывает из Эмиля политического деятеля и даже просто гражданина; Эмиль – обыватель, обыкновенный сельский житель, не блещущий никакими талантами, и, собственно, это и есть цель воспитательной программы Руссо. Никто не должен вмешиваться в частную жизнь человека, он сам выбирает свой путь, и именно для этого заключается общественный договор.

«Эмиль» оказал сильное воздействие на многих исследователей и читателей. Его силу почувствовал на себе известный швейцарский педагог И. Песталоцци; Л.Н. Толстой писал об огромном влиянии на него этого романа; ему казалось, что некоторые страницы написал он сам.

Один раздел книги вызвал наибольшее ожесточение правительственных и религиозных кругов – раздел о религиозном воспитании Эмиля. Но это был вопрос не только о воспитании, это был вопрос о вере.

Руссо был один из немногих глубоко верующих людей во французском Просвещении. Если Вольтер деист, хотя он никогда не ссорился с церковью (не выполняя тем не менее её обряды), то Руссо верил в могущественное и активное существо, направляющее жизнь людей. Он был убеждён в том, что раз материальные тела сами не движутся (например, скалы), то существует сила, приводящая их в движение; что если каждый природный предмет осуществляет свою цель, то эта сила разумная. Все в мире подогнано друг под друга, все соотнесено друг с другом, и это доказывает наличие разумной воли (правда, как ответить на вопрос о соотнесенности жизней ягненка и волка?). Из догмата о существовании Бога следует, что за гробом будет наказание неправедных и награда праведных.

Вольтер не хотел ссориться с Богом главным образом по одной причине – он боялся, что его не похоронят в ограде кладбища, как это произошло с одной из его первых подруг. Он отказался причащаться, но оба раза привел вполне подходящие объяснения: в первый раз он не хотел, чтобы его кровь (у него было кровохарканье) смешалась с кровью Христа, второй раз, перед смертью, – что он слишком слаб. Он решал вопросы о жизни и смерти, о единстве души и тела очень осторожно, оставаясь в целом на скептических позициях. Вольтер обращал внимание на то, что имена Адама и Евы были неизвестны ни одному писателю древних народов – ни в Греции, ни в Риме, ни в Персии, ни в Сирии; что об Иисусе Христе только одну строчку написал историк Иосиф Флавий; что для веры в чудеса было бы желательно, чтобы они происходили в присутствии парижской Академии наук или Лондонского королевского общества и медицинского факультета при содействии отряда королевского полка для усмирения толпы, наблюдающей чудеса(!).

Вольтер вспоминает также обо всех казнях, совершенных религиозными фанатиками, о противоречиях в Божественных сказаниях и т. п. В статьях для Энциклопедии и философского словаря он характеризует, например, душу как «туманный неопределенный термин», означающий «неопределенную причину известных нам явлений, которые мы ощущаем в себе» ^{[4, с. 142]}.

Все библейские предания подвергаются Вольтером критическому разбору, который доказывает, что они не могли иметь места.

Вольтер, далее, даже обосновывает возможность жизни в обществе атеистов: «Правы были люди, утверждавшие, что общество, состоящее из одних атеистов, может существовать, ибо общество образуют законы, а атеисты, будучи философами, могут вести под действием этих законов очень разумную и очень счастливую жизнь» ^{[4, с. 90]}. Хотя, по мнению Вольтера, с точки зрения морали, лучше верить в Бога, чем не верить: в интересах людей лучше, чтобы существовало Божество, карающее за то, чего человек не в силах пресечь, но логично обосновать это нельзя.

Видно, что Вольтер осторожен в своих высказываниях: он требует «раздавить гадину» – уничтожить церковь, но с Богом ссориться не хочет и, верный своему насмешливому цинизму, сооружает в Фернé церковь с надписью «Богу-Вольтер».

