Балканский регион сквозь призму геополитики: конец XIX - начало XX вв.

Болтаевский Андрей Андреевич кандидат исторических наук доцент, Международный славянский институт 129085, Россия, г. Москва, ул. Годовикова, 9, строение 25 Boltaevskii Andrei Andreevich PhD in History associate professor of the Department of Philosophical and Socio-Humanitarian Disciplines at Moscow State University of Food Production 129085, Russia, g. Moscow, ul. Godovikova, 9, stroenie 25 boltaev83@mail.ru Другие публикации этого автора     Балашкин Иван Николаевич кандидат педагогических наук доцент, заведующий, кафедра "Лингвистика и профессионально-ориентированная коммуникация", Московский государственный университет пищевых производств 125080, Россия, г. Москва, Волоколамское шоссе, 11 Balashkin Ivan Nikolaevich PhD in Pedagogy Docent, the department of Linguistics and Profession-oriented Communication, Moscow State University of Food Production 125080, Russia, Moscow, Volokolamskoe Shosse 11 purgaz01@rambler.ru Емец Владимир Евгеньевич старший преподаватель, кафедра "Лингвистика и профессионально-ориентированная коммуникация", Московский государственный университет пищевых производств 125080, Россия, г. Москва, Волоколамское шоссе, 11 Emets Vladimir Evgen'evich Senior Educator, the department of Linguistics and Profession-oriented Communication, Moscow State University of Food Production 125080, Russia, Moscow, Volokplamskoe Shosse 11 emets58@bk.ru

Прядко Игорь Петрович кандидат культурологии доцент, кафедра политологии и социологии, Московский государственный строительный университет 129337, Россия, г. Москва, Ярославское шоссе, 26 Pryadko Igor' Petrovich PhD in Cultural Studies Docent, the department of Political Science and Sociology, Moscow State University of Civil Engineering               129337, Russia, Moscow, Yaroslavskoe Shosse 26 priadcko.igor2011@yandex.ru Другие публикации этого автора

На геополитической карте мира Балканы играют одну из ключевых ролей. И это не случайно: на данную роль указывает сама фактология событий. В течение последних полутора столетий полуостров стал своеобразным «пороховым погребом». С давних пор этот стратегически важный регион, находящийся на перекрестке Европы, Азии и Африки, был объектом вмешательства ведущих геополитических сил. Со времен великого переселения народов, со времен перехода готами римского лимеса и поселения их на территории Империи, Старо-Планинский полуостров выполнял роль этнического перекрестка, перевалочного пункта, движущихся с востока и севера племен. Что руководило этими огромными массами людей? Действие каких геополитических сил здесь оказалось решающим для того, чтобы массы кочевников, покидая равнины Хартленда, оседали у изрезанных фьордами побережий Иллирии?

VI в. оказался судьбоносным для региона: в результате одной из волн великого переселения народов регион стал почти полностью славянским. Столетие позже уже проявившие волю к объединению славянские племена («Союз семи родов») были покорены тюрками-протоболгарами. Подчинение данных племен кочевниками, видимо, обошлось без серьезных столкновений. Здесь в Западном Причерноморье не нашлось военно-политического образования, которое могло бы противостоять протоболгарскому конному воинству. В IX в. протоболгарская знать вполне ассимилировалась среди славянского большинства. Хан Крум (803 – 814) в своих законоположениях уже не делал различия между тюрками и славянами. Да и в составе администрации царства присутствовали не только тюрки, но и славяне, и роль их постепенно росла. В X в. на Балканы вторгся киевский князь Святослав. С этого момента восточно-славянская держава в своих различных вариантах и ипостасях стала важнейшим фактором балканской политики. Впрочем, называть успешным балканское направление отечественной политики, к сожалению, не приходилось. Экспансия Святослава, Прутский поход Петра I, неудачи российской дипломатии накануне и в ходе Первой мировой, вражда Югославии и Советского Союза после Второй мировой – вот далеко не полный перечень событий, омрачавших события между Россией и балканскими народами. Гораздо более плодотворным оказалось балканское влияние на северную славянскую страну: от рецепции литературно-письменного языка, созданного солунскими братьями, до усвоения элементов философской византийской патристики и схоластики в лице Иоанна Дамаскина («Осьмичастное слово»), Иоанна Экзарха Болгарского («Шестоднев»). А взять плодотворное сотрудничество русских и югославянских ученых Нового времени, например, научный подвиг русского слависта В.Н. Щепкина, составившего этимологический словарь болгарского языка ^[1]. Однако вернемся к событиям военной истории XX в., Первой мировой войне. Обозначим канву событий, предопределивших политические конфликты, схождения и расхождения прошлого столетия.

Во многом справедливой представляется точка зрения, что к роковому шагу, связанному с присоединением к Тройственному союзу Болгарии, ее подтолкнула царская дипломатия, великодержавный настрой которой породил метод поочередного покровительства правительствам двух южнославянских стран: Болгарии и Сербии. Вместе с тем, невозможно игнорировать геополитической предопределенности, заданности событий. Пестрота и неоднородность этнического состава полуострова, различие культур, религий, ландшафтное разнообразие – вот причины особого рода «конфликтогенности» Балкан. Еще С.М. Соловьев усматривал в восточном вопросе тысячелетнее соперничество Запада и Востока.

