Ценностный статус науки в культуре

Яковлев Владимир Анатольевич доктор философских наук профессор, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ) 117463, Россия, г. Москва, ул. Инессы Арманд, 4, корп. 2 Iakovlev Vladimir Anatolievich Doctor of Philosophy Professor of the Department of Philosophy of Natural Science at Lomonosov Moscow State University 117463, Russia, g. Moscow, ul. Inessy Armand, 4, korp. 2, kv. 7 goroda460@yandex.ru Другие публикации этого автора

В данной работе мы будем исходить из двух принципиально важных положений. Первое – наука в целом является одной из форм социокультурных духовных практик (политика, право, религия, мораль, искусство), обладая в то же время особым ценностным статусом. Второе – научное знание как важнейший эпистемический продукт исследовательской деятельности учёных есть фрактал потенциально бесконечного информационного поля Мультиверса.

В наших предыдущих работах было показано, что в современной философии понятие информации постепенно приобретает статус категории, которая является ключевой при осмыслении объективной реальности, сознания и познания ^{[1, 2, 3]}. Информационная реальность (бытие информации) выражает единство объективной (физической) реальности, которая активно осваивается субъектом в его непосредственных восприятиях (обыденной практике), различных логических операциях, показаниях всё более сложных научных установок и приборов, а также в математических моделях и вычислительных экспериментах.

Исходя из аксиоматически принимаемого положения, что Мироздание едино как поле информационной реальности, жизнь определяется как высшая форма её существования. Живые организмы производят не только синтез вещественно-энергетических носителей на молекулярном и организмическом уровнях, но также несут в себе идеальные информационные программы своего воспроизводства и развития. В ходе эволюционного усложнения психических модулей организмов – чувствительность, рефлексы, инстинкты, память, воля, мышление – расширяются их корреляционные связи с физическими полями, усложняется клеточная структура, генерируются когнитивные навыки и способности. Человеческое сознание (ментальность) как высшая форма развития жизни через познание мира и самого себя вписывается в информационное поле Мультиверса и становится одним из его фракталов.

Особое внимание было также уделено информационно-коммуникативной модели научного познания ^[4]. Учёные постоянно стремятся выразить (зафиксировать) в логико-математических формулах и операциях информационные (информативные) структуры мироздания – возможность, каузальность, предрасположенность (диспозиция), вероятность. Только для Вселенной с её информативной ёмкостью и неисчерпаемой креативностью эти структуры имеют смысл. Их познание подразумевает разработку и принципиально новой – инновационной – эпистемологии.

Информационно-коммуникативный подход к эпистемологии, то есть к теории научного знания, позволяет понять науку как особый тип социокультурных инновационных процессов (программ), порождающих эпистемические, институциональные и коммуникативные новации. Бытие (онтология) науки в сфере культуры – это образец и модель информационно-коммуникативных инновационных процессов во всех сферах человеческой деятельности.

Однако в идеях указанных работ обнаружился и существенный пробел. Вне поля зрения остался аксиологический аспект информации.

Вообще многие аксиологи в настоящее время указывают на глубокие проблемы, связанные с теоретической базой и методологическими подходами при определении таких фундаментальных понятий, как «ценность» и «ценностные отношения», а также разногласий по вопросу о месте и значении аксиологии в общей структуре философского знания.

Это во многом связано с антропологическим кризисом культуры западной цивилизации. Так, известный отечественный философ П.С. Гуревич пишет: «Современные исследователи, как известно, отказываются от целостной и развернутой концепции философской антропологии. Знание о человеке становится все более и более фрагментарным. Это принципиальная позиция постмодернистского рассмотрения человека» ^[5]. Необходимо согласиться с мнением П.С. Гуревича, что отрицание самой сущности человека (Ж.-Л. Нанси) и признание кризиса его идентификации (Дж. Уард), рассуждения о «фрагментарности современного человек» (Ж. Деррида) и провозглашение его смерти как личности (М. Фуко), относится в современной постмодернистской философии не только к отдельному человеку, но и культуре в целом.

Однако новоевропейская культура XV в. формировалась на основе совсем других ценностных ориентиров. Среди основных причин Возрождения (Ренессанса) обычно называют следующие.

Экономические. Рост городов, укрепление их самостоятельности и увеличение количества зажиточных граждан. Переход к мануфактурному типу производства, цеховой организации хозяйственной деятельности и её диверсификация, а также интенсификация торговых связей с Востоком.

Технические. Всё более широкое использование естественных источников энергии и конструирование механических часов. «Переизобретение» пороха (революция в военном деле), компаса (великие географические открытия), бумаги и книгопечатания (информационная революция).

Политические. Так называемые ранние буржуазные революции, борьба нобилей с пополанами, утрата Римом верховенства папской власти, демократизация общественной жизни, постепенное ослабление и упразднение крепостничества.

Кросскультурные. Крестовые походы, затяжные войны с арабами и турками, падение Константинополя, столкновения с цивилизациями Южной Америки. Общее расширение культурного горизонта Европы и повышение уровня её образованности.