Совсем не то мы видим у Руссо. Он не просто признает Бога Творцом всего сущего; он убежден, что Бог вмешивается во все дела людей, предопределяет их судьбу, готовит награду праведникам и наказание грешникам. Эмиля, воспитанника, воспитывают в этом ключе. Вера в Бога неразрывно связана у Руссо с нравственными принципами: человек рождается с любовью к себе, но кроме того с любовью к другим людям. Между этими двумя чувствами и возникает совесть. Она учит каждого ставить себя на место несчастного, понимать, что две сущности тождественны и вследствие этого жалеть несчастных. Нам говорят, замечает Руссо, что совесть – предрассудок – и, возможно, это так: и Ламетри, и Гольбах, и особенно Гельвеций были убеждены, что совесть не нужна человеку, она только угнетает его, не принося ничего полезного. Но я по личному опыту знаю, продолжает Руссо, что она упорно следует велению природы наперекор всем людским законам. С Руссо в этом вопросе был согласен, пожалуй, только Дидро; Вольтер не высказывался вообще по этому вопросу, скорее всего, он его просто не интересовал, но, судя по тому, что он много сил отдал защите несправедливо обвиненных Каласа и Лабарра, представления о справедливости у него были.

Руссо же называет совесть божественным инстинктом, бессмертным и небесным голосом, путеводителем человека. Направляя вновь свои стрелы против Гельвеция, Руссо воспроизводит его слова о том, что каждый человек хлопочет лишь ради своего блага, но тогда, возражает его герой Жан-Жак, личным интересом можно объяснить лишь поступки злых. Слишком гнусной была бы философия, при которой мы были бы стеснены в добродетельных поступках. Люди часто совершают благородные поступки, которые наносят им ущерб, и это свидетельствует о том, что любовь к другим столь же могущественный фактор, как и любовь к себе. «Есть, значит, в глубине душ врожденное начало справедливости и добродетели, в силу которого, вопреки нашим собственным правилам, мы признаем свои поступки или поступки другого или хорошими им дурным; это именно начало я называю совестью» ^{[9, с. 380]}. И, конечно, совесть врожденный дар Господа человеку.

Но если Бог так добр к человеку, то откуда берется зло? – У Руссо один ответ: человек, подверженный дурным страстям или неправильно воспитанный, сам совершает дурные поступки. Просить Бога о том, чтобы он уничтожил зло в мире, все равно, что просить его отобрать у человека свободу воли: человек сам решает как поступить – хорошо или плохо и несет ответственность за свой выбор. «Человек! Не ищи иного виновника зла, этот виновник – ты сам. Не существует иного зла, кроме того, которое ты совершил или терпишь» ^{[9, с. 217]}. Но все же почему страдают невинные дети? – Руссо отвечает обращением к иному миру: после смерти, когда будет дано всем по заслугам, воцарится полная справедливость и искоренение зла.

Все нравственные принципы и все религиозные поучения изложены нашим героем в одной из книг «Эмиля», «Исповедании веры савойского викария». Эта книга и вообще религиозные взгляды Руссо вызвали неодобрение энциклопедистов, в том числе Дидро. Они боялись, что он примкнет к их врагам, священнослужителям. Но это вряд ли было возможным, потому что религия, по Руссо, должна быть естественной. Это означало, что не надо выполнять обременительных обрядов, надо признавать Бога в душе, считать, что он наградит достойных и накажет недостойных.

Вольтер не был столь сентиментальным, он всего лишь не хотел ссориться с Богом; он не был и столь уверен, как Руссо, что Бог есть; бессмертна душа или нет этого нам знать не дано, не надо стремиться к высшим истинам, надо просто «возделывать свой сад».

После написания «Эмиля» у Руссо началась широкая полоса неприятностей: «Эмиля» во Франции осудили на сожжение. Руссо перебрался в Швейцарию, но его изгоняют и оттуда. Он недоумевает: вроде те же самые идеи, которые он пропагандировал в «Новой Элоизе», а реакция совершенно другая.

Руссо был вынужден покинуть Женеву и некоторое время провел в имени Фридриха II, в герцогстве Нейбургском, недалеко от Женевы. Но и там ему не было покоя: он жил с Терезой невенчанным и отдал своих детей в приют, что очень не нравилось местным крестьянам. Не нравился им также двойной переход Руссо из протестантства в католичество и обратно в протестантство. В окна его дома полетели камни, и Руссо решил уехать с Юмом в Англию.