Отметим, что российский интеллектуальный класс на проблемы славянства смотрел сквозь призму христианского универсализма и провиденциализма. И в самом деле: солидарность со славянами выражалась лишь постольку, поскольку их с Россией связывала вера, унаследованная от Царьграда. Идеи всеславянского единства высказывалась уже представителями университетской науки XIX в. В 1820-40-е гг. как о славянах в целом, так и о балканских славянах, в частности, писал Ф.И. Буслаев. Уже специалистами того времени отмечается роль Болгарии в становлении христианской культуры Древней Руси. Академик А.Н. Пыпин ^[2] указывал, что «древняя русская история тесным образом связана с Болгарией. Отсюда шло русское христианство: язык нашей церкви есть старый болгарский… древнерусские памятники церковной письменности часто вполне тождественны с болгарскими» ^{[3, с. 315]}. Ю.И. Венелин полагал, что «болгары такой же Русский народ, как и Поляне, Древляне, Радимичи и проч. И так Болгаре в отношении к Славянскому роду ничуть не составляли особенного племени, а заключались в Русском» ^{[4, с. 199]}. В эпоху болгарского Возрождения в России – Санкт-Петербурге, Одессе – учились крупные болгарские общественные деятели, например, Христо Ботев, Иван Вазов и др. В целом же российскими интеллектуалами подчеркивалось, что отказ от культурной и религиозной идентичности, что имели место у западных славян, приводит к отрицательным историческим последствиям для всего славянского мира. Роль Болгарии и других славянских стран в мировой истории, оценивалась Ф.И. Буслаевым именно сквозь призму решения универсальных общехристианских задач.

Наиболее отчетливо мысль о христианском религиозном содержании «Восточного вопроса» высказал Ф.М.Достоевский, повторявший тезис «Константинополь должен быть наш». В «Дневнике писателя» в марте 1877 года автор «Братьев Карамазовых» вспоминает энтузиазм, с которым встретило российское общество известия о сербско-турецкой войне. Достоевский говорит о провиденциальном смысле борьбы за освобождение южных славян и высказывает опасения о будущем послевоенном мироустройстве. Обращаясь к событиям годичной давности, автор «Дневника…» пишет: «Тогда было горячее и славное время: поднималась духом вся Россия, и народ шел «добровольно» послужить Христу и православию против неверных, за наших братьев по вере и крови славян» ^{[5, с. 65]}. Вместе с тем, Достоевский с тревогой пишет о возможных подводных камнях освобождения балканских народов, о противоречиях, которые обнаружатся, как только «больной человек» (так называли Оттоманскую империю) уйдет с Балкан. Главное противоречие Достоевский видит в противостоянии религиозного универсализма множеству местных национализмов. Уже в марте 1877 г. широко обсуждались споры между болгарами и константинопольским патриархом, в котором Достоевский увидел возрождение старого противостояния эллинского и славянского на Балканах. «Всеславянство, – предсказывает русский писатель, – истощится там в борьбе с греками, если бы даже и могло составить из своих частей какое-нибудь политическое целое. Наследовать же Константинополь одним грекам теперь совсем невозможно: нельзя отдать им такую точку земного шара, слишком уж было бы им не по мерке» ^[5].

В отличие от К.Н. Леонтьева, который в споре балканских народов был целиком на стороне греков-фанариотов, в отличие от И.С. Аксакова, сочувствовавшего болгарам, Достоевский ни одной из сторон не отдавал предпочтения. Он видел в аргументах обоих спорящих субъектов оправдание своей национальной партикулярной позиции в ущерб идее вселенской общеправославной. Писатель предостерегает от того, чтобы Россия целиком взяла бы сторону славян, и от стремления либеральных кругов объявить Константинополь некоторым международным центром христианского мира.

Достоевский обращает внимание на появление у греков и южных славян национальной интеллигенции, отрицающей как идею всеславянского единства, так и ведущую роль России в освобождении Балкан. «Чуть ли не вся интеллигенция восточной райи, – читаем мы в мартовских заметках, – хоть и зовет Россию на помощь, но боится ее, может быть, столько же, сколько турок: «Хоть и освободит Россия от турок, но поглотит нас, как и больной человек и не даст развиться нашими национальностями» – вот их неподвижная идея, отравляющая все их надежды» ^[5].

Отметим еще то обстоятельство, что после многовекового османского владычества балканским народам вновь пришлось заниматься государствостроительством. В Болгарии, к примеру, сразу после Освободительной войны 1877-1878 гг., действовала временная русская администрация, которая должна была подготовить местные управленческие кадры. Впрочем, это опыт оказался довольно быстро свернут, в том числе из-за политики Англии и Австро-Венгрии, боявшихся укрепления влияния России в этом регионе. В результате болгары «только усвоили внешние формы русского бюрократического порядка, не расставшись с обычаями турецкого произвола» ^{[6, с. 313]}. Излишнее давление правительства Александра III вызвало раскол болгарского общества на два непримиримых лагеря: «черных душ» (русофилов) и «патриотов» (русофобов). К последним относилось большинство офицерства и интеллигенции ^[7]. В дальнейшем, происходило постепенное ослабление влияние России на Балканах, как политического, так и экономического. Здесь сказывалось и неразвитость отечественной фабрично-заводской промышленности ^[8]. Заместить товарами российскими австрийский и британский импорт наша страна так и не смогла. Впрочем, и на внутреннем рынке, как отмечает историк А.А. Корнилов, российские промышленники проигрывали производителям из Германии, Англии, Бельгии.

Гонка вооружений, охватившие ведущие страны мира, затронула и Юго-Восточную Европу. При этом, военные заводы практически отсутствовали во всех балканских странах: так, в Румынии орудия были немецкими, в Сербии – французскими, в других государствах – и те, и другие ^[9]. Как отмечает болгарский исследователь Г. Марков, «постоянный нейтралитет наподобие Швейцарии и Швеции был недостижимой мечтой балканских держав» ^{[10, с. 12]}.

