Характеристика коррупционных преступлений в здравоохранении и образовании в зарубежном праве

Хуссейн Ахмед Бен Али сотрудник, юридический отдел, «Зуларистан Лтд» (Афганистан) 1001, Афганистан, г. Кабул, площадь Шахид Мазари, Z-05 Khussein Akhmed Ben Ali Employee of the Legal Department, Zularistan Ltd, Afghanistan 1001, Afghanistan, Kabul, Shahid Mazari, Z-05 husseinahmed@zularistan.af

В качестве общей для всех государств – в том числе и России – характеристики коррупционных преступлений социальной сферы является отсутствие специальных составов коррупционных преступлений в социальной сфере. Действительно, как уголовное право Российской Федерации, так и зарубежных государств не знает специальных составов коррупционных преступлений в социальной сфере. Исключениями в данном вопросе являются лишь коррупционные действия при выполнении определенных государственных функций (отправление правосудия например), в отношении которых выделяются специальные составы коррупционных преступлений на основе особенностей субъекта или объекта преступления и которые ограничиваются по большей части выполнением функций в сфере отправления правосудия; избирательного права; военной службы и т.п. Таков например подход французского, немецкого и британского законодателей. Так, во Франции существуют специальные составы коррупционных преступлений в сфере правосудия, которые рассматриваются законодателем как особо опасные, и которые выделены в отдельный состав на основе специализации субъекта преступления – представителя судебной власти (см. ст. 434-9 УК Франции). Аналогичен и подход немецкого законодателя который выделил в отдельный состав коррупционные преступления совершенные в рамках избирательного процесса (Abgeordnetenbestechung) (§ 108 e УК ФРГ). Интересен и подход британского законодателя, который в законе «О взяточничестве» (Bribery Act 2010) выделил (ст. 6) в отдельные составы преступлениякоррупционные действия в отношении зарубежных должностных лиц (Bribery of foreign public officials). В тоже время, недоумение вызванное недавним решением Верховного суда ФРГ (Bundesgerichtshof) от 29 марта 2012 г. ^[17], признавшем врачей получавших от фармакологических компаний финансовые средства за продвижение медикаментов на фармакологическом рынке, привела к многочисленным предложениям по внесению поправок в уголовный кодекс с целью создания специального состава коррупционных преступлений в сфере здравоохранения. Стоит отметить, что такие проекты остаются не реализованными, а позитивное право подавляющего большинства государств не знает таких составов коррупционный преступлений со специализированным субъектом социальной сферы. Как следствие, исследование характеристики коррупционных преступлений социальной сферы как в российском, так и в зарубежном праве осуществляется – за редкими исключениями – в рамках изучения нормативного материала, общего для всех коррупционных преступлений. В тоже время, отдельные аспекты коррупционных преступлений в социальной сфере обладают криминологическими особенностями в сравнении с аналогичными преступлениями в других сферах жизнедеятельности, что, таким образом, сводит особенности характеристики коррупции в социальной сфере к криминологическим, а не к сугубо юридическим аспектам данного явления.

Несмотря на видимую общность в вопросах уголовно-правовой характеристики коррупционных преступлений в социальной сфере, заключающуюся в отсутствии особенностей уголовно-правовой квалификации коррупционных преступлений именно данной сферы, на криминологические особенности зарубежной социальной коррупции требуют отдельного рассмотрения. Криминологическая характеристика коррупционных преступлений в социальной сфере зарубежных (в первую очередь западноевропейских и североамериканских) государств неоднозначна, так как, если она и носит – как и в России – высоко латентный характер, то ее размах является куда менее значительным. Более того, на бытовом уровне – в отношениях врача с пациентом и обучающегося с педагогом – коррупция в социальной сфере западноевропейских и североамериканских государств практически отсутствует. Действительно, когда в зарубежной (западноевропейской и североамериканской) науке уголовного права речь ведется о коррупции в социальной сфере,то практически всегда речь ведется о верховой коррупции или как ее называют в зарубежной науке «беловоротничковая коррупция» (white-collar corruption^[1]) социальной сферы.

В тоже время, стоит также делать различие между западноевропейскими и североамериканскими государствами, с одной стороны, где коррупции в социальной сфере на бытовом уровне – в русскоязычном значении этого слова – практически не наблюдается, а речь скорее ведется о вымогательстве, мошенничестве с использованием служебных полномочий и др. на уровне верховой коррупции, то, например, в восточноевропейских, латиноамериканских, африканских и др. развивающихся государствах уровень коррупционности в социальной сфере на бытовом уровне выше, а криминальные признаки схожи с российской коррупцией в социальной сфере ^[2].