Пока Руссо путешествует по Англии, можно вернуться ко второму герою. Вольтер живет в своем поместье Ферне, живет довольно счастливо. Теперь его хозяйка и муза-племянница Мари-Луиза Дени. Связь с ней началась еще при Эмилии, но была так законспирирована, что о ней никто не знал, даже домочадцы. К нему приезжает сюда множество гостей – актеры французской комедии, Гримм, Даламбер. Он пишет здесь статьи для «Философского словаря», продолжает развивать аргументы в пользу теории просвещенного абсолютизма, а самое главное, борется за реабилитацию казненных Каласа и Лабарра. В 1762 г. по несправедливому обвинению в смерти сына из-за того, что тот якобы хотел перейти в католичества, власти казнили тулузского негоцианта шестидесятилетнего Каласа. Вольтер борется за его реабилитацию до 1765 г. и в этом году, благодаря венценосным покровителям, ему это удается. Он счастлив. И когда в последний раз он в 1778 году незадолго до смерти приезжает в Париж, самую большую радость ему доставляет возглас одной женщины (из собравшихся на улице): «Это спаситель Каласа!». С Лабарром, правда, ничего не получается. Этот юный 19-летний дворян, казненный судом города Аббевиля, из-за того, что он пел шуточные песенки о деве Марии, был казнен жестоко (у него вырвали язык, отрубили голову, а тело сожгли). Вольтер негодующе пишет знакомым письма о том, как Франция казнит своих сыновей. Его гнев направлен и против церкви; «Раздавите гадину!» слышится его призыв. В 1763 г. Вольтер пишет Трактат о веротерпимости, призывает всех с сочувствием и пониманием относиться к верующим других конфессий и вообще ко всем людям с иными взглядами.

Аргументы в пользу просвещенной монархии находят в это время новое обоснование. Вольтер уже написал «Генриаду», «Историю Карла XII», «Историю Российской империи при Петре I», «Век Людовика XIV и Людовика XV»... Но его работы это история не только жизни королей, это история культуры разных стран, каждая из которых неповторима. По-прежнему он уверен, что одного человека легче просветить, чем многих. Поэтому лучше, чтобы правил один, хотя он обязательно должен быть просвещен философом-просветителем. По сравнению с идеей неограниченной ничем, абсолютной монархией эта мысль Вольтера, несомненно, была передовой.

Его убеждения не поколебала даже ссора с Фридрихом II. Находясь в Пруссии с 50–53 годы, Вольтер убедился и в здравомыслии Фридриха II, и в его деспотизме. Последний он, видимо, считал некоторой уступкой прошлому непросвещенному веку.

С Фридрихом он долго будет в ссоре, будет называть его Люком по имени злой обезьянки короля. В конце жизни переписка между ними возобновится, но на приглашение короля он всегда отвечает отказом, уверяя, что стар и немощен, на что Фридрих уверяет, что он схоронит половину Европы и будет иметь удовольствие написать злобное двустишие на его кончину. (Так и вышло).

Вольтер переписывается и с Екатериной, которая, желая прославиться как просвещенная монархиня, уверяла его, что русские крестьяне каждый день едят курицу (чего хотел Генрих IV) и вообще жизнь у них трудолюбивая, но радостная... Он начинает торговать с Екатериной шелковыми чулками и часами, производимыми в его поместье. В 1771 г. он пишет ей: «Я умру, по-прежнему преклоняясь перед Вашим величеством. Да примет Екатерина бессмертная мое глубокое уважение» ^{[2, с. 552]}.

Екатерина купила у Вольтера, так же, как позже у Дидро, его библиотеку (сейчас находится в Петербурге), оставив ее у него и выплачивая ему зарплату библиотекаря.

Дружба и даже некоторое льстивое отношение со стороны великих правителей свидетельствует о победе вольтерова ума и достоинства над своим временем. Справедливо писал о нем В. Гюго: «Он был не человеком. Он был Веком». И действительно, все преобразования, все изменения в общественном строе, мыслях, чаяниях ХVIII в. отразились в его жизни.