К началу XX в. Австро-Венгрия постепенно становилась второй славянской державой после России (по переписи 1910 г. число славян в империи достигало 45 %; для сравнения число немцев не превышало 23 %, венгров – 19,1 %). Это вызывало серьезную обеспокоенность ее правящих кругов, особенно Будапешта. Венгрия, получившая согласно договору 1867 г., статус королевства в составе дуалистической монархии, не хотела терять свое привилегированное положение: с 1868 г. глава государства носил титул «император Австрии, король Венгрии». А. Польцер-Ходитц так охарактеризовал политику правящих кругов Дунайской монархии: «никто не думал о пересмотре нашей политики на Балканах, ведь это привело бы к полному изменению внутренней политики. Правящие круги так и не поняли, что ненависть со стороны Сербии и Румынии…мы вызвали сами, своей таможенной политикой, что южные славяне хотят одного – объединиться и получить выход к морю, а мы своей неудачной албанской политикой перекрыли последний клапан, и, таким образом, взрыв стал неизбежен» ^{[11, s. 246]}.

Наследник престола эрцгерцог Франц-Фердинанд был сторонником триализма, то есть преобразования дунайской монархии в Австро-Венгро-Славию. Его политический оппонент венгерский граф И. Тиса известен фразой: «Если престолонаследник вздумает осуществить свой план, я подниму против него национальную революцию мадьяр». Сказанные еще до сараевского убийства, эти слова служили грозным предупреждением эрцгерцогу, в смерти которого были заинтересованы различные силы. Были, разумеется, в империи и люди, которые видели в деятельности австрийского престолонаследника выход из возможного крушения государства: «Совершенно иным (по сравнению с принцем Рудольфом, сыном Франца Иосифа и императрицы Сисси, покончившим жизнь самоубийством) был Франц Фердинанд. Он был глубоко верующим человеком, истым католиком и, как утверждали все, – другом славян. Он стремился сломить мощь германизма и унгаризма и удовлетворить все австрийские народы признанием их равноправия с немцами и венграми. Иными словами, мы ожидали от него решений и лучшего будущего. В этот день все наши надежды были похоронены… В воскресенье после этого мне необходимо было быть в Литии. Я взошел на кафедру, и, когда в начале проповеди сообщил об этой горестной потере, меня задушили рыдания… Я попытался сдержать их, сжимал зубы, но ничего не получалось, я не мог говорить, поэтому вынужден был покинуть церковную кафедру» ^{[12, с. 131-132]}.

В немецкой литературе была в ходу версия о том, что убийство эрцгерцога подготовила французская масонская ложа «Великий Восток». Это вытекало, в том числе, и из интересов Франции в развязывании конфликта. Напомним, что наиболее активный французский пацифист Жан Жорес был убит 31 июля 1914 г., ровно за один день до начала Первой мировой. Именно в «крови Жореса», по словам Р. Пуанкаре (того самого, кого называли «Пуанкаре – война») возник союз политических партий Франции, поддержавших правительство в войне. Неслучайно в траурных речах один их выступавших горестно отметил: «Жорес исчез в тот момент, когда всей Европе грозит опасность быть преданной огню и смертоубийствам».

А в 1930-е г. появилось предположение, что русский военный агент в Белграде В.А. Артамонов имел связи с «Черной рукой». Это имело прямую связь с мнением графа О. Чернина о том, что «самое трагическое в этом несчастии, величайшем на протяжении всей истории, каковым была эта война, заключается в том, что ее, в сущности, никто из действительно ответственных лиц не желал, и она была вызвана кучкой сербских убийц, а затем и русских воинствующих генералов», «Россия создала безвыходное положение и вызвала мировую войну».

В любом случае, сараевское убийство стало символом не только мировой войны (П.Н. Милюков, узнав о нем, воскликнул: «Это – война!»^{[13, с. 384]}), но и эпохи жестокости и трагедий. Неудивительно, что его подробности описаны в сотнях книг, а так же в примерно 20 фильмах и телесериалах ^{[14, с. 368]}. Разгадка же ее тайн остается по-прежнему делом будущего.

Первая мировая война не только началась на Балканском регионе (это предчувствовал еще «железный канцлер» О. фон Бисмарк, считавший, что к новому конфликту приведет «какая-нибудь проклятая глупость на Балканах»): именно там произошел в 1918 г. прорыв Салоникского фронта, в результате которого капитулировала Болгария и начался распад всего Четверного союза. Именно в Юго-Восточной Европе наиболее четко проявилась геополитическая борьба между Антантой и Центральными державами. Русский публицист В. Якушкин даже истоки 1914 г. усматривал в борьбе за контроль над Балканами: «Нападение Австрии на Сербию, а отчасти и вся европейская война были вызваны желанием австрийцев и немцев вернуть то, что они потеряли в связи с балканскими войнами, – вернуть свое влияние на Балканах и в Турции и надежды добиться там еще больших выгод» ^{[15, с. 1-2]}. Безусловно, это несколько упрощенный взгляд, однако неслучайно Ф.И. Нотович первый том своего исследования по дипломатической истории 1914 – 1918 гг. называет «Потеря союзниками Балканского полуострова». Посмотрим внимательней на ситуацию, которая складывалась в тот период.