Религиозные. Существенное ослабление идеологии католической церкви и снижение её морального авторитета (чехарда пап и антипап, индульгенции), религиозные войны и Реформация (англиканская, лютеранская и кальвинистская церкви). Несмотря на контрреформацию (орден инквизиции И. Лойолы, индекс запрещённых книг, трибуналы) северные страны Европы фактически вышли из-под власти Ватикана, создав новое культурное пространство для свободной творческой мысли.

Все вышеуказанные причины события европейского Возрождения довольно подробно исследованы во многих работах историков и культурологов ^{[6, 7]}.

Однако ценность Ренессанса в целом не определяется какой-то «главной» причиной и даже их совокупностью. Благоприятные условия для быстрого развития существовали и в других, неевропейских, культурах. Более того, как полагают многие исследователи, Европа в XIII – XIV вв. ещё довольно заметно отставала в научно-техническом и гуманитарном развитии от своих ближних и дальних «соседей» по ойкумене.

Не случайно европоцентристски настроенные учёные стремятся отыскать особые причины, якобы присущие именно Западной Европе. И тогда вместо противопоставления света Возрождения мраку Средневековья появляются утверждения об их преемственности и дополнительности, накопленной благости и «намоленности» европейского ареала за предшествующие столетия. Говорят и об имманентной рациональности католической доктрины, отшлифованной в трудах средневековых схоластов, прежде всего Фомы Аквинского, как основы рационализма нововременной науки. В свете последних достижений по расшифровке генома человека высказываются даже предположения о возможной эмерджентной мутации европейского этноса по линии резкого усиления его интеллектуального потенциала, что и породило целую плеяду «титанов», без которых не был бы возможен Ренессанс.

Не исключено – в дальнейшем откроют и другие, скажем, «космические» причины Ренессанса. Однако историческим фактом останется то, что ценность и креативность этого явления носила сингулярный характер, а в дальнейшем получила глобальный резонанс в развитии всей земной цивилизации. «Никогда потребность в полном и радикальном обновлении не только познания, но и всей общественной жизни, не была так сильна и не находила столь разнообразных и страстных проявлений, как в это время, – справедливо пишет В. Виндельбанд, – ни одна эпоха не пережила таких оригинальных и широких попыток нововведений» ^[8].

Мятущаяся «фаустовская душа» (О. Шпенглер) Европы, требующая непрерывного действа рождается и в полной мере проявляет себя именно в эту эпоху. В культуре Возрождения реанимируется ценность принципа «агона» Античности. Европейская цивилизация обретает полноту и динамическое равновесие в системе ценностей социокультурных оппозиций и различных взаимодополняющих друг друга духовных течений. «Тектонический сдвиг в умах» европейцев проявляется, прежде всего, в достижении нового уровня критического рационализма в сфере развития философской, а затем и научной мысли, что является главной ценностью Ренессанса.

Но вначале на первое место в культуре выходит искусство. Уже в XIV в. Данте Алигьери, «последний поэт Средневековья и первый поэт Нового времени» (Ф. Энгельс) в своей эпической поэме «Божественная комедия» подвергает острой критике ценности ортодоксальной католической церкви. Данте утверждает в своём произведении, что судьба не предопределена рождением в определённом сословии, а зависит от творческой устремлённости человека к доблести и знанию, что из всех проявлений божественной мудрости человек – величайшее чудо.

Он мастерски рисует в стихах мрачную картину кругов христианского Ада, где языческие философы находятся в более привилегированном положении в сравнении с папами-грешниками. Так, Демокрит, Авиценна и Аверроэс пребывают в самом лёгком первом круге. Ведёт читателя по этим кругам символическая красавица Беатриче («Блаженность»). Это – первое серьёзное и ответственное «дело», которое поручается земной женщине, олицетворяющей любовь к Богу, в европейской литературе. Из средневековых определений как «сосуда зла», «слуги дьявола», «исчадия ада» женщина превращается в непреходящую ценность любви, света, материнства. Франческа Петрарка в лирических стихах воспевает прекрасную Лауру – воплощение земной красоты и женственности. К женским шалостям с пониманием и сочувствием относится Боккаччо в «Декамероне». Джотто, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело создают в живописи образы земных женщин-мадонн – ценностных эталонов красоты. Новому взгляду на мироздание способствуют открытые в живописи правила перспективы и так называемого «золотого сечения», а также устремляющиеся к звёздам шпили готических соборов.

Подчеркнём, что итогом Ренессанса, зародившегося в Италии в конце XIV в., и на протяжении последующих двух веков охватившего всю Западную Европу, стал эпохальный переход к новому типу цивилизационного развития на основе ценностей гуманизма, активизма, светского образования, научного познания, уникальности и ценности человеческой жизни в целом.

Понятие гуманизма, идущее от Цицерона, становится центральным и важнейшим в философско-этической литературе эпохи Ренессанса и, можно сказать, даёт рождение всему корпусу гуманитарных наук. Суть этого понятия – гуманность, человечность, человеколюбие – состоит в обращении к человеку как венцу мироздания, уступающему в своём совершенстве лишь самому Богу («образ и подобие божие») и бесплотным божественным духам.