В 1778 г. перед смертью Вольтер последний раз приезжает в Париж, где его встречает восторженный прием: толпы на улицах кричат в его честь, кресло, в котором он сидит, несут на руках, Французская Комедия благодарит его венком. Он счастлив, он удовлетворен. Но нервный подъем не мог пройти просто так, через незначительное время Вольтер умирает и, чтобы не пришло запрещение на похороны, его племянник, одев его как живого, увозит в свое поместье и тайно хоронит. На следующий день приходит запрет на захоронение.

После победы революции прах Вольтера был перенесен в Пантеон, но затем, после реставрации в 1809 г. его вынесли оттуда; когда же в 1830 г. его вновь возвращают в Пантеон, гроб его, как и гроб Руссо, оказывается пустым. Сбылись его юношеские опасения.

В это время Руссо путешествует по Англии, но поскольку он не знает английского языка, ему там скучно; вскоре он поссорится с Юмом и вернется во Францию. У него в Париже, там же, как и у Вольтера, нет прибежища, он поселяется в имении маркиза Жирардена Эрменонвиле. Глубоко преклонявшийся перед Руссо владелец воспроизводит в Эрменонвиле пейзаж, воспетый в «Новой Элоизе»; чащи перемешиваются с рощами, дубравы с полями, ручьи низвергаются с высоты или журчат в тишине. Руссо спокойно проводит здесь время с Терезой и её матерью. Он бродит по полям, собирает гербарий, наслаждается сельским отдохновением.

До выдворения из Швейцарии в том же 1762 г., что и «Эмиль», был написан «Общественный Договор», составивший славу Руссо и всей Франции. Гениальность Руссо трудно переоценить; правда, он надолго опередил свое время.

В эти годы Франция еще считала королевскую власть божественной и незыблемой. Читали, скорее, «О духе законов» Монтескье, нежели «Общественный Договор», да его почти и не читали. По данным Д. Морне, из 500 каталогов французских частных библиотек «Общественный Договор» содержался лишь в одной («Новая Элоиза» в 126, «Рассуждение о неравенстве» в 67) ^{[15, p. 47]}.

Высшие слои были заняты парламентским кризисом. Дело в том, что королевские указы должны были утверждаться парламентом, где заседали два первых сословия. В 1770 г. канцлер Mony издал указ о запрете продажи парламентских должностей с целью подавить противостояние королю. В целом это была прогрессивная мера, но в тех условиях угрожала самостоятельности парламента. Бунт парламента вылился всего лишь в памфлетную войну, в которой выяснялось, принадлежит ли королю полная власть или лишь исполнительная. Сомнения в необходимости королевской власти еще не возникали, и до 1789 года Людовика XVI и парламент, и народ встречали возгласами «Да здравствует король!». То, что в 1789 г. этот возглас был заменен возгласом «Да здравствует республика! Да здравствует нация!» следует видеть в первую очередь заслугу «Общественного Договора» Руссо также и потому, что революция в особенности с якобинской стороны основывалась на идеях Руссо. Как известно, М. Робеспьер посетил Руссо в Эрменонвиле, а позже попытался, по идеям Руссо, установить в республике Культ Верховного Существа.

Какие же идеи вошли в текст Декларации 1789 г. и, далее, составили золотой фонд демократических конституций? – Прежде всего это убеждение в равенстве всех людей: «Все люди рождаются равными..., вместо слов “но везде они в оковах” были добавлены «и остаются свободными и равными в правах». По сравнению с Вольтером, который хотел только свободы мысли и слова, Руссо требует республиканских свобод, равенства и братства.

Вторая важная мысль – о праве частной собственности. Здесь Руссо предвосхитил даже Маркса, для которого гражданин это прежде всего собственник, хотя бы только на свои рабочие руки.

Если во втором Трактате 1754 г. «О происхождении неравенства» частная собственность выступила для Руссо главным общественным злом, то уже в статье «Политическая экономия», написанной для Энциклопедии в 1755 г. (т.е. в то же время), Руссо утверждает, что частная собственность самое священное право человека, может быть, более священное, чем сама свобода. Она более всего связана с сохранением жизни; потому ли, что имущество легче захватить и труднее защищать, чем личность, и в силу этого следует больше уважать то, что легче похитить; либо, наконец, потому, что собственность – это истинное основание гражданского общества и истинная порука в отношениях граждан, ибо если бы имущество не было залогом за людей, то не было бы ничего легче, как уклониться от своих обязанностей и насмеяться над законами» ^{[8, с. 128]}.