Начиная с боснийского кризиса 1908 г. эпицентр международной напряженности переместился на Балканы. Русский корреспондент М.Г. Берлацкий, оценивая итало-турецкий спор, писал: «Здесь теперь разыгрывается конфликт, от исхода которого зависит благополучие Европы» ^{[16, с. 27]}. Исследователи отмечают, что после англо-бурской войны именно 1-я и 2-я Балканские войны продолжили тенденцию к тотальным войнам (русский военный корреспондент К.Д. Бербенко сообщал из Болгарии весной 1913 г.: «остались дома только бабы, древние старики и подростки» ^{[17, с. 621]}), во время которых активно включались в конфликт гражданские жители ^{[18, p. 104]}. Стороны отличались крайней жестокостью. К примеру, известный своими просербскими симпатиями датский журналист Ф. Магнуссен писал: «Сербские военные действия в Македонии приняли характер истребления албанского населения. Армия совершает ужасные военные злодеяния. По словам солдат и офицеров, 3000 албанцев были убиты в районе между Куманово и Скопье и 5000 недалеко от Приштины. Албанские деревни были окружены и сожжены» ^{[19, p. 137]}. Один из греческих офицеров говорил: «Когда вы имеете дело с варварами, вы должны сами вести себя как варвары, ничего другого они не понимают» ^{[20, c. 323]}.

Первая мировая только усугубила данную тенденцию: известно, например, что, заняв сербский город Шабац, австрийские военные гнали перед собой толпы женщин, детей и стариков, используя их в качестве «живого щита» от сербских выстрелов ^{[21, с. 73]}.

Известно, что еще в 1860-70-е гг. Х. Ботев и Л. Каравелов, под влиянием итальянских революционеров, выступали за создание балканской федерации. А. Стамболийский вообще именовал себя югославом, подразумевая под этим всю общность южных славян. Однако 2-я Балканская война разрушила болгаро-сербский союз, который мог бы стать серьезным препятствием для Австро-Венгрии летом 1914 г. Впрочем, именно венский кабинет немало способствовал обострению болгаро-сербских противоречий, приложив максимальные усилия для создания независимой Албании. В борьбу за контроль над Адриатическим морем вступила так же Италия, в результате чего Сербия, пытаясь получить территориальные компенсации, обратила взор на Македонию ^[22]. Именно балканская Швейцария – Македония – стала «яблоком раздора» между бывшими союзниками ^[23], что привело сначала к болгарской Голгофе 1913 г., затем к сербской Голгофе 1915 г. и, наконец, ко второй болгарской Голгофе осенью 1918 г. Более того, «Нейский мир не только закрепил окончательное разделение болгарской нации, но и утвердил раздел Македонии, основные части которой оказались в составе Югославии и Греции» ^{[24, c. 3]}.

Осенью 1914 г. в Первую мировую войну непосредственно включились только три балканские страны: Сербия, Черногория и Османская империя. Казалось, что исход общеевропейского конфликта будет решен на французском театре в течение нескольких месяцев, однако переход к позиционной войне на Западе вызвал резкий поворот обоих враждующих коалиций на Балканы. Германия, казалось, имела видимое преимущество: в Греции, Румынии и Болгарии трон находился у отпрысков немецких династий, политика Стамбула, в свою очередь, была в руках миссии Л. фон Сандерса. Однако Афины, София и Бухарест были в финансовой, да и в культурной, зависимости от держав Антанты. Да и с военной точки зрения не все было так просто: приморское положение Греции делало ее крайне уязвимой от действий британского военно-морского флота, Румыния же граничила с Россией, которая уже активно участвовала в антигерманском блоке. В январе 1916 г. румынский министр иностранных дел В. Антонеску метко охарактеризовал положение своей страны: «Румыния находится между молотом и наковальней» ^{[25, с. 192]}. Впрочем, ситуация в Сербии и Черногории оказалась намного более трагичной, тем более что они не только находились во враждебном кольце, но и напрямую зависели от поставок вооружения и других товаров союзниками. Этому препятствовала слабая транспортная доступность: к примеру, в Черногорию материалы из России поступали через Румынию по линии Прахово – Ниш – Косовска Митровица, а из Франции через Салоники – Косовска Митровица ^{[26, с. 149]}.

Однако самоотверженность славянских стран вкупе с излишним самомнением австрийского командующего О. Питиорека сделали, казалось бы, невозможное: к концу 1914 г. австро-венгерские войска были отброшены на исходные рубежи, а уже 15 декабря над Белградом вновь развевался сербский флаг. Оценивая создавшуюся стратегическую обстановку, германский адмирал А. Тирпиц отмечал в своем дневнике: «На Балканах ожидают крупного поражения австрийцев. Если это случится, то мы можем оставить всякие надежды на этот уголок Европы и на ислам» ^{[27, с. 456]}. В результате контрнаступления сербские войска захватили 46 тыс. пленных, 126 орудий, 2 тыс. лошадей. В кампанию 1914 г. сербские войска потеряли 132 тыс. человек, австро-венгерские свыше 280 тыс. Итогом года на Балканах стало восстановление существующего положения.

В начале 1915 г. Антанта упустила свой главный шанс привлечь на свою сторону Болгарию. Дарданелльская операция, осада Перемышля русской армией казалось говорили об уходе инициативы от германского блока. Однако, «половинчатые или неполные предложения на неофициальных и полуофициальных встречах были не в состоянии поколебать решимость Фердинанда и Радославова» ^{[28, с. 260]}. Британский посол в России Д. Бьюкенен отмечал: «Если бы мы только смогли заполучить Болгарию на нашу сторону, Румыния связала бы свою судьбу с нами осенью 1915 г. Судьба Турции была бы тогда решена, и весь ход войны был бы изменен» ^{[29, с. 152]}. Однако Антанта не могла предложить Болгарии ничего конкретного (основные претензии Софии были именно к Сербии, союзнице Антанты), в этом и заключалось главное преимущество Берлина. Отметим, что еще в августе 1914 г. русский посол в Афинах Е.П. Демидов сообщил о своей беседе с Э. Венизелосом, в которой греческий премьер указал на территориальные уступки балканским державам как на главную возможность создания единого блока против Австро-Венгрии. В качестве компенсации обозначался переход Трансильвании к Румынии, Боснии и Герцеговины к Сербии, Македонии к Болгарии, раздел Албании между Сербией и Грецией ^{[30, с. 26]}.