В известном с XIII в. трактате Папы Иннокентия III «О презрении к миру, или о ничтожестве человеческой жизни» автор с помощью цитат из Писания пытается убедить смертных в порочности их бытия («Memento mori»). Зло, по его мнению, коренится уже в самих чувствах человека, навечно отягощённого проклятием первородного греха. Гуманисты, прямо не отрицая этот догмат, тем не менее, противопоставляют ему свои жизнеутверждающие работы («Memento vitae») .

Добродетели человека – благородство, достоинство, великодушие, доблесть – определяются метафизическими принципами божественного мироздания. Эти ценности утверждаются в таких великих произведениях того времени, как «Речи о достоинстве человека» (Пико дела Мирандола), «О достоинстве и превосходстве человека» (Джаноццо Манетти).

Креатив самоценности человеческой жизни возводится в абсолют «Вольтером XIV в.» – Л. Валлой. В трактате «О наслаждении» гуманист утверждает, что наслаждение жизнью – высшая добродетель для достижения блага человека и общества.

Веком позже другой «Вольтер» – Эразм Роттердамский – показал в своём трактате «О свободе воли», что нельзя забывать и о несуразицах, нелепостях и глупостях, проявляющихся в так называемых свободных человеческих поступках. Мыслитель стремился показать, что все философские размышления о величии человека не должны выходить за границы рассудка и здравого смысла. В трактате «Похвала глупости» Эразм пытается найти лекарство для преодоления пороков чванства, самомнения и эгоизма. «Госпожа Глупость», как показывает автор, являет бесчисленные лики, наиболее впечатляющее из которых – самодовольство ^[9].

Линию скепсиса и критики, но уже преимущественно в плане познавательных претензий человека продолжил Мишель Монтень. Французский философ-гуманист – первооткрыватель ценности литературного жанра эссе. В своём трактате «Опыты» Монтень в форме заметок, очерков, афоризмов и лаконичных текстов критикует традиционную философию за её схоластичность и псевдознание. Он критикует словоблудие и пустые словопрения и призывает «идти вслед за мыслями». Монтень, солидаризируясь с Эразмом, говорит о самодовольстве и неистребимости человеческой глупости, поскольку люди ничему не верят так твёрдо, как тому, о чём они меньше всего знают.

Философ, активно участвуя в социально-политической жизни Франции в качестве мэра его родного города Бордо, не раз иронизировал по поводу лицемерия и видимости правосудия в трибуналах инквизиции: «заживо поджаривать человека из-за своих домыслов – значит придавать им слишком большую цену» ^[10].

Первая Академия гуманистов во Флоренции (1459 г.), вдохновителем и организатором которой был православный грек из Константинополя Георгий Плифон и ставший впоследствии её главой Марсилио Фичино, занималась переводами с древнегреческого практически неизвестных ещё в Европе античных авторов, прежде всего Платона и неоплатоников. Заметим, что современная гуманитаристика, включая и классическую филологию, в продолжающихся современных исследованиях Античности во многом опирается на информационную парадигму текстов античных авторов, которые были выявлены и введены в культурное наследие человечества благодаря именно гуманистам.

Первые академики практически не интересовались вопросами, связанными с изучением природы. Но вторая Академия, так называемая Козентинская (недалеко от Неаполя), во главе с Телезио, уже ставило целью пополнение естественнонаучного знания и разрабатывала первые исследовательские методы.

Не вдаваясь в дискуссию о ценностных ориентирах и смыслах бытия человека эпохи Ренессанса, сконцентрируем внимание на аксиологических аспектах наиболее рациональной по своим методам части культуры – научно-исследовательской деятельности.

Бесспорно, прав В. Виндельбанд в своём ставшим крылатым выражении: «Современное естествознание – дитя гуманизма».

В XVII в. появляются и развиваются новые отрасли хозяйственной деятельности, а также различные сферы инфраструктуры. В целом новые социально-экономические потребности общества обусловливают необходимость точного знания, что ведёт к появлению естествознания, Генезис фундаментальных наук – это и есть первая научная революция.

Здесь можно вспомнить отечественного видного исследователя Бориса Михайловича Гессена. Он заведовал в 30-е годы кафедрой истории философии науки на физфаке МГУ, работал заместителем директора Института физика АН. Участвуя во втором Мировом конгрессе по истории философии науки в Лондоне, Б.М. Гессен в представленном докладе подчеркнул, что новые направления математики, механика Ньютона, а также химическая наука были вызваны, в целом, потребностями развития капиталистического общества, прежде всего в сфере путей сообщения, горного дела и военного дела.

Научная революция XVII–XVIII вв. знаменует переход от социокультурной парадигмы антропоцентризма к парадигме наукоцентризма. В результате революции эмерджентно возникают все основные компоненты научного знания – эксперимент, логико-математическое доказательство, информационно-коммуникативные структуры, первые важные эффекты практического применения. Формируется научное сообщество, и учёные переходят к всё более масштабному и систематическому «вопрошанию» природы. В теоретическом плане основные идеи этой революции были вначале выдвинуты и разработаны философами Нового времени, многие из которых внесли также существенный вклад в развитие науки.

