Философия в постсоветской России: марксистские группы

Красиков Владимир Иванович доктор философских наук главный научный сотрудник, Всероссийский государственный университет юстиции; профессор, Российский институт театрального искусства 115184, Россия, г. Москва, ул. Большая Татарская, 7 Krasikov Vladimir Ivanovich Doctor of Philosophy Professor, Scientific Center, All-Russian State University of Justice 115184, Russia, g. Moscow, ul. Bol'shaya Tatarskaya, 7, kv. 64 KrasVladIv@gmail.com Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научного проекта № 15-03-00087, "Особенности научных коммуникаций в современном российском философском сообществе: формальная и неформальная"

Для большинства преподавателей общественных дисциплин, прошедших профессиональную социализацию в 60-80 гг. ХХ в., марксизм представлялся наиболее передовым методологическим инструментарием в постижении сущего. Конечно, К. Маркс и Ф. Энгельс были только людьми, но, как искренне полагали, теми гениальными счастливцами, которым суждено было приоткрыть, наконец-то, занавес над тайнами общества и человеческой природы. Разумеется, они были сыновьями своего века с его уровнем развития естествознания, как и их последователи, особенно в стране победившей диктатуры пролетариата, которые также преуспели в поспешных обобщениях и упрощениях – однако мало кто сомневался в том, что критический и рефлексивный марксизм, обогащенный опытом прогрессирующей науки и необходимыми заимствованиями из немарксистских философских концепций, является открытой, творческой и потенциально многовековой парадигмой обществознания и социального преобразования.

Сейчас, по прошествии поколения после перестройки и распада СССР, стало понятно: то, что у нас называли "марксизмом (марксизмом-ленинизмом)" – был идеологемой, теоретико-идеологическим каркасом, связывающим и поддерживающим большую успешную историческую общность людей имперского извода. Он мало чем отличался от подобных прежних "каркасов": этно-религиозных (поддерживающих китайскую, греко-римскую, христианскую или же исламскую идентичность) или же более поздних аналогичных теоретико-идеологических форм (либерализм и марксизм).

Для большинства населения нашей страны советская идеология, становым хребтом которой был марксизм-ленинизм, стала приобретать черты "социально-естественного" верования – вследствие 70 лет тотальной индоктринации и жизни за "железным занавесом". Времени, однако, не хватило для ее превращения в достаточно прочное состояние общественного сознания.

Однако если для массового сознания, с его практической ориентированностью и мировоззренческой всеядностью, марксизм-ленинизм был далекой от жизни малопонятной абстракцией и набором политических лозунгов, то для преподавателей и обществоведов, подготавливаемых и воспитуемых в контексте гуманистической философской традиции, одним из замечательных плодов которой был марксизм, дело обстояло иначе. Нельзя все сводить лишь к идеологическому принуждению, отсутствию свободы слова, запрету на критику. Если обществоведы сталинских времен были воспитуемы в духе зубрежки и начетничества, воспринимая Маркса через сталинские упрощения, то в 60-80 гг. их профессиональная социализация уже стала основываться на доскональном знакомстве с первоисточниками. Можно по-разному относится к К. Марксу, однако невозможно не признать интеллектуальных достоинств его текстов, четкость и логику построений. Они завораживали, покоряли, убеждали своей здравой рассудочностью, соответствиям основополагающим реалиям. Кто же усомниться в том, что "бытие определяет сознание", а материально-практическая жизнь создает возможности, периметр для активности духа? Тем более, что сами основоположники отдавали дань должного и некой автономности сознания, индивидуального и общественного.

Конечно, настоящих знатоков Маркса было немного, тех, кто читал не только канонические труды, но и опубликованные позже произведения молодого Маркса, фейербахианского периода, равно как и всю немецкую классику, в контексте которой и появился философ из Трира. Именно в этой среде появился тренд творческого развития марксизма, наиболее ярким выразителем которого стал Э.В. Ильенков, вокруг которого сложилась обширная констелляция его последователей. Он не занимался социально-политическими изысками в отношении "гуманизации" марксизма, более обращаясь к вдумчивому анализу его фундаментальных антропологических и методологических основ: деятельностной интерпретации категории "практики" (вместе с психологами) и переосмыслению в том же духе классического понятия "идеального".

Без преувеличения можно сказать, что он был самой значительной фигурой в пантеоне неформальных лидеров отечественной философии рассматриваемого периода, а сообщество "ильенковцев" – наиболее шумное и ревностное в мемориализации своего кумира.