Нельзя сказать, чтобы решение о вступлении в войну далось Фердинанду Кобургскому легко, каждое изменение на поле боя вызывало новый поворот в общественном настроении. Это позволило одесскому корреспонденту дать следующий прогноз: «С каждым днем близится выступление против немецко-турецкого блока Болгарии, которую влекут к этому и ее культурные побуждения, и ее братские чувства к России, и ее реальные интересы безопасности» ^{[31, с. 15]}.

Однако в условиях начавшегося «Великого отступления» русской армии у Софии сложилось явное мнение о возможном успехе Берлина. Соединенные силы германского блока под командованием фельдмаршала А. фон Макензена уже к началу ноября обеспечили разгром сербских войск, к которым фактически так и не пришли на помощь высадившиеся в Салониках англо-французские силы. Как свидетельствовал очевидец, именно в этот момент «внимание всей Европы было приковано к второстепенному театру военных действий на Балканах» ^{[32, с. 294]}. Сам Макензен прекрасно понимал сложность балканского театра. Так, обращаясь к своим солдатам, он говорил: «Воины, вы попали не на итальянский, русский или французский фронт…Вы попали на Сербский фронт, и в Сербию, а сербский народ любит свою свободу и гибнет за нее до последнего» ^{[33, с. 9]}. Эти слова оказались пророческими, вслед за отступавшей армией свыше 250 тыс. сербских жителей начали восхождение на свою Голгофу, лишь немногие из них смогли спастись. Даже в наступавшей болгарской армии были серьезные проблемы в снабжении, к примеру, согласно военному донесению от 29 ноября 1917 г. «3-я Балканская дивизия голодает в полном смысле слова» ^{[34, с. 682]}.

В это время Антанта колебалась по поводу значимости вновь открытого Македонского фронта. Британский военный министр Г. Китченер прямо говорил 29 ноября 1915 г. (в критический для сербского народа момент): «С военной точки зрения мы не можем оставаться в Салониках, если желаем защищать Египет. А если мы не защитим Египта, он будет потерян, и мы проиграем войну» ^{[35, с. 163]}. Россия и Франция, в свою очередь, смотрели на Салоникскую экспедицию более благожелательно: А. Бриан, даже в случае отказа Англии, предполагал оставить французские войска на греческих островах ^{[36, c. 43]}.

Французский военный корреспондент, который пересек Сербию на автомобиле в конце октября 1915 г. оставил такое свидетельство: «Сербское отступление это отступление целого народа, а не армии…Солдаты смешались с крестьянами. Друг за другом тянутся обозы с детьми, женщинами и стариками, больными и ранеными. На обочинах дорог стоят только толпы людей, собирающихся примкнуть к процессии. Гигантский поток направляется на юг или куда-то еще…Никто не знает» ^{[37, p. 275]}. Погибший на фронте выдающийся сербский социал-демократ Д. Туцович писал 30 октября: «К нам поступает масса новостей, но почти всегда неблагоприятных. Говорят об убийстве Пашича…о падении Ужице, Белграда и т. д….Словно нарочно в этот тяжелый момент власть оставила свой народ на произвол судьбы…Ни государственных, ни местных властей, как будто земля обезглавлена, куда ни кинь взгляд» ^{[38, с. 113-114]}.

Сербский офицер В. Шикопария свидетельствовал, что после тяжелейшего горного перехода через Албанию добравшиеся до Корфу беженцы ощущали себя попавшими на праздник, где есть еда и начинается новая жизнь ^{[39, с. 502]}. Эвакуация сербов проходила в крайне сложенных условиях, в результате чего ее сравнивают с «чудом под Дюнкерком» в 1940 г. ^[40]. Вина за многочисленные сербские жертвы ложится на Антанту, не сумевшей оказать действенную помощь союзному государству.

Таким образом, открытый для спасения Сербии Салоникский фронт, ставший двенадцатым фронтом Первой мировой (именно так полагает британский историк М. Гилберт, перечисляя первые одиннадцать: Западный, Восточный, Галлиполи, Месопотамия, Кавказский, Сербский, Итальянский, Восточная Африка, Камерун, Персия, Египет ^{[41, с. 281]}), не выполнил своей задачи, более того, долгое время рассматривался, в первую очередь, английской стороной, как своеобразная помеха.

Первый год боев на этом фронте очень напоминал «странную войну» во Франции в 1939-40-гг. Полковник Ремингтон нарисовал такую картину: «Немецкие шпионы сидят на причалах в Салониках, покуривая сигары, и записывают каждого человека, лошадь или пушку, и каждую тонну вооруженного снаряжения. Великолепный способ ведения войны!» ^{[42, с. 116]}. Впрочем, войска Четверного союза остановили свое продвижение на греческой границе, позволив Антанте сохранить свой контингент. Э. Людендорф утверждал, что «взятие Салоник дало бы нам сильное облегчение на Балканском полуострове. Но, по своему дальнейшему опыту, я должен сказать, что даже эта операция не дала бы нам ни одного болгарского солдата для Западного фронта…Атака Салоник всегда была второстепенной операцией и должна оцениваться как таковая…» ^{[43, с. 196-197]}. В заочной полемике с ним, М. Гофман указывал на ошибочность данного мнения: «Я не думаю, что выгоды от взятия Салоник как бы уравновешивались невыгодами на другом фронте» ^{[44, с. 121]}. Ему вторил другой представитель Центральных держав, капитан 3 ранга Г. Шмидтке: «Напряжение, испытываемое войсками в гористой стране в позднюю осень и принимая во внимание надвигающуюся зиму, было необычайно велико. Ливни размягчали дороги и заставляли транспортные колонны глубоко увязать в грязи и на болоте. Снег, гололедица и холод ставили войска в тяжелое положение. Сильным было и сопротивление защищавших клочок родной земли сербов. Союзники должны были приложить все усилия к тому, чтобы разбить и уничтожить сербскую армию до того, как в дело вступили англо-французские вспомогательные войска» ^{[45, с. 38-39]}.