Так, Ф. Бэкон считал важным ценностным ориентиром науки, в сравнении с философией раннего Возрождения, привнесение и укоренение в общественном сознании идеи принципиального превосходства достигнутого Европой уровня развития по сравнению не только с Античностью, но и с другими цивилизациями. «Было бы постыдным для людей, – пишет в «Новом органоне» Бэкон, – если бы границы умственного мира оставались в тесных пределах того, что было открыто древними, в то время как в наши времена неизмеримо расширились и приведены в известность пределы материального мира, то есть земель, морей, звёзд» ^[11].

О практической ценности всех наук, включая и метафизику, подробно говорится в утопии Бэкона «Новая Атлантида». Здесь описывается «Дом Соломона» как научный и технический центр, главное назначение которого – объективное изучение «творений господних», а также изобретение машин, устройств и технологий, делающих жизнь жителей острова Бенсалем счастливой и творчески насыщенной.

В отличие от утопий Т. Мора и Т. Кампанеллы, где главным был принцип справедливого распределения, акцент в «Новой Атлантиде» делается на социокультурной ценности науки. В произведении Бэкона наука становится, по сути, производительной силой сообщества бенсалемцев, широко и умело использующая на практике то, что сейчас называется био- и нанотехнологиями.

Не умаляя, идущую от Аристотеля, характеристику самоценности научного знания как средства приобщения к гармонии мира, Веруламец дополняет её ценностью социальной – наука определяет прогресс общества во всех его измерениях и должна приносить блага всем людям. В «Новой Атлантиде» глава «Дома Соломона» говорит, что целью бенсалемцев «…является познание причин и скрытых сил всех вещей и расширение власти человека над природой, покуда всё не станет для него возможным» ^[12].

Не случайно, по признанию многих учёных описанный в утопии «Дом Соломона» стал прообразом Лондонского Королевского естественнонаучного общества – первой государственной организации науки.

Главным ценностным креативом философии Р. Декарта явилось формирование нового критическо-конструктивного менталитета европейской цивилизации. Он как философ и учёный первым осознал ценность неразрывной взаимосвязи воли, познания и эмоций человека. Из биографии Декарта хорошо известно, что он, как впоследствии и И. Кант, бòльшую часть своей жизни стремился следовать главным нравственным принципам – самопознания и самосовершенствования. Во благо человека и общества, как писал оптимистично убеждённый Р. Декарт, нельзя и не нужно полагать человеческому уму какие-либо границы. Как справедливо подчеркивает П.П. Гайденко, «…характерная для христианства мысль, что человек создан богом для того, чтобы быть господином над природой, приобретает в 17 веке новую форму. У Августина для того, чтобы человек был достоин этой высокой миссии, ему необходимо благочестие и вера, помогающая ему правильно использовать дарованный ему разум; у Декарта же человеку, прежде всего, необходим Метод, потому что само господство над природой понимается теперь не столько теоретически, сколько практически. Понятие «господство над природой» теперь тоже секуляризовано» ^[13].

Главный мотив творчества Б. Спинозы, так же как и Декарта, – это стремление к познанию истины, которую они оба ставили выше всех других ценностей жизни. Полностью сконцентрировавшись на идеях своего учения («Этика»), Спиноза был равнодушен к лишениям повседневной жизни. Он стремился к полной независимости своего «рацио» от каких-либо идеологических догм и неоднократно предлагаемых денежных содержаний. На своём жизненном примере он реально воплотил в новых исторических условиях открытый ещё Дж. Бруно ценностного креатива этики героического энтузиазма.

По этому поводу Б. Рассел справедливо пишет: «Спиноза – самый благородный и привлекательный из великих философов. Интеллектуально некоторые превосходят его, но нравственно он выше всех» ^[13].

Спиноза считал, что философ-учёный меньше всего думает о смерти физической, считая, что его духовная работа и её результаты, пусть и в обезличенной форме, вольются в высший вселенский Разум, детерминирующий логическую структуру мира.

Отметим, что эта мысль Спинозы, творца новой «космической религиозности», нашла в той или иной форме своё отражение в учениях многих последующих философов и философствующих учёных. Особо можно выделить среди них Л. Фейербаха, В. Соловьёва, Э. Циолковского, В. Вернадского, А.Эйнштейна.

В отличие от Декарта и Спинозы Г. Лейбниц ценности рационального критического мышления реализовал не только в теоретических работах, но и в своей организационной деятельности. Он являлся членом Лондонского Королевского общества и Парижской академии наук, активно участвовал в их работе. Философ также стал одним из главных основателей Берлинской академии наук. Он предложил Петру I, во время одной из заграничных поездок царя, план организации в России академии наук, многие положения которого были реализованы впоследствии при учреждении Санкт-Петербургской императорской академии.

Известно также, что философ вёл длительную и, в конечном счёте, безуспешную публичную полемику с известным английским философом и теологом С. Кларком, за которым стоял Ньютон, в отстаивании приоритета – одной из высших ценностей для учёного – при разработке теории дифференциального и интегрального исчисления. Спор, ставший, по мнению некоторых исследователей, позорной страницей в истории науки, тем не менее, на наш взгляд, выявил важный ценностный креатив личностной мотивации творческой деятельности учёного.

На основе выдвинутой Левенгуком и другими микробиологами теории преформизма Лейбниц формулирует метафизически ценностный принцип неуничтожимости жизни и её целесообразности. Лейбниц таким образом объяснял вектор направленного развития целостного континуума монад-душ к совершенной гармонии мироздания, их активного начала при организации новых физических и биологических тел, когда старая вещная оболочка умирает.