Мы видим, что Руссо очень быстро понял, что золотой век с его общественной собственностью уже не вернуть, а новое общество основано на собственности. В известном смысле Руссо даже опередил Маркса: человек – гражданин именно потому, что он – собственник. «В своей экономической подпочве жизнь гражданского общества подразумевает наличие реальных суверенных индивидуальных субъектов политической жизни и гражданской самостоятельности. Но такими суверенными субъектами могут быть лишь различные субъекты собственности (в пределе – суверенный индивид). Только субъект собственности (прежде всего индивидуальный собственник своей рабочей силы, своей творческой потенции) обладает реальной возможностью быть гражданином» ^{[1, с. 353]}.

После заключения Договора, по Руссо, человек теряет естественное право и свободу на то, что его прельщает, но приобретает гражданскую свободу и гражданские права. Устанавливаются права на жизнь, свободу и собственность, физическое неравенство заменяется равенством всех перед законом.

Теории общественного договора, идущие от Пуффендорфа, Локка и Гроция, часто упрекали в том, что они вводят в теорию робинзонаду, предполагающую существование изолированных индивидов: не было, говорят они, в истории такой ситуации, когда люди жили бы в одиночестве. Да, это действительно так. И все же такая ситуация была – на переходе от феодально-иерархического строя к промышленному. Тогда и появляются граждане и договор. Кроме того, представления о «робинзоне» позволяют приписать каждому отдельному индивиду самостоятельное и независимое решение о договоре.

Еще один важный пункт – признание народа сувереном, принимающим законы. Все граждане собираются на общее собрание и принимают их. Суверенитет не может передаваться никому, в том числе депутатам. Появляются понятия «общей воли» и «воли всех»; так Руссо разделяет политику и экономику: как граждане, выступают члены общей воли; со своими же частными интересами предстают обычные жители. «Часто существует немалое различие между волею всех и общею волею. Эта вторая блюдет только общие интересы; первая – интересы частные и представляет собой лишь сумму изъявлений воль частных лиц. Но отбросьте из этих изъявлений воли взаимноуничтожающиеся крайности; и в результате оставшихся расхождений получится общая воля» ^{[1, с. 172]}.

Понимание суверенитета и общей воли – исключительно важные для демократии достижения Руссо. Они до сих пор остаются главными в демократических установках.

Большую трудность тем не менее представила для Руссо тема собрания всех граждан, и хотя он ссылается на Рим, где жители даже несколько раз в день собирались на Форум, этот вопрос остался все же для него решенным неоднозначно. Другой вопрос, ясный для Руссо, но не очень ясный в целом, связан с фигурой законодателя: это он предлагает Форуму законы, так как простые граждане из-за личных корыстных мотивов и недостаточной грамотности не могут их точно и верно понять и сформулировать. Законодатель свободен от личных желаний, он хочет только общего блага: народ хочет счастья, но не знает, в чем оно состоит; народ стремится к благополучию, но не знает, как его достичь. Все это знает Законодатель, его фигура почти божественна, заключает Руссо. Нужно считать верным стремление Руссо обеспечить всех граждан в имущественном отношении равным достоянием, это как бы всеобщий обязательный уровень, дающийся всем. Впоследствии он становится неравным, но только благодаря личным усилиям. Каждый показывает, на что лично он способен, и его достояние зависит только от него.

Так – в пользу Руссо – заканчивается спор между ним и Вольтером по социальным проблемам. Но в остальном – трудно сказать, кто из них был более велик: опередивший ли свой век тонкий, ироничный, могучий Вольтер или также опередивший свой век сентиментальный, хотя одновременно гражданственно-патетичный Руссо. На родине их праху места не нашлось, но своим умом они прославили Францию. И не только Францию – они вошли в число Прометеев земли. Слава их не померкнет. И пусть не померкнет наша благодарность великим личностям.