Как известно, сегодня Первую мировую в России зачастую именуют «забытой войной». Отсюда понятна слабая известность Салоникского фронта в нашей стране, тем более что в 1927 г. даже французский офицер Р. Давид в своих мемуарах называл «забытым» именно его ^[46]. Отметим, что в отличие от отечественной и сербской историографии, во французской этот фронт именуется Восточным, в болгарской – Македонским.

В течение 1916-1917 гг. краткосрочные боевые действия на Салоникском фронте сменялись длительными периодами покоя. Впрочем, в 1917 г. союзные войска в Македонии («Мукидонии», как называли эту страну британские солдаты из-за сложных климатических условий) вмешались во внутренние дела Греции, приведя к власти антантофильское правительство Э. Венизелоса. Это не только обеспечило тыл Салоникского фронта, но и поставило страну под англо-французский контроль.

Летом 1916 г. под влиянием успешного Брусиловского прорыва в войну на стороне Антанты вступила Румыния. Однако соединенные австро-германо-болгарские силы нанесли ей серьезное поражение, а знаковой стала капитуляция сорокатысячного румынского гарнизона в Тутракане (данная крепость перед этим гордо именовалась «румынским Верденом»). 7 декабря 1916 г. силы Центральных держав без боя заняли Бухарест. Глава британского правительства Д. Ллойд-Джордж выразил серьезную обеспокоенность в связи с этим: «Падение Бухареста представляет собой не просто переход в руки неприятеля одного города, а нечто гораздо большее…мы стоим лицом к лицу с перспективой самой тяжелой и опасной борьбы, в какой-либо участвовала Англия» ^{[47, с. 23]}. Новый союзник только ухудшил положение России, которой пришлось открывать Румынский фронт. Пророческими оказались слова генерала М.В. Алексеева, сказанные еще в марте 1916 г.: «Присоединение к румынским и французским планам ослабит нас, непомерно растянет нашу армию» ^{[48, с. 58]}.

Следствием Луцкого прорыва 1916 г. стало военное поражение австро-венгерской армии, которая после этого уже не представляла собой самостоятельной военной силой. Сама Дунайская империя и в политическом, и в военном, и в экономическом плане оказалась на грани катастрофы, и вынуждена была действовать в фарватере своего старшего союзника. И действительно, в результате прорыва австро-венгерская армия потеряла около 1 млн. убитыми и раненными, 350 тыс. пленными (по другим данным – 400 тыс.) (эти пленные потом проявят себя в годину русской смуты). Потери армии Брусилова оказались меньше в 2,5 раза. В результате операции был взят город Луцк, а 1-я и 2-я австро-венгерские армии оказались наголову разбиты. Прорыв значительно облегчил положение западных союзников.

Истощив свои силы на востоке, где они фактически остались один на один с «русским медведем», германские войска завершили свой натиск на Запад Верденской эпопеей. Однако неудачная Ковенская операция сравняла потери борющихся на Восточном фронте сторон. Еще 7 мая 1916 г. русские войска вынуждены были оставить Либаву, а 9 августа германская армия уже была в Ковно. Многое в 1916 г. изменилось и в самой Германии. 28 августа Фалькенгайн оставил пост начальника штаба и на эту должность заступил генерал Гинденбург. В результате этих карьерных перемещений наладилось сотрудничество двух военачальников, Гинденбурга и Людендорфа, которые составили нечто вроде дуумвирата, взяв на себя функции военных диктаторов в монархии Вильгельма.

Отрицательные последствия Луцкого прорыва для России перевесили положительные. После этой военной операции кадровая армия оказалась почти целиком выбита. В наступательных и оборонительных операциях русская армия растратила свои силы. О врагах в таких случаях говорят «переломил себе хребет». И для русского воинства точками бифуркации, точками перехода в новую реальность оказались Луцк и Ковно. После победы на Юго-Западном фронте европейские союзники стали воспринимать Россию не как партнера (Впрочем, никогда ни Англия, ни Франция не рассматривали Россию как равноправного партнера. Как признавался М. Палеолог, «В культурности и развитии французы и русские стоят не на одном уровне…все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения, наши потери чувствительнее русских потерь» ^{[49, с. 61]}), а как возможного соперника в послевоенном переделе мира. Этим в значительной мере объясняется участие французских и британских дипломатов в событиях Февраля 1917 г. Февральская революция в известном смысле стала платой за Луцкий прорыв.

Несмотря на то, что уже к январю 1917 г. реорганизованная румынская армия состояла из 180 тыс. так называемых «старых солдат» и 82, 5 тыс. рекрутов ^{[50, p. 60]}, Бухарестский мир 7 мая 1918 г. завершил ликвидацию Восточного фронта. Тем не менее, Румыния оказалась востребованной силами Антанты в качестве «санитарного кордона» против большевистской России, что позволило фактически проигравшей войну стране получить максимальные приращения территории: не только Трансильванию и Буковину, но и Бессарабию. В свою очередь Бухарестский мир не только усугубил противоречия между странами Четверного союза, но фактически поставил Болгарию вне германо-австрийского блока ^{[51, c. 210]}.