По описаниям его учеников, последователей, современников, Ильенков был кумиром и надеждой искренне убежденных марксистов, одновременно жертвой и трагической фигурой. Лишь тот, кто жил в то время, сможет понять его величие и ущербность, силу и слабость. Если мышление изначально отформатировано по-марксистски (или как-то по-другому, но в столь же изощренно-глубокой манере), то это всё же остается навсегда – на некоем глубинном уровне. Величие и сила – в предельной искренности и серьезности марксистских убеждений, так только и можно было найти новые ходы и привлекательные стратегии в развитии марксистских философских принципов (универсальность человека; праксеологически, деятельностно интерпретируемое идеальное; теория воображения; разработка материалистической ветви диалектической логики и др.).

Вместе с тем он и трагическая фигура, в полной мере заплатившая за свой возвышенный идеализм. Хитрецов, перевертышей и ироников всегда гораздо больше, чем людей, способных брать на себя "ответственность за бытие". И лучше всего о том говорит его "Космология" – совершенно наивная, с точки зрения современных космологических представлений, работа, но и потрясающе-пафосная. Предназначение человека (разумной жизни в более общем смысле) как высшей формы существования материи – в самом конце "жизненного цикла" Вселенной, по-жертвовав собой, вернуть умирающую Вселенную в исходную точку ее развития. "Высшая и конечная цель существования мыслящего духа оказывается космически-грандиозной и патетически-прекрасной", она – "то самое звено всеобщего круговорота, посредством которого развитие мировой материи замыкается в форму круговорота – в образ змеи, кусающей себя за хвост…"^[1]

Соответственно, Ильенков был искренним коммунистом, верившим, что вообще-то всё делается правильно, беда только в том, что дураки у власти, или еще хуже — сволочи. Вот если бы поменять на умных и честных. Такие-то и гибли в первую очередь в обществе "утерянных целей и утраченных ценностей", заполняя смысловой вакуум алкоголем и преждевременно уходя из жизни. Насильственная смерть Венички в поэме "Москва-Петушки" и самоубийство Ильенкова символически и реально (по способу осуществления) тождественны, и это по-настоящему потрясает. Было ли это преднамеренное трагически зашифрованное послание – никто, по-видимому, никогда достоверно не узнает.

В 1980 году, через год после смерти Ильенкова, в Москве в Институте философии под руководством В. Лекторского прошел первый семинар, посвященный его памяти и приуроченный ко дню его рождения (18 февраля). С тех пор февральский семинар стал проходить ежегодно. В 1990 году С. Мареев высказал идею Ильенковских чтений и успешно провел их в 1991 году. С тех пор Чтения проводились ежегодно, а с 1997 года материалы обсуждений стали и публиковаться.

Вместе с тем, с переводом идеи марксизма из форматной для поля интеллектуального внимания в одну из многих, конкурирующих за умы людей, упало и влияние идей Ильенкова, его сторонников, "школы". И если 70 гг. – вероятно, пик влиятельности его позиции, когда само его имя молодые философы-студенты произносили с придыханием, то сейчас он – знамя, эмблема фракций, в том или ином виде инкорпорирующих марксистские идеи в свой культурный багаж.

В направлении, инициированным им сложился привлекательный, обновленный образ марксизма, который считался по умолчанию теоретико-методологической основой грядущей модернизации существующего государственного социализма в "социализм с человеческим лицом". Тем более, что складывалось некое согласие между тремя, тогда считавшимися "прогрессивными силами": диссидентскими социалистическими кругами, некоторыми сочувствующими в правящей коммунистической элите и молодыми преподавателями-обществоведами. И перспективы – как дальнейшего развития "ильенковского марксизма", так и общественного обновления коммунистической системы – были вполне приличными.

В первом случае потенциал марксизма был продемонстрирован И. Валлерстайном, мир-системный подход которого стал фундаментально-творческим обновлением все того же материалистического понимания истории – и ничто не мешало гениальным последователям Ильенкова предложить подобные новации в марксистской онтологии, антропологии и социологии. Таковых не появилось, началась перестройка, полная идеологическая капитуляция перед либерализмом, когда престижными стали другие идеи и теории, к усвоению которых и устремилась способная молодежь. Во втором случае, действенные возможности обновления коммунистической системы продемонстрировал Китай, что бы не говорили о специфической трудовой этике и конфуцианской подоплеке китайского коммунизма – ничто не препятствовало нам соединить марксизм с этикой артельности и соборности.