Даже для Бога, согласно Лейбницу, существует логическое ограничение – невозможно создать мир без греха и в то же время наделить человека свободой воли. Ведь в безгреховном мире человек был бы предопределён, что бы он ни пытался сделать, творить только добро. Свобода воли является сама по себе величайшим абсолютным благом, тогда как зло в конечном счёте относительно, его существенно меньше, чем добра, и оно лишь оттеняет добро. Нравственным императивом Лейбниц считает непримиримую борьбу человека со злом, Философ, таким образом, формулирует ценность личностной свободы и самосовершенствования каждого человека как необходимого условия непрерывного роста культурного потенциала и прогрессивного развития всего человеческого общества.

Эти рассуждения философа-учёного, как мы увидим дальше, очень важны для понимания ценностной нагруженности свободы творчества учёного и его личностной ответственности за практическое использование результатов исследовательской деятельности.

Подчеркнём также, что у всех философов и учёных Нового времени (кроме французских просветителей-материалистов – Дидро, Ламетри, Гельвеций, Гольбах) высшей ценностью науки была идея познания Богом сотворённого мира. В XVII в. так называемый Коперниканский переворот трансформируется в научную революцию, которую совершили люди, так же, как и Коперник, искренне верующие в Бога.

Так, Г. Галилей выдвигает свою знаменитую теорию двух книг – книга откровения (Библия) и книга сотворения (Природа). Математика для него, как и для Кеплера, это – априори существующая реальность, которую, следовательно, люди не изобретают, а постепенно открывают и постигают для того, чтобы описать и понять природу. В этом смысле природа есть книга сотворения, а Библия – книга откровения. Галилей убеждён, что «Священное Писание и природа одинаково происходят от божественного Слова, первое – являясь внушением Духа Святого, а вторая – будучи послушнейшей исполнительницей предначертаний Божиих».

Учёный был истинно верующим католиком, считая свою научную деятельность богоугодным делом. Тем не менее, Галилей считал, что учёные, признавая божественный статус происхождения мира, имеют право истолковывать Священное писание с учётом своей экспериментальной деятельности и математических построений.

Вот его рассуждения: «Поскольку Писание во многих местах не только может быть, но и необходимо должно быть истолковано в смысле, отличном от кажущегося значения слов, мне думается, что в спорах о природе Писанию следует предоставлять последнее место, в самом деле, Священное Писание и природа одинаково происходят от божественного Слова, первое – являясь внушением Духа Святого, а вторая – будучи послушнейшей исполнительницей предначертаний Божиих. И поскольку, кроме того, в Писании многое говорится применительно к разумению всякого человека в смысле, отличном от абсолютной истины (если судить с точки зрения буквального значения слов) и, наоборот, поскольку природа неумолима и неизменна и ничуть не заботится о том, будут ли доступны человеческому усвоению скрытые ее причины и образ ее действия, ибо она никогда не преступает пределы законов, на неё наложенных, – очевидно, что те из природных действий, которые ставит перед нашими глазами чувственный опыт, или о которых мы убеждаемся посредством неопровержимых доказательств, отнюдь не следует подвергать сомнению, ссылаясь на места Писания, по буквальному своему значению как будто и не согласные с ними, ибо не всякое речение Писания имеет такую же принудительную силу, какое имеет любое из действий природы…; если Писание и не может заблуждаться, тем не менее, может иногда заблуждаться тот или иной изъяснитель и толкователь его» ^[15].

Галилей всю жизнь занимался научной деятельностью, оставаясь в рамках христианских ценностей и традиций. Он боролся не с религией, а с теми теологами, прежде всего иезуитами, которые пытались монополизировать право на единственно возможное толкование истины.

Представив науку как «богоугодное дело», Галилей, так же как и Кеплер, опирался на библейскую ценность гармоничного богоустроения мира «числом, мерой и весом». Галилей говорит о природе как божественной философской книге сотворения, написанной на особом языке математики. Согласно учёному, познавая мир, человек приближается в своём духовном совершенствовании к Богу.

Нельзя не отметить ещё одну важнейшую христианскую ценность, к которой апеллирует Галилей – это ценность человеческой жизни. Галилей поддерживает идее гуманистов и развивает их, утверждая ценность кратковременности и изменчивости человеческой жизни как необходимого условия развития, максимального творческого напряжения и самоотдачи человека во благо прогресса науки и общества.

Учёный пишет: «Я не могу без большого удивления и даже большого сопротивления слушать, как в качестве атрибутов особого благородства и совершенства природным и целостным телам Вселенной приписывают невозмутимость, неизменность, неразрушимость и т.д., и, наоборот, считают великим несовершенством возникаемость, разрушимость, изменчивость и т.д.; сам я считаю Землю особенно благородной и достойной удивления за те многие и весьма различные изменения, превращения, возникновения, и т.п., которые непрерывно на ней происходят; если бы она не подвергалась никаким изменениям…, то я назвал бы её телом, бесполезным для мира, и, говоря кратко, излишним… в природе; …Те, кто превозносит неуничтожаемость, неизменность и т.д., побуждаются говорить такие вещи, как я полагаю, только великим желанием прожить подольше и страхом смерти; они не думают, что если бы люди были бессмертны, то им совершенно не стоило бы появляться на свет» ^[16].