1917 г. оказался двойственным для Антанты: с одной стороны фактический выход из войны России, с другой, вступление в войну США. Вместе с тем, Вашингтон сохранил дипломатические отношения с Болгарией, несмотря на прошения Англии и Франции. Лорд А. Бальфур утверждал в своей телеграмме полковнику Э. Хаузу весной 1918 г., что разрыв отношений «нанесет суровый удар их уверенности в будущем, если они, наконец, поймут со всей ясностью, что Америка рассматривает их как своих врагов» ^{[52, с. 348]}. Однако США уже твердо решили выступить в качестве самостоятельного геополитического игрока, что отчетливо понимали стороны конфликта. Именно к В. Вильсону была обращена болгарская просьба о посредничестве в мирном урегулировании осенью 1918 г.

Историческая память всегда корректируется на государственном уровне. В 1916 г. австро-венгерские власти распорядились вынести останки Петра II Петровича Негоша из мавзолея на горе Ловчен, а на его месте соорудить новый памятник в знак контроля над «Гибралтаром Адриатики». Согласно проекту на постаменте из белого камня высотой в 16 – 32 метра предполагалось поставить фигуру австро-венгерского воина, держащего в руках меч с датой захвата Ловчена «11.01.1916» и инициалами Франца-Иосифа I ^{[53, с. 641]}. А вышедший в 2014 г. в Белграде справочник указывает, что «в годы Первой мировой войны Франция была ключевым союзником Сербии, особенно после отступления на остров Корфу и борьбы на Салоникском фронте» ^{[54, с. 11]}. 11 ноября 1930 г. (в день годовщины окончания Первой мировой) в Белградской крепости поставлен памятник, представляющий собой бронзовую скульптуру женщины с мечом (Франция), которая бросается на помощь Сербии. При этом до сих пор в Сербии нет ни одного официального памятника в память русских солдат, воевавших на Салоникском фронте в 1916-1918 гг.

Вряд ли можно согласиться со словами болгарского исследователя Ц. Билярски о том, что «в отличие от ведущих империалистических держав, стремившихся к переделу мира, Болгария вступила войну с национально-освободительными, а не грабительскими и завоевательными целями» ^{[55,с. VII]}. Обобщая свою мысль, Билярски утверждает, что для Болгарии Балканские, а также Первая и Вторая мировые войны были освободительными. На наш взгляд, Болгария во всех трех случаях проводила захватническую политику, направленную не только на воссоединение всех болгар, но и на реализацию идеи «Великой Болгарии». Именно это привело к разрыву сербско-болгарского союза, который мог бы стать надежным заслоном на стремлениях Австро-Венгрии к Салоникам. Болгарскую внешнюю политику в этот период наглядно илллюстируют следующее признание Фердинанда Кобургского, сделанное им в 1931 г. на страницах австрийской газеты «Нойе фрайе пресс»: «Я честно выполнил свой долг по отношению к германской расе, как во время балканских войн (1912 – 1913 гг.), так и в течение Европейской войны» ^{[56, с. 9]}.

Прорыв на Доброполье в середине сентября 1918 г. привел к постепенному свертыванию Салоникского фронта (за десять дней победители захватили 500 орудий и около 10 тыс. лошадей; в плен сдалась четвертая часть болгарской армии ^{[57, с. 113]}). Согласно секретным донесениям, Антанта не ожидала более сопротивления со стороны противника. Владайское восстание вызвало крах «Великой Болгарии»: 30 сентября София была вынуждена подписать Салоникское перемирие. Фердинанд Кобургский отрекся от престола и бежал в Германию, где получал пенсию вплоть до самой смерти. Пророческими оказались слова русского журналиста, сказанные еще в 1916 г.: «Во всяком случае, для самого Фердинанда, очевидно, уже нет спасения: он, в качестве правящего короля Болгарии, доживает последние дни» ^{[58, с. 1]}.

Выход из войны Болгарии привел к резкому ухудшению положения Османской империи. На Ближнем Востоке Антанта заняла почти всю Сирию, часть Месопотамии; было создано «Восточное отделение союзных армий в Салониках» во главе с генералом Д. Милном, главной задачей которого было наступление в Турцию через Фракию
(Отделение состояло из 3 английских, 3 греческих, одной французской пехотных дивизий и одной итальянской бригады). Уже 5 октября Стамбул обратился к президенту США В. Вильсону с предложением о мире, но официально переговоры начались только 27 октября. 30 октября в Мудросе на борту британского линкора османские представители подписали перемирие, по которому войска Антанты получили право занять любые стратегические пункты, а также железные дороги.

Сербские войска, в свою очередь, перешли к форсированному освобождению своей земли: 24 сентября они освободили Скопье, 12 октября – Ниш, 1 ноября – Белград.

Одновременно начался распад Двуединой монархии. Запоздалая попытка императора Карла V преобразовать ее в федерацию не увенчалась успехом. Манифест от 16 октября гласил: «Австрия должна стать, в соответствии с желаниями её народов, государством федеративным… К народам, на самоопределении которых будет основана новая империя, обращаюсь я – дабы участвовали в сим великом деле посредством национальных советов, которые должны представлять интересы народов в отношениях между собой и с моим правительством. Да выйдет наше Отечество из военных бурь как союз свободных народов».