История, как известно, все же не знает сослагательного наклонения: случилось то, что случилось. У большинства нашего философского сообщества оказался на удивление слабый идеологический иммунитет – как только перестали делать ежедневные прививания и появилось много новых штаммов других идеологий: либеральных, религиозных, консервативно-славянофильских – так произошло чуть ли эпидемическое инфицирование ими. Вошли в моду постмодернизм и отечественная дооктябрьская философия: первый для молодежи, с ее склонностью к радикализму и критике, вторая – для консервативно настроенных лиц среднего возраста. Наиболее устойчивый иммунитет оказался у самых возрастных преподавателей, этих уже нельзя было ничем пронять.

Начало трансформационных процессов в идеологической сфере задержалось на полтора года – со времени прихода к власти нового генсека – и падает на октябрь 1986 г., когда М.С. Горбачев и Е.К. Лигачев на совещании представителей кафедр общественных наук призвали стереть "белые пятна" в истории, "назвать все имена" – так стартовала "гласность". Первым ответом на эти призывы стали публикации В. Логинова, М. Шатрова и Ю. Афанасьева в "Московских новостях" в ноябре-декабре того же года. ^[2]

Вслед за публицистами начались дискуссии в академическо-философской среде. Так 14-16 апреля 1987 г. в журнале "Вопросы философии" состоялось обсуждение темы "Философия и жизнь", в которой подразумевалось определение степени релевантности марксизма общественно-политическим реалиям. Здесь, а также в статьях А.Л. Никифорова, А.Н. Чумакова, В.С. Степина, А.А. Гусейнова, В.М. Межуева, Л.Н. Митрохина, В.В. Денисова, Е.А. Самарской, К.Х. Момджяна, В.Н. Шевченко, И.А. Гобозова, Ю.К. Плетникова, А.М. Сироты, Т.И. Ойзермана, В.В. Орлова, К.Н. Любутина, В.Л. Иноземцева была дана критика "забвения человека" в диалектическом и историческом материализме, превращения философии в служанку политики, ее обюрокрачивания. ^[3]

Затем прославился консультант ЦК КПСС, доктор философских наук Александр Ципко – серией статей в журнале "Науке и жизни" (№№ 11 – 12, 1988 г., №№ 1 – 2, 1989 г.), в которых он доказывал изначальную ошибочность марксизма, положив тем самым начало его легальной критике в СССР.

Следующей крупной вехой на пути развенчания советского марксизма, лишения его государственно-идеологического статуса стала дискуссия в журнале "Философские науки" на тему соотношения статусов философии как таковой и науки (естествознания). И хотя в ее ходе не было каких-то особых выпадов против марксизма, тем не менее участники обсуждали те вопросы, о которых ранее задумывались многие, но не могли высказывать их вслух: как понимать "научность" марксистской философии, может ли вообще существовать "научная" философия?

Ее затравкой послужила статья А.Л. Никифорова "Является ли философия наукой" ^[4], в которой автор, пользуясь набором позитивистских критериев (наличия парадигмы, верификации-фальсификации и пр.), утверждал, что философия не является наукой в том смысле, в каком этот термин применяется к естественнонаучным дисциплинам. Автор не открыл ничего особенно нового – различение наук о природе и духе (культуре) – по методу и предмету – стало классикой еще в XIX в. (Баденская школа), сюда были добавлены еще соображения представителей постпозитивизма (Кун и Лакатос). Но не будем забывать, что еще в начале 90 гг. о неокантианстве мы знали лишь в объеме "Критик современной буржуазной философии", а основные их тексты были напечатаны лишь в середине 90 гг.!

В конце же 80–х это было откровением, это было почти революционно – для основного контингента преподавателей философии, особенно в провинции, воспитанных в истовой вере: "философия – царица всех наук", "философия – наука о наиболее общих законах развития мира и человека" и т.п.

Конечно же, не было недостатка в старых добрых пафосных "гневных отповедях" и в обильном цитировании классиков, утверждавшим, что философия – альфа и омега наук. Так оформился один край дискуссии – ортодоксальной части сообщества, чье кредо: философия была, есть и будет фундирующей наукой поиска первопричин и основой мировоззрения.