Великий немецкий учёный И. Кеплер, так же как и Галилей, обосновывал свои астрономические исследования библейскими ценностями – «гармонии, совершенства созданного Богом мира» и «человека, созданного по образу и подобию Бога». Одно из главных сочинений Кеплера и называется «Гармония мира» (1619 г.). Сходство человека с Богом, по мнению учёного, заключается прежде всего в важнейших способностях души к восприятию и познанию сотворённого Богом мира.

Гармония мира, по Кеплеру, выражается прежде всего в геометрических фигурах, построениях и доказательствах теорем. Геометрия, как заключает крупный историк науки Ричард Бриггс, «существовала прежде сотворения мира, она совечна божественному интеллекту. Она есть сам Бог (ибо, что может существовать в Боге, не будучи Богом?). Геометрия использовалась Богом как модель для творения, и она вложена в умы людей вместе с их подобием Богу, – а вовсе не просто поступила в их умы через глаза» ^[17].

А. Эйнштейн, хотя и не разделял взгляды Кеплера на религию, по достоинству оценил мысль учёного о взаимосвязи математики и физики. В своей речи о Кеплере (1930) Эйнштейн говорил: «К восхищению перед этим замечательным человеком добавляется ещё чувство восхищения и благоговения, по отношению не к человеку, а к загадочной гармонии природы, которая нас породила. Ещё в древности люди придумали кривые, которые соответствовали простейшим законам. Наряду с прямой и окружностью среди них были эллипс и гипербола. Последние мы видим реализованными в орбитах небесных тел, во всяком случае, с хорошим приближением. Представляется, что человеческий разум должен свободно строить формы, прежде чем подтвердится их действительное существование» ^[18].

Великий И. Ньютон также был убеждён, что его научная работа ведётся «во славу Господа», который обладает всемогущей волей. «Части мира – его (Бога – В. Я.) создания, – писал Ньютон, – ему подчинённые и служащие его воле… Можно допустить, что Бог может создавать частицы материи различных размеров и фигур, в различных пропорциях к пространству и, может быть, различных плотностей и сил и, таким образом, может изменять законы и создавать миры различных видов в различных частях Вселенной» ^[19].

Историк физики Г.Ю.Тредер пишет, что Ньютон рассматривал свой гравитационный парадокс, в силу которого мир не может существовать неограниченно долго, а должен коллапсировать, как неразрешимый с научных позиций, «но с теологической точки зрения был ему даже рад, так как видел в нем доказательство необходимости повторного вмешательства творца в механизм мироздания» ^[20].

Однако поскольку, по мысли Ньютона, Бог сотворил уже однажды мир, то его повторное вмешательство должно означать одновременное изменение начальных условий (координаты и скорости) каждого атома во Вселенной, что принципиально невозможно обнаружить средствами науки. Ньютон также видит в Боге высшего гаранта стабильности Солнечной системы.

Абсолютное пространство, по Ньютону, это есть «чувствилище Бога». Поэтому через силу тяготения Бог как бы чувствует мир, а наука объясняет этот мир с помощью математики. Законы природы, выраженные на языке математики, вечны, поскольку выражают ценности порядка и гармонии мироздания, сотворённого Богом.

Было бы некорректно не сказать, что с ценностными установками большинства учёных Нового времени резко контрастирует мировоззренческий и гносеологический пессимизм крупного французского учёного Б. Паскаля. Не случайно, что в XX веке идеи французского мыслителя нашли своё развитие в философии экзистенциализма.

Паскаль пришёл к выводу о том, что познание, в конечном счёте, не имеет смысла, так как человек постоянно находится между двумя безднами бесконечности – мегамира и микромира. Эту бесконечность, если рассматривать её как актуальную, нельзя никогда познать в принципе по определению.

Учитывая, что жизнь человека на Земле ограничена очень небольшим сроком на фоне космических величин, то всё величие человека состоит не в его самонадеянных попытках понять бесконечность, а в смиренном признании своей ничтожности. Паскаль пишет, что вечное молчание этих бесконечных пространств ужасает его. Человек не «царь природы», а «пылинка, затерянная в космосе», «мыслящий тростник». Но в способности мыслить состоит высшая ценность человека. Осознав мимолётность своего бытия, человек должен обратить все свои духовные устремления к Богу в надежде на ценности обретения спасения и вечной жизни. Только сердцу человека доступна ценность таких истин, перед которыми останавливается разум.

В заключение этого раздела необходимо подчеркнуть, что, благодаря этим и другим учёным, на рубеже XVII – XVIII вв. свершилась великая научная революция – родилась классическая наука с ценностными установками на экспериментальные исследования и математизацию знания. Её значение выразилось прежде всего в формировании принципиально новой картины мира как гигантского механизма, управляемого законами механики. «Важно зафиксировать, – подчёркивает академик В.С. Стёпин, – что сама идея экспериментального исследования неявно предполагала наличие в культуре особых представлений о природе, деятельности и познающем субъекте, представлений, которые не были свойственны античной культуре, но сформировались значительно позднее, в культуре Нового времени» ^[21].