Ситуация в Австро-Венгрии во многом была аналогична той, которая сложилась в России к концу великой войны. И действительно, здесь было то же обострение социальных, этнических, культурных и политических противоречий, которое в конечном итоге привело к падению монархии и развалу государства. Пожалуй, кризис государственности, размывание центростремительных начал здесь, в лоскутной империи Габсбургов, оказались более глубоким, а процессы распада сделались действительно необратимыми. Габсбургская монархия определялась как дуалистическая, вот и распадалась она по тем же линиям, в местах которых она была «склеена». Распад лоскутного государства произошел не на две, а на большее число частей. Некоторые из ее территорий оказались добычей стран-соседей. Другие, наиболее крупные, объявили о суверенитете. Так произошло с Австрией, Венгрией, Чехословакией, субъектами Габсбургской империи, хранившими память о своей, идущей от средневековья государственности и не утратившими воли к государственному строительству. Чего стоят революция «астры» в Венгрии и выступления сторонников чешской независимости в Праге, Турчанском и других городах. Как только власть центрального правительства ослабла, как только ощутимы стали потери в живой силе и технике, а фронты под ударами союзников стали разваливаться, как только из русского плена стали возвращаться военнослужащие, чешские рабочие, венгерские и хорватские крестьяне, словацкие и австрийские горожане и ремесленники, тогда народы, входившие в состав Дунайской монархии, заявили о своей независимости от Вены. Господствующие классы империи Габсбургов надеялись, что участие в войне поможет разрешить назревшие в стране острые национальные, социальные и политические проблемы.

Впрочем, еще в конце XIX в. звучало следующее мнение, «что касается Австро-Венгрии, то вряд ли она выдержит европейскую войну (счастливую или несчастливую все равно)» ^{[59, с. 263]}. Жизнь подтвердила правильность этой точки зрения; неудачи блока центрально-европейских монархий в целом, и Австро-Венгрии в особенности, усугубили внутренние противоречия, привели к всеобщему хаосу и революции.

Уже в конце октября – начале ноября произошло оформление местных национальных правительств в Венгрии, Чехословакии, югославских землях. Как ни странно, Антанта не была в особом восторге от распада своего противника. Франция опасалась усиления Германии за счет немецкой Австрии, Италия видела в созданном королевстве сербов, хорватов, словенцев конкурента на Балканах. Империя Габсбургов к тому же воспринималась на Западе как своеобразный форпост против славянства и России. Однако в итоге Двуединая монархия прекратила свое существование, уступив место новым государственным образованиям.

Антанта предприняла активные усилия для создания нового санитарного кордона теперь уже против Советской России. Большую роль в этом сыграла Румыния, которая за один день до Компьенского перемирия вновь объявила войну Германии. Бухаресту были переданы не только Трансильвания и Буковина, а также Южная Добруджа, но и Бессарабия, ставшей предметом острого спора с Москвой. «Днестровская Эльзас-Лотарингия» и Южная Добруджа являлись краеугольным камнем противоречий в Юго-Восточной Европе, окончательное решение которых осуществились только по итогам Второй мировой. Для Болгарии, в вою очередь, Первая мировая стала подлинной национальной катастрофой: «ни одно из поражений и мирных договоров не запечатлелось так в национальной памяти как Нейиский договор от 27 ноября 1919 г.» ^{[60, с. 53]}.

Таким образом, в годы Первой мировой войны страны Юго-Восточной Европы оказались между молотом и наковальней. Их использовали в своих интересах, как Антанта, так и германский блок, в то же время местные правительства пытались вести и свою игру. Положение Антанты осложнялось сложным взаимодействием различных контингентов: с 1915 по 1918 г. на Салоникском фронте сражались французские, английские, итальянские, сербские, греческие и русские части. При этом каждая из сторон стремилась проводить свою собственную линию. К примеру, итальянцы были заинтересованы в установлении контроля над Албанией, англичане заняли совершенно обособленную позицию и т.д. Весь ход борьбы наглядно иллюстрируют следующие слова: «С тех пор, как я увидел вблизи, что представляет собой коалиционная война, я стал меньше восхищаться Наполеоном I» ^{[61, с. 180]}. Распыленность сил не позволяла Антанте реализовать свой перевес, вызвав затяжную войну. Только ударный кулак, собранный осенью 1918 г. благодаря подходу 10 греческих дивизий, позволил не просто прорвать линию фронта, но и вывести из войны ближайших союзников Германии.

Подводя итог, отметим, что уже сам причинно-следственный ряд событий, приведенный в нашей статье, неопровержимо доказывает, что любое вмешательство внешних сил в дела Балкан оказывалось пагубным и фатальным не только для региона, но и для всего мира. События на Балканах также дают возможность сделать еще одно обобщение — геополитическое. Балканы можно рассматривать как Европейский континент в миниатюре, а потому доминирующее в пределах этого региона государство по своим историческим судьбам должно быть уподоблено лидирующей в Европе Германии. Отсюда трагедия болгарской монархии после Первой мировой войны или распад союзной Югославии после завершения войны холодной в чем-то аналогичны катастрофе Германии, которая постигла эту страну во Вторую мировую войну. Сравнение можно продолжить: еще Карл Хаусхофер полагал, что положение России в Евразии соответствует положению Германии в Европе, а потому к предостережениям «надзирательницы» Клио должно относиться более чем серьезно именно нам, живущим, если можно так выразиться, в границах Хартленда, сердца евроазиатского континента. В свете данных аналогий важны уроки, которые дают нам события Великой войны 1914-1918 гг. Надеемся, что данная статья послужит примером извлечения таких уроков.