Дискуссия позволила впервые обозначиться и другому краю – русским поклонникам текстов постмодернизма и аналитической философии, находившимся под влиянием диагнозов виднейших "интеллектуальных клиницистов", констатировавшим "смерть философии". Философия, утверждали они, всегда была формой полу-религиозного, полу-идеологического мышления. В лучшем случае, если оставить метафизику попам, художникам и детям, позитивная философия может быть лишь работой по анализу текстов, языка и логики мышления.

Собственно философские дискуссии реально были не слышны и не видны – на фоне проходившей в то время большой идеологической схватки либерализма и коммунизма, а когда говорят пушки, музы молчат. Молчала и философия – для правоверного большинства сообщества, воспитанного в естественности марксистских представлений, вскрылась их прежняя зачарованность и ужасающая ограниченность – подобно обитателям Платоновой пещеры они вдруг увидели вместо теней мир света и настоящих предметов. И это большинство пребывало в шоке и священном трепете от открывшихся безграничных горизонтов. Идеологическая дамба была разрушена политикой гласности и в страну устремились бурные потоки русской дооктябрьской и эмигрантской литературы, равно как и переводы западной философии ХХ в.

Критических атак сначала не выдержала наиболее иррациональная часть марксизма: учение о коммунизме. Известно, к чему привел этот полурелигиозный миф о передовом пролетариате, который посредством своей диктатуры, в интересах всего человечества, охваченный этическим пафосом, ведет революционный джихад и строит социализм. В развенчании подобных догматов марксистской веры не нужно было даже задействования сколько-нибудь серьезных умов, вполне хватало резвых публицистов и амбициозных историков. Схема развала советской идеологии у многих в памяти:

- во всем виноват Сталин, он извратил мудрые заветы Ленина;

- да нет, Ленин-то и создал в своем революционном нетерпении и в традициях русских нигилистов вариант "казарменного коммунизма", извращающий вполне цивилизованный, "европейский" проект Маркса;

- вот Маркс во всем, оказывается, и виноват, сформулировав революционный миф, соединивший европейское (немецкую философию, французскую историю, английскую политэкономию) с восточным – мессианско-религиозным началом (иудаистские мифы о богоизбранном народе, апокалипсисе и царстве Божьем для спасаемых);

- в конце концов, "крайним" оказался Платон с его онтологическим удвоением реальности, где программирующая действительность мира идей проецируется в утопию совершенного государства.

Справедливости ради, следует сказать, что публицистов и идеологов хватило лишь на "вскрытие" первых двух "истоков тоталитаризма", последние два выявили уже все же философы с соответствующими историко-философскими знаниями.

Теорию коммунизма, в свою очередь, фундировала формационная концепция Маркса. Заметим, критиковали не "материалистическое понимание истории", которое уже лежит в основе большинства современных социально-экономических теорий, а именно формализованную схему пяти формаций. Параллельно шло освоение других подходов к исследованию общества: цивилизационного, культурно-исторического, социально-феноменологического, критической теории общества и др. В 90 гг. это привело к конституированию в российском философском сообществе современной социальной философии, с трудом еще освобождающейся от своей истматовской скорлупы, и политической философии.

Третий бастион, который штурмовала критика советского марксизма – методолого-онтологическая основа основ: диалектика и теория материи. И он, в отличие от научного ком-мунизма и истмата, оказался наиболее устойчивым, сохраняясь, хотя и в модифицированном виде, в мировоззрении большинства современных преподавателей философии и в программах обучения. Собственно, эта фундирующая часть была наименее идеологизированной и укоренена в солидной историко-философской традиции. Дискуссии о статусе диалектики как методологии формирования гибкого мышления, о категории "материя" как фундаментальной концептуализа-ции естествознания – сыграли важную роль в разумной корректировке в сторону элиминации диамата к одной из возможных онтологий.

Что можно сказать об этих дискуссиях? В целом они сыграли позитивную роль в расчистке "авгиевых конюшен" советского философского догматизма, не наследия Маркса, а той констелляции идей, которая называлась "диалектическим и историческим материализмом", которая была создана "философскими мандаринами" и их многочисленной свитой, чьи учебники и исследования, полагались по умолчанию за каноническую "марксистско-ленинскую философию". Серость, безликость здесь скорее приветствовались в качестве образцов "научности", скромности и политкорректности.