Учёные и философы Нового времени, развивая идеи гуманистов, поставили своей целью построение Царства Разума на Земле. Считалось, что высшей ценностью человека, созданного по образу и подобию Бога, является его ум (разум, рациональность).

Однако дальнейшее развитие истории показало, что прогресс в развитии науки («учёных умов») поставил новые и трудноразрешимые этические проблемы.

По известному выражению Т. Куна, «учёные – это люди, занимающиеся наукой, а наука – это то, чем занимаются учёные». Такой, с точки зрения логиков, порочный круг можно, на наш взгляд трансформировать в круг герменевтический, если посмотреть на учёных и науку в целом не только в эпистемологическом ракурсе, но и в аксиологическом социокультурном аспекте. Иначе говоря, необходимо выделить наиболее важные ценностные модальности (возможности, уровни свободы) науки в её общей информационно-коммуникативной парадигме.

В настоящее время, по нашему мнению, становится всё более затруднительным выделить те области познания, в которых самым активным образом не применялись бы аксиологические установки или, по крайней мере, ценностные характеристики научной деятельности. Публикации о свободе (несвободе) науки от ценностей, можно сказать, переживают очередной бум. Проводится множество международных и отечественных конференций и симпозиумов по широчайшему спектру аксиологических проблем современной науки.

Новейшие открытия в физике, космологии и особенно в биологии не только существенным образом изменяют информационные ресурсы и мировоззренческие представления, но также затрагивают глубинные, экзистенциальные характеристики как учёных, так и всех людей на Земле.

Ярким примером здесь является Ст. Хокинг, практически парализованный учёный мирового уровня, который, общаясь с миром через сложнейшую сеть интерфейсов и гаджетов, получает за свои открытия престижнейшие научные премии и ездит как приглашаемый лучшими университетами профессор со своими лекциями по всему свету. Кстати, именно он предрекает, что в течение ближайших десятилетий будет создан искусственный разум, превосходящий по всем параметрам человеческий интеллект. Если это случится, то действительно произойдёт кардинальная переоценка всех ценностей в формате новой коммуникативно-информационной парадигмы.

Заметим, что эмпирический тест, идею которого выдвинул английский математик и криптограф Алан Тьюринг в 1950 году в известной статье «Вычислительные машины и разум» как критерий качества искусственного интеллекта был пройден англоязычным роботом (так называемым чатботом) в 2014 году – более 50% экспертов не смогли отличить человека от машины в ходе проводимой с ними беседы «вслепую».

Рассуждая об онтологической ценности гипотезы известного отечественного учёного А.А. Фридмана о расширении Вселенной, Ст. Хокинг очень точно подмечает, как оценивается научное знание в зависимости от социокультурного контекста. Он пишет: «Столетия назад христианская церковь признала бы его (знание – В.Я.) еретическим, так как церковная доктрина постулировала, что мы занимаем особое место в центре мироздания. Но сегодня мы принимаем это предположение Фридмана по едва ли не противоположной причине, из своего рода скромности: нам показалось бы совершенно удивительным, если бы Вселенная выглядела одинаково во всех направлениях только для нас, но не для других наблюдателей во Вселенной!» ^[22].

Проблема устранения «зародыша смерти в самой жизни» (Гегель) на базе современных технологий (нано-био-когито-инфо), которые выкристаллизовались из фундаментальных наук, решается через технологии трансплантации, восстановлении с помощью стволовых клеток, а также замещения человеческих органов на искусственные.

По версии журнала Science (издание Science Now) главным научным прорывом 2015 г. стал метод редактирования геномов под названием CRISPR. С помощью этого метода была показана возможность редактирования ДНК человеческих эмбрионов с целью избавления их от определённых вредных мутаций. Однако ценностно-этический аспект метода ещё далеко не ясен. Поэтому в конце года учёными был принят мораторий на внесение генетических изменений, которые могут передаться потомству.

В целом происходит переориентация науки с изучения природы как таковой на целенаправленное разрешение фундаментальной (метафизической) мечты человека о неограниченном во времени - пространстве, свободном и полноценном личностном бытии.

Здесь можно было бы вспомнить «Общее дело» Н.Ф. Федорова как важнейший ценностный императив для науки. Однако важно иметь в виду, что речь идёт об, если так можно сказать, иерархическом подходе к выборке «потенциально бессмертных». Как будет определяться ценность людей, которым наука готова предоставить свои новые технологии? Не выйдут ли опять на первое место меркантильные интересы и ценности так называемого «золотого миллиарда» наиболее обеспеченных членов земного сообщества? Не будет ли переинтерпретирован метафизический принцип А. Швейцера благоговения перед жизнью во всеохватную заботу науки о высокоценных (VIP) преуспевающих лидеров в области личностного благосостояния (олигархов)?

В XX в. по мере становления квантовой физики учёные всё больше уделяют внимание проблеме жизни как наиболее ценностно значимой для каждого человека и человечества в целом. Так, в известной книге Э. Шрёдингера «Что такое жизнь с точки зрения физики?» ^[23] обсуждается проблема раскрытия связей гена с макромолекулами. По мнению автора, решение данной проблемы могло быть достигнуто лишь при дальнейшей разработке квантовой теории.