Низкий уровень социальной коррупции на бытовом уровне (низовая коррупция) развитых западноевропейских и североамериканских государств объясняется в зарубежной науке в первую очередь экономическими и культурными факторами. Так, например, отмечается, что уровень заработных плат и социально-бытовых условий медицинских работников и педагогов настолько высок в западноевропейских странах, что у персонала социальной сферы отсутствует необходимость в получении сверхдоходов, в том числе и от коррупционной деятельности ^[3]. Культурные детерминанты низкого уровня коррупции в социальной сфере на базовом (бытовом) уровне развитых государств объясняются высокой правовой культурой (законопослушностью) граждан западноевропейских государств; высоким уровнем гуманности в межличностных отношениях; высоким «социальным капиталом» данных обществ, характеризующихся высокой солидарностью на базовом, межличностном уровне коммуникации ^[4]. Таким образом коррупция в социальной сфере западноевропейских государств практически не существует на бытовом межличностном уровне отношений врача с пациентом и обучающегося с педагогом.

Подробное изучение различных аспектов борьбы с коррупцией в социальной сфере зарубежных государств позволяет в качестве общего вывода заключить, что в любом из зарубежных государств основной проблемой коррупции в социальной сфере является именно проблема с коррупцией в сфере здравоохранения, тогда как аналогичные проблемы в сфере образования уходят на второй план. Это связано как с социальными, так и гуманистическими причинами. Действительно, по меткому замечанию неправительственной организации Трансперенси Интернэйшенл, подробно изучившей данный вопрос, именно коррупция в сфере здравоохранения обладает наибольшей общественной опасностью в сравнении с коррупцией в других отраслях социальной сферы, так как здесь она оказывает непосредственное влияние на здоровье и, даже, жизнь человека ^[5]. Более того, аналогичного мнения придерживается и Комиссия Европейского Союза, которая сделала объектом пристального вниманияименно коррупцию в сфере здравоохранения государств-членов, ставшей предметом отдельного специального исследования Еврокомиссии^[6], игнорируя ситуацию с коррупцией в других социальных сферах.

Несмотря на то, что коррупционные преступления в социальной сфере здравоохранения различаются от одного зарубежного государства к другому, различные исследования коррупции в системе здравоохранения и образования зарубежных государств позволяют выделить ее общие особенности ^[7] по крайней мере в том, что касается западноевропейских и североамериканских государств. Так, например, в сфере здравоохранения в большинстве европейских государств, где существует система государственного социального (медицинского) страхования, наиболее яркими преступлениями является мошенничество при возмещении затрат на медицинские услуги, а большая часть коррупционных правонарушений в социальной сфере сконцентрирована на уровне отношений пациент-система медицинского страхования и врач-система медицинского страхования, т.е. не на межличностном уровне, а уровне отношений субъекта (врач, пациент) с институтами социального обеспечения. В свою очередь, в англосаксонских странах, где в социальной сфере доминирует частный сектор экономики, коррупция на таком базовом уровне и вовсе отсутствует. Основной проблемой здесь являются наиболее латентные формы меж институциональных коррупционных действий – сертификация и лицензирование медицинских препаратов, а также предоставление частным субъектам (клиникам, учебным заведениям) государственных субсидий. Таким образом, в государствах, где в социальной сфере доминирует частный сектор экономики, коррупционных преступлений на базовом уровне – т.е. на уровне взаимодействия обучающегося или пациента в отношениях с врачом/преподавателем – практически нет, тогда как основная масса коррупционных и относимых к ним зарубежной наукой уголовного права преступлений совершается на уровне субъектов, взаимодействующих с органами государственной власти (частные клиники, частные образовательные учреждения, фармацевтические компании и т.п.).По статистке, в таких государствах основным направлением коррупционной – а точнее, шире, уголовно наказуемой – деятельности в сфере здравоохранения является сертификация медикаментов и устройств; закупка и допуск медикаментов (сертификация) на рынок ^[8]; а также процедуры заключения концессионных соглашений и государственных закупок.