Конечно, были и негативные моменты, вполне естественные в периоды глубоких критических чисток, в которых всегда присутствует и приветствуется радикализм, обилие черных красок. Тогда-то и появились зачастую несправедливые, очернительские, уничижительные характеристики советской философии и того, чем занимались отечественные философы в тот период. Как всегда, нужно время для серьезного обдумывания, необходима историческая дистанция для самой возможности развертывания уже позитивной, конструирующей рефлексии целостного осмысления опыта пережитого. Не случайно же именно сейчас мы видим мощное интеллектуальное движение по позитивной реконструкции (и конструирования) нового образа советской философии.

Итак, в перестроечные годы и вплоть до начала 90 гг. шла ревизия наследия советской философии, и страницы журналов пестрели риторическими вопрошаниями, типа: "Просто ли быть марксистом в философии?", "Умер ли марксизм?" ^[5] – подобные вопросы уже имплицитно содержали в себе подразумеваемые ответы, которые своей формулировкой как бы иницииру-ет вопрошающий – "ох, непросто" и "да нет же, не умер". Дискуссии по марксизму были первыми из последовавшей серии идентификационных: "кто мы, еще марксисты или уже немарксисты?"

Первая половина 90 гг., таким образом, прошла под знаком тотальной критики советского марксизма, которая стала затем почти обязательной, особенно после событий 1993 г. и утверждением нового государственного устройства. Была ли критика конструктивной и полезной для дальнейшего развития философии в России или же она была просто огульным отрицанием торжествующих либералов? Вероятно, половина на половину. Позитивное здесь было единственно в том, что в итоге постепенно оказались отделены зерна от плевел: взгляды самого Маркса – от его большевистских последователей, разных интерпретаторов и ревизионистов; философские положения – от советских идеологем.

Конечно, главные претензии и критика в области философии относились к упрощенчеству-схематизму в проведении принципов материализма и холизма – в понимании человека, его духовной жизни и исторического процесса. Казалось, индивидуалистско-идеалистические объяснения людской природы, рассматривавшие ее в широком спектре от утилитарно-биологических до религиозных оснований, только и способно выразить ее благодетельное многообразие, которое обретает ясные цивилизованные формы посредством "невидимой руки рынка".

Не сработало, по крайней мере в отношении российского социума как целокупности (хотя известной небольшой части наших людей подошло). Марксизм не просто так "пришелся ко двору", чему, как известно, посвятил свою работу Н. Бердяев. Те или иные мировоззренческие системы, в которые облекаются те или иные популярные философские учения, оказываются не столько объяснительными схемами, сколько организующими матрицами специфической социальной жизни данной культурной общности. Организуются эмоциональность, смысложизненные ориентации. В советской матрице, теоретической основой которой на 70 лет стал марксизм, превалировали тона коллективизма и эмансипационного пафоса – в контексте сильнейших вековых устремленностей (доминирующих эмоций) к равенству и справедливости. До большевистского эксперимента были чисто идеологии, без внятной рационально-теоретической основы: "Москва – III Рим", "триада: самодержавие, православие, народность", "соборность народа-богоносца", "пастырство интеллигенции в водительстве народа к светлой жизни".

Общность, взлелеянную веками на подобных идеологических "дрожжах" не сохранить, тем более не возродить – на чуждых большинству нашего социума ментальных основаниях индивидуализма, культа повседневности – в контексте доминирующих эмоций к иерархии и обогащению. Поэтому и наблюдается в нулевые годы текущего века явственное попятное движение, назад в будущее: эксперименты с оправославливанием, работа "с колес" по выстраиванию неоимперской вертикали ("суверенная демократия", "либеральный империализм" и т.п.), гальванизация марксизма.

Завершение периода забвения и бесславия, начало возрождения академического интереса к марксизму в широком плане связывают с апрелем 1998 г., когда в Институте философии РАН состоялся специальный симпозиум, посвященный 180-летней годовщине со дня рождения К. Маркса. ^[3]. Материалы этого симпозиума были опубликованы годом позднее в книге под названием "Карл Маркс и современная философия". В этой книге особо следует отметить статьи В.М. Межуева с анализом научности марксизма, Л.Н. Митрохина об отношениях между марксистской философией и религией, А.А. Гусейнова с содержательным описанием этической теории Маркса, В.С. Степина с анализом техногенной цивилизации. Академические авторитеты не только отдали ностальгическую дань своему марксистскому прошлому, но и попытались определить те идеи марксизма, без которых немыслим современный философский дискурс. Нельзя сказать, что они до сих пор марксисты, однако марксистская составляющая остается одной из краеугольных в их мировоззренческой диспозиции.

А советский марксизм – как характерный взгляд на историю и судьбы человечества, мировоззренческо-ценностная позиция – был забыт, по крайней мере в массовом сознании, перейдя в статус ментальной архаики. Прежние советские идеалы (бесклассовое общество, гармоничное развитие человека, общественное самоуправление и др.) оказались безнадежно скомпрометированными, однако сами ностальгические чувства, связанные с памятью о юности старшего поколения и новыми мифами о советской жизни, которые появляются у молодых под влиянием рассказов стариков, стали основой политической живучести левой идеи в нашей стране. К тому же никуда не исчез коллективистско-эгалитарный контекст нашего строя сознания. Потому советский марксизм продолжает свое существование в особом политическом, ментальном секторе нашего общества – в виде дискурса КПРФ, на котором происходит общение между партией и ее электоратом, равно как и внутри партии, где пытаются модернизировать коммунистическую идеологию в соответствии с современными трендами.

Эти попытки модернизации порождают причудливые теоретические комбинации "эклектического марксизма"^[6]. Последний пытается объединить ряд марксистских идей с теориями, слабо встраивающимися в логику марксизма или даже противоречащими ей. Это геополитика и теория цивилизаций. Как они сочетаются с марксисткой теорией общественно-экономических формаций – не понятно. Также в ходу и евразийские идеи о соперничестве "океанской империи" (США) с "континентальной державой" (Россия), о соборности и органичном этатизме последней, об особенностях русского цивилизационного пути. Собранные вместе как результат "комплексного" подхода эти идеи образуют почти постмодернистскую конструкцию.

Вернемся, однако, к так сказать "академическому" марксизму – одной из теоретических позиций в поле интеллектуального внимания нашего философского сообщества. Конечно, это поле серьезно фрагментировано – в ущерб его общности, вместе с тем, большинство его участников все же удерживают в своем внимании состав поля в целом.

Помня об обязательной марксистской теоретической инициации в советское время для всех обществоведов не следует удивляться тому, что многие видные философы хотя и не позиционируют себя в качестве "марксистов", однако по сути работали и работают в модернизуемой марксистской парадигме: И.Т. Фролов, Т.И. Ойзерман, В.С. Степин, В.А. Лекторский ^[7], В.М. Межуев, К.Н. Любутин, И. А. Гобозов, Л. Е. Гринин и др.

Мы все же имеем в виду не только тех, кто явным образом идентифицирует свои взгляды с марксистскими, но и активно участвует в коммуникации с себе подобными, входя в те или иные неформальные объединения (семинары, кружки, средства массовой информации, интернет-сообщества и т.п.)

Марксистский фрагмент отечественного философского сообщества можно представить в виде двух секторов, каждый из которых, в свою очередь неоднороден, образуем из разных группировок. Деление на сектора разумеется условное – с целью понятного и наглядного представления обстояния дел. И хотя марксистских групп много и взгляды их сильно варьируются, существует один критерий, который все же делит их именно на две категории. Это критерий модернизации – признается или же нет необходимость серьезной ревизии классического и советского марксизма, их трансформации в соответствии с меняющимися реалиями и новыми конкурирующими теориями.

Используя этот критерий, мы увидим среди марксистских групп, которые имеют выходы в современное информационное пространство (журналы, интернет-страницы, постоянно действующие семинары и конференции), условно говоря "ортодоксальный" и "ревизионистский" сектора.

В "ортодоксальный" сектор входят группы, полагающие, что: либо классический и советский марксизм в целом адекватны прошлому, настоящему и будущему – причины поражения временны и субъективны; либо все дело в практических и теоретических извращениях послесталинского руководства, необходимо вернуться к незамутненной чистоте первоистоков, правильно читать с драгоценных скрижалей. Первые – крайние догматики и абсолютно не адаптированные люди ^[8], вторые допускают и даже настаивают на "творческом прочтении и развитии" аутентичного марксизма.

Им несть числа – по всей нашей необъятной стране, даже в маленьких городах найдутся ностальгирующие пенсионеры или же пылкие юноши, испытывающие волнение при словах о социальной справедливости и иной, ответственно-коллективистской жизни под юпитерами революционного романтизма. Но большинство из них, конечно же, не являются членами профессионального сообщества преподавателей философии, шире – гуманитарных наук. Главное же в том, что эти, так сказать "любители", не обладают сколько-нибудь эффективными и влиятельными медийными ресурсами именно в среде профессиональной коммуникации.