В свою очередь, в сфере образования основным направлением коррупционной деятельности является предоставление субсидий частным учебным заведениям, отмывание доходов, мошенничество при предоставлении информации обучающимся, а также действия при совершении государственных закупок и заключении концессионных соглашений ^[9]. Наиболее распространёнными коррупционными практиками в сфере образования западноевропейских и англосаксонских государств являются:
- мошенничество при оглашении результатов деятельности вузов (завышение процента принятых на работу выпускников ), а также при оценке образовательных учреждений рейтинговыми агентствами;
- мошенничество при использовании результатов интеллектуальной деятельности и их коммерциализации посредством частных коммерческих структур^[10]
- коррупционные действия при осуществлении закупок, строительстве и получении государственных субсидий ^[18] и заключении концессионных соглашений.

Очевидно, что такие криминологические особенности коррупции в социальной сфере развитых зарубежных государств требуют особых уголовно-правовых методов и средств борьбы с ней. Принимая во внимание тот факт, что основная коррупционная нагрузка в социальной сфере приходиться не на межличностные бытовые отношения, а на отношения лиц с институтами государственной власти и частными коммерческими структурами, такие криминологические особенности социальной коррупции объясняют здесь повышенное применение таких составов преступления как коммерческий подкуп и мошенничество, а также активное использование уголовной ответственности юридических лиц в борьбе с коррупцией в социальной сфере и, наконец, такого, наиболее подходящего для борьбы с верховой коррупцией состава преступления как «незаконное обогащение».

В отличие от российского права, основными субъектами верховой коррупции в социальной сфере развитых государств, как мы отметили, являются юридические лица. Так, например, если в США основными провайдерами социальных услуг являются частные медицинские и частные образовательные учреждения, топринимая во внимание существование государственных программ обеспечения медицинских услуг (Medicare и Medicaid), а также государственных субсидий частным учебным заведениям, основная масса коррупционных схем здесь реализуется при распределении финансовых средств данных программ между указанными коммерческими учреждениями социальной сферы и государственными институтами социального страхования. Таким образом, в отличии от распространённых в России коррупционных практик на бытовом уровне отношений врача и пациента, а также обучающего и обучаемого, основная масса коррупционных практик в социальной сфере США выражается в завышении частными учреждениями социальной сферы количества обслуженных пациентов (обучающихся) при отчетности перед органами социального страхования (как государственного, так и частного), т.е. в рамках меж институциональных а не меж индивидуальных практик.

Уголовная ответственность юридических лиц является без преувеличения одним из основных средств борьбы развитых государств с коррупцией в социальной сфере. Это связано с тем, что в социальной сфере – в отличие например от правоохранительной и др. сферы жизнедеятельности – реализация услуг в сфере здравоохранения и образования обеспечивается не только государственными субъектами, но и субъектами частной коммерческой деятельности. Как следствие, субъектный состав коррупционных правонарушений пополняется в социальной сфереюридическими лицами, так как в западноевропейских и североамериканских государствах – в первую очередь англосаксонских странах – частноправовые субъекты, юридические лица, являются активными акторами хозяйственной деятельности в сфере здравоохранения и образования.

Уголовная ответственность юридических лиц, может быть в принципе применена в рамках коррупционных составов только на активной стороне (т.е. взяткодателя)^[11]. Исключением остается лишь состав коммерческого подкупа, где юридическое лицо может выступать как в роли активного, так и пассивного субъекта преступления. Взяткополучателем (пассивным субъектом) в любом правопорядке всегда является физическое лицо – государственный служащий в случае с коррупционными преступлениями, направленными против государственной службы, или лицо, выполняющее управленческие функции в коммерческой или иной организации, в случае с коммерческим подкупом. В тоже время, юридические лица могут выступать в рамках коррупционных преступлений (в рамках коммерческого подкупа) и в качестве жертв данных преступлений.