В "ортодоксальном" секторе марксистски ориентированных российских гуманитариев медийно заметны следующие группы, объединяющиеся вокруг таких неформальных институций, как:

- открытый академический теоретический семинар "Марксовские чтения" при Институте философии РАН, функционирующий с 1997 г. (руководитель – д.ф.н., профессор Д.В. Джохадзе);

- серия конференций, также называвшихся "Марксовскими чтениями" в Нижневартовске с 1998 г. (лидер – безвременно ушедший из жизни д.ф.н., профессор В. Д. Жукоцкий);

- "Экономическая и философская газета", издающаяся под разными названиями с также с 1997 г., имеет свой сайт http://www.eifgaz.ru/ (лидер – А.П. Проскурин);

- теоретическая деятельность обществоведов, принадлежащих к добровольной общественной организации "Российские ученые социалистической ориентации" (работы Р.И. Косо-лапова 2007-2008 гг., опубликованные в "Экономическая и философская газета";

- "Марксистские семинары" (открытый семинар по актуальным проблемам левой теории и левого движения) в МГУ с 2003 г., сайт в Интернете - https://marxmsu.wordpress.com/ (лидер – Г.А. Багатурия).

Отношение "ортодоксального" – в позитивном смысле этого слова, т.е. признающего обновление и творчество, но в рамках сохранения общей "аутентичности" исходных основ – сектора к "ревизионистскому" настороженное и дистанцирующееся. "Ревизионисты", т.е. те, кто допускает довольно серьезные ревизии марксистских положений, считаются "оппортунистами", в лучшем случае "центристами". Однако маргинальное положение академического марксистского сообщества в целом – вне зон активного общественного интереса и интеллектуального внимания – все же сплачивает рациональное большинство.

Название "ревизионисты" имеет за собой шлейф не совсем положительных коннотаций – еще с советского времени, когда оно было ругательным ярлыком, которым награждали теоретиков, как-то отклоняющихся от теоретических построений, принятых партией в качестве единственно верных. Все остальное – ересь. Как бы ни казалась обидной характеристика "ревизионизм" (да и то, скорее для старшего поколения), объективно она более точна, нежели их самоназвания, типа "творческий", "критический", являющиеся скорее заявками на позитивный имидж.

Могут резонно спросить: почему не использовать другие нейтральные характеристики, используемые в классическом историко-философском дискурсе – "нео", "пост" (неокантианство, неофрейдизм, постструктурализм и т.п.) или же "первый, второй, третий" (позитивизмы). И хотя действительно некоторые авторы пользуются этими обозначениями по отношению к эволюции марксизма и советского марксизма, представляется более точным использовать характеристики "догматизм-ревизионизм". Это обусловлено иной природой марксистского учения – в отличие от более гомогенно философских. Марксистское учение со времени своего появления теснейшим образом оказалось связано как с экономическими теориями, социологическими построениями, так и политологическими концепциями – и по сию пору оно представляет собой скорее междисциплинарную конструкцию. Однако главное не в этом, а в том, что марксизму была уготована участь нового нерелигиозного, но столь же тоталистского мировоззрения, жестко утвержденного и поддерживаемого в течении десятилетий в качестве организованного госу-дарством массового исповедания. Отсюда и "догма", и ее "ревизия".

Внутренние, в советском марксизме, истоки современных ревизионистских групп – идеи Э.В. Ильенкова. Еще при его жизни сложилось довольно многочисленное сообщество "ильенковцев" – людей, для которых сама ориентация на манифестируемое творческое развитие марксизма по пути антропологизации, диалектизации и гуманизации была вдохновляющей и мобилизационной.

Э.В. Ильенков стал известен широким массам советских обществоведов не столько своим "гносеологическим" бунтарством пятидесятых годов в МГУ, им он стал одним из популярных нонконформистских философов в Москве, а своими работами в контексте дискуссии по проблеме идеального с Д.И. Дубровским и Мих. Лифшицем. Это может подтвердить любой преподаватель философии, чья профессиональная социализация падает на 70-80 гг. прошлого столетия. Собственно, тогда, в 80-е гг. имя Ильенкова стало эмблемой проблематизируемого и саморазвивающегося марксизма, сложилось сообщество его последователей, сохраняющееся и по сей день. Оно поддерживает свое существование вот уже более 30 лет благодаря регулярно проводимым "Ильенковским чтениям".