Конкретными примерами коррупционных преступлений в социальной сфере, где взяткодателем – или активным субъектом коррупционной деятельности – выступает юридическое лицо множество. Так, примером уголовной ответственности юридических лиц в сфере образования может служить дело о попытке подкупа сотрудников Всемирного банка представителями британского издательства Macmillan с целью получения привилегий при проведении тендера на закупку учебной литературы ^[19]. Высший суд Англии и Уэльса (High Court of England and Wales) приговорил издательство к выплате штрафа в размере 11 млн. Фунтов стерлинга, а также к шестилетнему запрету на участие в тендерах на закупку учебной литературы для нужд государственных институтов и международных организаций. В сфере здравоохранения наиболее распространённым коррупционным деянием юридических лиц в социальной сфере являются действия фармацевтических компаний по продвижению медикаментов на фармацевтическом рынке, а также злоупотребления частных медицинских учреждений при получении государственных субсидий и при возмещении затрат системами социального страхования. Так, например, наиболее нашумевшим примером в судебной практике США может служить дело сети клиник Columbia/HCA hospital chain, которая намеренно завысила показатели количества обслуженных пациентов с целью незаконного обогащения за счет государственных средств социального страхования, возмещаемых частным клиникам федеральными системами социального страхования (Medicareи Medicaid), что выразилось в мировом соглашении с Министерством Юстиции, по которому данная сеть клиник возместила государству ущерб в размере 1 000 000 000 долларов США.

Стоит отметить, что ответственность юридических лиц за коррупционные преступления в социальной сфере имеет первостепенный интерес, так как, несмотря на высокую латентность, по статистике ^[12] доля коррупционных преступлений, связанных например с лицензированием лекарственных средств, довольно высока, а опосредованными выгодоприобретателями и активными субъектами в таких уголовных делах являются в первую очередь именно юридические лица (в данном случае – фармацевтические компании). Гипотетически, уголовная ответственность юридических лиц за коррупционные преступления в социальной сфере также возможна и в сфере образования (например в случае с учебными заведениями при сертификации последних), но в тоже время количество таких примеров в зарубежной судебной практике редко, если не сказать исключительно.

Ответственность юридических лиц за коррупционные преступления наиболее ярким образом определена в британском законе «О взяточничестве», где совершению взяток юридическими лицами (by bodies corporate) посвящена отдельная статья (ст. 14), а в качестве непосредственного исполнителя таких преступлений признается директор (director) или один из руководителей юридического лица (senior officer), тогда как непосредственным субъектом преступления признается именно юридическое лицо. Британский закон предусматривает в данном случае раздвоение субъекта преступления и вменяет ответственность за такие преступления как непосредственно действующему физическому лицу (руководителю, менеджеру, директору), так и представляемому им юридическому лицу. Так, п. 2 ст. 14 однозначно свидетельствует о том что ответственность вменяется как непосредственно действующему физическому лицу, так и выгодоприобретателю – юридическому лицу: «the senior officer or person (as well as the body corporate or partnership) is guilty of the offence and liable to be proceeded against and punished accordingly». Стоит отметить, что уголовная ответственность юридических лиц за коррупционные преступления является устоявшимся институтом, существующим здесь еще с XIX века (Public Bodies Corrupt Practices Act 1889) и развитым в последствии рядом законодательных актов направленных на борьбу с коррупцией в целом (Prevention of Corruption Acts 1906 and 1916).

Французское уголовное законодательство наименее очевидно в отношении ответственности юридических лиц за коррупционные преступления. Законодатель здесь ограничился общим положением об уголовной ответственности юридических лиц (ст. 121-1 УК Франции). В тоже время подход к вменению ответственности юридическим лицам здесь аналогичен рассмотренному британскому примеру, а именно «юридические лица … являются уголовно ответственными…за преступления совершенные в их интересах их органами или представителями» (п. 1, ст. 121-2 УК Франции).

Аналогичным образом – то есть посредством общей формулировки, непосредственно не связанной с коррупционными составами преступлений – была закреплена и ответственность юридических лиц в немецком праве. Так в соответствии с параграфом 73 Уголовного уложения ФРГ к таким случаям применяется фикция при которой ответственным признается не только физическое лицо (Täter), непосредственно совершившее преступление, но и любое другое лицо (в том числе и юридическое) «в пользу которого совершено данное преступление»(„für einen anderen gehandelt und hat dadurch dieser etwas erlangt“), т.е. выгодоприобретатель.