Можно сказать, что эти сохранившиеся в течении нескольких десятков лет послесоветского лихолетья "ильенковцы", институциализированные благодаря "Чтениям" и ностальгической поддержке академических философских иерархов, и представляют собой так сказать "чисто философскую" составляющую современного марксистского ревизионизма. И что мы можем здесь видеть? Зрелище надо сказать грустное. Без своего лидера сообщество его сторонников находится скорее в состоянии стагнации, самолюбования и, как это не прозвучит странным – догматизма. Они лишь вновь и вновь реанимируют традиционные для "ильенковского дискурса" темы, революционно звучавшие разве что тридцать лет назад, но не сейчас: "Является ли человек произведением природы? Отрицает ли он ее своим трудом? Кто субъект мышления – тело или дело? Как соотносится культура и натура или каковы плоды человеческой деятельности? Что есть идеальное, и идеально ли “мышление” животных?" Оживляет эту архаику еще и внутренние архиважные распри – уже между верными, аутентичными и "лифшицианцеми и примкнувших к ним правоильенковцами"^[9].

По-настоящему ревизионистскими, т.е. критично и творчески сверяющими марксистскую классику, достижения советского ревизионизма (Э.В. Ильенкова) и современные реалии, оказались взгляды современных марксистов-экономистов, не чурающихся, однако и философ-ских выводов (благодаря, опять-таки, советской фундаментальной профессиональной социали-зации).

"Постсоветский критический марксизм" разрабатывается небольшой группой обществоведов – экономистов, философов, социологов, юристов и политологов, объединенных журналом "Альтернативы", издаваемом в Москве на русском и английском языках с 1991 г. Идейными вдохновителями группы являются экономисты А.В. Бузгалин и А.И. Колганов. Их проблематика, однако, оказывается в большей степени философско-культурологической и политологической, нежели чисто экономической: оценка "реального социализма" и его кризиса, понимание современного состояния мира и России и возможностей социализма, перспективы коммунистической формации как "царства свободы"^[6].

Они прямо делают заявку на "школообразование"^[10], на "возвращение к истокам", критическое переописание в соответствии с новыми реалиями, с тем чтобы сделать новый марксизм современной теорией эмансипации от неоимпериализма. Их противник – "позитивизм и неолиберализм в странной смеси с постмодернизмом", опирающийся на "методологию безразличия, внеисторический подход к общественной жизни, методологический дилетантизм". Свою генеалогию они возводят к "критическому марксизму" советского прошлого, к которому причисляются Г. Батищев, В. Вазюлин, Э. Ильенков, В. Лекторский, М. Лифшиц, В. Фролов, В. Межуев и др.; постулируются возрождение, обновление, очищение.

Судя по "тезисам", концепция "марксизма постиндустриальной эпохи" состоит из трех компонентов, из которых лишь первый можно отнести к собственно марксизму:

─ эмансипационной риторики в духе Маркса фейербахианского периода (фундаментальное противоречие исторического процесса – между отчуждением и творчеством, которое достигает невиданного обострения в современности благодаря развитию автоматизации и ин-теллектуальным технологиям);

─ нового анархо-синдикализма (политический идеал будущего реального социализма: радикализация самоуправления, приоритет законодательной власти, отмирание политических партий – так называемая "базисная демократия");

─ эволюционизма, который чудесным образом уживается с некой диалектикой, объясняющей неудачу "мутантного социализма" (в СССР) тем, что тот "не мог развить потенциал прогресса".

Подобная "постсоветская школа критического марксизма", к которой себя так или иначе относят более 20 известных ученых, представляющих Институт философии РАН, МГУ и многие другие научные центры (А. Бузгалин, А. Колганов, Г. Водолазов, В. Межуев, В. Миронов, С. Дзарасов, Л. Булавка, Б.Ф. Славин, М.И. Воейков и др.) обладает, пожалуй, наиболее четкой самоидентификацией из всех постсоветских философских образований, характеризуется интенсивной теоретической деятельностью, в том числе – в поле сложившегося общего интеллектуального внимания ^[11].

Вряд ли пока можно говорить о какой-либо серьезной ее влиятельности в отечественном философском дискурсе – за пределами данной сложившейся группы или же столичных левых кругов. Вместе с тем, нельзя не отметить гуманистическую привлекательность, ясность, известную новизну и простоту теоретических взглядов А. Бузгалина, харизматичность и дар убеждения, которые он способен, как показал его опыт ведения еженедельных радиопередач, с блеском использовать.