Стоит обратить внимание на две существенные особенности ответственности юридических лиц за коррупционные преступления в британском праве. Во-первых, помимо, собственно ответственности юридических лиц за коррупционные преступления, здесь существует так же ответственность за «не предотвращение коммерческими структурами коррупционных действий» ^[20], которое предусматривает ответственность юридических лиц за действия связанных (associated) с ними организаций и лиц; т.е. не только лиц которые находятся под непосредственным контролем данного юридического лица, но и сотрудничающих с ними лиц (например организации-партнеры). Ряд дел из британской судебной практики показал, что ответственность организаций здесь возлагается в случае отсутствия адекватных процедур выявления коррупционных практик при взаимодействии юридических лиц, которые существуют в том числе и в работе организаций социального сектора: так, например, отсутствие Кодекса этичного поведения сотрудников фармацевтической компании, ответственность последней перед пациентами использовавшими медикаменты, результаты клинических испытаний которых были сфальсифицированы при помощи подкупа экспертов представителями компании-партнера ^[13]. Во-вторых, общим для англосаксонского антикоррупционного права – что подтверждается как существованием Федерального закона США по борьбе с практикой коррупции за рубежом (The Foreign Corrupt Practices Act), так и недавним коррупционным скандалом ФИФА –является наличие универсальной юрисдикции в отношении коррупционных дел. Действительно, как по британскому закону «О взяточничестве» (ст. 6), так и по американскому закону «По борьбе с практикой коррупции за рубежом» (§ 78dd-1) ответственность (как юридических, так и физических лиц) за коррупционные действия возлагается вне зависимости от места совершения преступления. Если подобное законодательство существует и в ряде других государств (так например существует немецкий аналог) ^[21], то стоит все же отметить, что англосаксонские законодатели и правоприменители пошли намного дальше своих европейских континентальных коллег в данном вопросе.

Если в отличие от британского правопорядка, ответственность юридических лиц была введена во французском и немецком правопорядках сравнительно недавно, актуальность расширения уголовной ответственности на юридических лиц в российском правопорядке, особенно в том что касается именно коррупционных преступлений в социальной сфере сложно переоценить. Действительно, необходимо принять во внимание тот факт, что в отличие от классических для публично-правовых субъектов сфер жизнедеятельности (поддержание правопорядка; отправление правосудия; обеспечение безопасности) социальная сфера (здравоохранение, образование) не является исключительной компетенцией публично-правовых субъектов. Частноправовые субъекты (образовательные учреждения, больницы, фармацевтические компании) являются неотъемлемыми субъектами социальной сферы предоставляющими аналогичные публично-правовым субъектам услуги. Как следствие, данные юридические лица участвующие в предоставлении социальных услуг могут являться потенциальными субъектами коррупционной деятельности, тогда как существующая эффективность административной ответственности за коррупционные правонарушения юридических лиц в социальной сфере оставляет желать лучшего^[14].Действительно, практика привлечения юридических лиц к административной ответственности в России за коррупционные преступления (ст. 19.28 КоАП) незначительна, а за коррупционные преступления в социальной сфере и вовсе ничтожна. По нашим наблюдениям в России за 2014 г. из чуть более 100 примеров привлечения юридических лиц к ответственности за коррупционные правонарушения лишь одно из них касалось коррупционного правонарушения в социальной сфере, когда на юридическое лицо был наложен штраф за совершение действий по выдаче юридическому лицу лицензии на право ведения образовательной деятельности в отсутствие необходимых документов.

Такой подход разниться как с количеством привлеченных юридических лиц социальной сферы к уголовной ответственности за рубежом, так и с практикой многомилионных штрафов, вменяемыми юридическим лицам социальной сферы в качестве наказания за коррупционные преступления. Так, примером могут служить штрафы наложенные на несколько французских строительных компаний заключивших с помощью коррупционных схем концессионные соглашения на восстановление и строительство школ и лицеев региона Иль-де-Франс. Строительные компании Bouygues, Eiffage, Spie Batignolles, Suez et Générale des eauxперечислившиеза период с 1990 по 1995 г. на счета партийных организаций,способствовавших заключению концессионных соглашений с регионом Иль-де-Франсна восстановление и строительство школ, более 150 млн. франков, были приговорены к многомиллиардным штрафам, общий размер которых достиг 43,7 миллиарда евро ^[22].

Стоит отметить, что если штрафы назначаемые юридическим лицам, действующим в лице активного субъекта коррупционной схемы (взяткодателя) за коррупционные преступления в социальной сфере в принципе не ограничены в западноевропейских и североамериканских государств, так как в большинстве случаев они не ограничены законом и исчисляются из расчета сумм полученных в результате коррупционных действий (Франция), то на стороне взяткополучателя (чаще всего должностного лица) судебная практика менее сурова. Так, в уже упомянутом нами делеконцессионных соглашений региона Иль-де-Франс на восстановление и строительство лицеев и школ, в рамках которого наиболее известные строительные компании предоставили различным политическим партиям так называемые «скрытые комиссионные», осужденным партийным работникам способствовавшим нелегальному заключению концессионных соглашений были назначены штрафы в размере от 5000 до 80000 евро, а также условные сроки лишения свободы, тогда как лишь отдельным из них были назначены и незначительные реальные сроки (до одного года) лишения свободы. Аналогичным образом, Токийский окружной суд (Tokyo District Court) в деле о финансировании Японской стоматологической ассоциацией (Japan DentalAssociation)избирательной компании Либерально-демократической партии (Liberal Democratic Party) Японии в размере 100 млн. йен (900 000 долларов США), секретарь партии (Muraoka),осужденный за коррупционные действия в связи с нарушением избирательного законодательства о финансировании партий, был приговорен лишь к 10 месяцам реального лишения свободы. Таким образом, штрафы налагаемые на физических лиц, выступающих в лице пассивного коррупционного субъекта (взяткополучателя) в разы меньше тех, что налагаются на юридических лиц, действующих на стороне активного субъекта коррупционного преступления социальной сферы, а сроки лишения свободы незначительны.

В тоже время, коррупционные преступления признаются серьёзными общественно опаснымипреступлениями в любом государстве, являются уголовно наказуемыми и, более того, относятся (по отдельным составам) к категории тяжких и особо тяжких. Так, например, в Великобритании, закон «О взяточничестве» от 8 апреля 2010 г. (ст. 11) в качестве наказания за такие преступления предусматривает лишение свободы сроком до 10 лет. Аналогичное наказание предусмотрено и французским законодателем: Уголовный кодекс Французской республики предусматриваетв качестве наказания (например) за получение взятки лишение свободы сроком до 10 лет (ст. 432-11). Более мягок лишь немецкий федеральный законодатель, предусмотревший в качестве максимального наказания в виде лишения свободы сроком до 5 лет (параграф 334 уголовного кодекса ФРГ).

Напомним, что в отличие от России, где количественные показатели свидетельствуют о том основная масса коррупционных преступлений совершается на бытовом уровне социальной сферы, в западноевропейских и североамериканских государствах основная масса коррупционных преступлений в социальной сфере совершается на уровне верховой коррупции. Стоит напомнить слова бывшего Генерального прокурора США Джанет Рено, которая заявила в 1993 г., что мошенничество в крупном и особо крупном размере в сфере здравоохранения являлось вторым по значимости видом преступлений после категории насильственных преступлений^[15]. Таким образом, верховая коррупция остается основным типом коррупционных деяний в социальной сфере. Как следствие, помимо уже упомянутой криминализации коррупционных действий юридических лиц, в зарубежной антикоррупционной практике используются и другие средства и инструменты борьбы с коррупцией в социальной сфере, наиболее приспособленные для борьбы именно с верховым типом коррупции.

Перенос ответственности по обеспечению антикоррупционного законодательства на плечи частных хозяйствующих субъектов является одним из направлений в борьбе с верховой коррупцией в социальной сфере. Помимо, уже упомянутой обязанности частных хозяйствующих субъектов разрабатывать и имплементировать в управленческую практику кодексы этики, регулирующие поведение своих сотрудников, основанием создания которой стали коррупционные практики британских фармацевтических компаний, существуют и другие механизмы привлечения частных хозяйствующих субъектов в борьбе с верховой коррупцией в социальной сфере. Так, например, в последнее десятилетие была развита практика контроля финансово-кредитными учреждениями за движением капитала посредством ослабления действия принципа банковской тайны и денонсации подозрительного передвижения капитала, которая стала эффективным средством борьбы именно с верховой коррупцией, так как серьезность размеров взяток позволяет отследить необоснованные движения средств. Законодательство различных государств сегодня накладывает на кредитно-финансовые учреждения обязательства по контролю за движением средств и денонсацией подозрительных финансовых операций соответствующим национальным органам власти, что было под воздействием рекомендаций Группы разработки финансовых мер борьбы с отмыванием денег ^[23]. Таким образом, одним из направлений западноевропейских и североамериканских государств в борьбе с коррупционными преступлениями в социальной сфере стало повсеместное привлечение юридических лиц, как самого сектора социальной сферы, так и других сфер жизнедеятельности (кредитно-финансовых учреждений) к борьбе с ней.

Так как верховая коррупция зарубежных государств, в том числе и в социальной сфере, в принципе отличается высокими размерами взяток, то ее латентность несколько ниже, распространённой, например, в России, бытовой коррупции в социальной сфере, так как провести легализацию крупных коррупционных сумм значительно сложнее. Как следствие, подход зарубежного уголовного законодателя к криминализации коррупционных практик, а также деятельность правоприменителя несколько отличаются от российских. Действительно, здесь чаще используются такие антикоррупционные составы преступлений как незаконное обогащение, а также легализация незаконно нажитых активов.

Наиболее эффективным уголовно-правовым средством борьбы зарубежных государств с верховой коррупцией в социальной сфере является криминализация незаконного обогащения, либо закрепление возможности гражданско-правового возмещения ущерба в результате незаконного обогащения. В отличие формальных составов коррупционных преступлений, которые признаются оконченными лишь в момент совершения действий (например перевод денег при отмывании доходов), при классическом определении «незаконного обогащения» преступление является оконченным при простом «…увеличении активов публичного должностного лица, превышающих его законные доходы, которыми оно не может разумным образом обосновать» (ст. 20 Конвенции ООН против коррупции), т.е. даже в отсутствии совершения действий по легализации таких доходов. Более того, проблемы с доказыванием незаконного обогащения минимальны по сравнению с доказыванием любого другого коррупционного преступления, так как оно основывается на оценке объективного материального состояния коррупционера и его родственников и разницей между ним и его (их) законными доходами, а не на доказывании факта совершения коррупционного деяния. В науке уже обращалось внимание на эффективность борьбы с коррупцией помощью состава незаконного обогащения, так как коррупционные преступления являются высоко латентными ^[24]. Как следствие, эффективность в борьбе с верховой коррупцией в социальной сфере зарубежных государств посредством данного состава преступления довольно высока в виду простоты доказывания факта несоответствия материального состояния коррупционера с его реальным уровнем дохода. Более того, активное использование данного состава преступления в борьбе с верховой коррупцией (в том числе и в социальной сфере) объясняется тем, что незаконное обогащение позволяет бороться с любыми проявлениями коррупции, квалифицируемыми по различным составам коррупционных преступлений, так как в данном случае преследуется не конкретное коррупционное действие, а его последствия.

Примеров использования данного состава преступления, а также особой техники их расследования в зарубежной антикоррупционной практике множество. Так, если в соответствии со статистикой французского Управления по предупреждению коррупции (Service central de prévention de la corruption) использование данного состава преступления (ст. 326-6 уголовного кодекса Франции) является незначительным, то его превентивная функция имеет высокое значение. Одним из примеров является признание парижским апелляционным судом виновным нигерийского министра здравоохранения в растрате и незаконном обогащении, а также легализации незаконно нажитых доходов посредством покупки недвижимости на территории Франции ^[25]. Аналогичным образом, примером незаконного обогащения может служить и дело госслужащего, не обладавшего значительным состоянием до поступления на службу в министерство образования и задекларировавшего состояние в более чем 5 млн. долларов спустя два года после поступления в отдел заключения концессионных соглашений; он был признан виновным в незаконном обогащении по доказанным фактам зачисления на его личный счет значительных средств до заключения отдельных концессионных со строительными компаниями ^[16].

Стоит отметить, что техника расследования незаконного обогащения, предполагающая непосредственное участие органов финансового и налогового контроля поваляет раскрывать коррупционные преступления или переквалифицировать их из коррупционных в налоговые (Уклонение от уплаты налогов). Типичным примером является присвоение и растрата, которые в российском уголовном праве квалифицируются по составам ст. 160 УК РФ, идентифицированные с помощью следственных приемов используемых для раскрытия преступлений по составу незаконного обогащения. Так, например, представитель руководства университета Вермонт (США) был осужден за растрату по факту зачисления финансовых средств Университета в размере 46 000 долларов США на личный счет ^[26], что было обнаружено только в процессе следственных действий, проведенных налоговыми органами.

Таким образом, высокая эффективность как коррупционного состава незаконного обогащения, так и использования следственных практик раскрытия данного преступления позволяет осуществлять действенную политику борьбы с верховой коррупцией, которая является наиболее распространённым видом коррупционной деятельности в социальной сфере развитых государств. Другим механизмом оказывающим такое же эффективное действие является криминализация коррупционных действий юридических лиц социальной сферы, что связано с тем, что они являются основными акторами хозяйственной деятельности в социальной сфере развитых государств.