Эта книга Шрёдингера инициировала впоследствии приток профессиональных физиков в биологию, в том числе и физика Ф. Крика, который в группе с биофизиком М. Уилкинсом и физиком Р. Франклин добились большого успеха в решении проблемы строения ДНК. или иной мере признанием предположений о возникновении жизни: 1) креационизм (жизнь была создана Богом); 2) гипотеза извечности органической материи (жизнь

Новое современное направление – это попытка известного биофизика К.С. Чернавского приложить к описанию живых систем язык теории информации ^[25]. Здесь проблема заключается в том, что для биологических систем важно не количество информации, а её качество, т.е. ценность информации. Для того чтобы сформулировать, что такое ценность информации, нужно определить цель живого. К.С. Чернавский считает, что эта цель – самосохранение жизни, которое проявляется через инстинкт выживания.

На наш взгляд, такой подход ещё требует всесторонней проработки, поскольку не ясно, как можно вообще перейти от физиологического (инстинкт) к семантическому (информация). Как экспериментально проверить целесообразность поведения простейших живых организмов? Нет ли здесь возврата к энтелехии Аристотеля о целесообразном происхождении и устройстве всего мироздания?

Ответы на эти вопросы существенно повысят ценностный статус науки в современной культуре.

Что касается инстинкта самосохранения человека, являющегося частью живой природы, то очевидно, что он всегда был связан с понятием эгоизма как ценностью личностного существования (вспомним «Эвдемонизм» Л. Фейербаха). Однако рамки физической жизни людей в целом с экзистенциальной точки зрения были ограничены сложившимися в ходе эволюции биологическими программами. Не случайны известные на разных языках, но схожие констатации здравого смысла: «Здоровье не купишь, от смерти не откупишься», «Никто не знает своего смертного часа», «Смерть неизбежна, перед ней все равны» и т.п. Социальное неравенство людей, их порой принципиально разные ценностные ориентиры как бы уравновешивались «справедливостью природы (Бога)», установившей границы «бренного бытия».

Если говорить о философской рефлексии, то, начиная с Платона, с его известного определения философии как науки об искусстве умирания, через «пари» Б. Паскаля к современному экзистенциализму можно выделить одно и то же ядро аргументации абсурдности индивидуальной жизни. Это: а) «заброшенность» человека в мир вообще и в данные пространственно-временные координаты в частности; б) несоизмеримость продолжительности человеческой жизни с длительностью природных и исторических процессов; в) неопределенность статуса посмертного существования.

Хорошо известно, что религиозная ветвь экзистенциализма, так же как и все религии в целом, пыталась разрешить эту абсурдность через обращение к высшей трансцендентной силе – Богу. Атеистическое направление призывало к бунту против абсурдности жизни. Правда, сам бунт, как признавалось, тоже был абсурдом, поскольку принципиально в соотношении бытия и ничто ничего не менялось («абсурдом абсурд поправ»). Свобода, декларируемая в качестве абсолютной сущностной характеристики человека, в итоге оказывалась свободой сознательного выбора, по словам А. Камю, между продолжением абсурда жизни и его прекращением с помощью самоубийства.

При современных научных технологиях эта «справедливость» серьёзно испытывается на физическую и моральную прочность. Естественная биологическая жизнь, по сути, превращается в артефакт. Перефразируя в метафизическом аспекте известное «Быть или не быть», можно сказать, что качественно изменяется понимание модальной ценности свободы человека от смерти в зависимости от его информированности и состоятельности. Научно-технические технологии кардинально изменяют цикл естественного существования человека, а следовательно, и ценностные экзистенциалы его существования.

Существуют ли этические границы для «технологического» преобразования человека (крайний случай – его клонирование)? Эта проблема и многочисленные связанные с ней подпроблемы в настоящее время остро обсуждаются на уровне научных дискуссий, социальных сетей, парламентов и правительств. Морально-этический, ценностный аспект деятельности учёных в глобальном масштабе играет роль в решении всех гуманистически значимых проблем мирового сообщества.

В то же время актуальность ценностной проблематики науки, в свою очередь, ставит вопрос о методологии исследования ценностей с точки зрения их информационной значимости. В данной статье для решения этого вопроса используется принцип бинарности, который, по нашему мнению, является наиболее адекватным для представления максимально полной картины ценностных ориентаций науки.

Мы подробно анализировали принцип бинарности в качестве одного из главных компонентов смыслового и концептуального каркаса в исследованиях различных аспектов науки ^[26]. Поэтому изложим лишь его суть.

Прежде всего выделяются основные смысловые контексты, в которых используется понятие науки. Затем определяются возможные уровни их анализа. После чего задаются бинарные информационно значимые оппозиции (полярные точки), в рамках которых и происходит «челночное» движение (конструктивно-деструктивное, по П. Рикеру, прогрессивно-регрессивное, по Ж.П. Сартру) мысли с целью максимально полного охвата и понимания сути описываемых явлений. Выбор бинарных оппозиций в определенной степени носит конвенциональный характер, поэтому различные исследователи могут использовать разные сетки оппозиций. Но в целом этот выбор определяется, говоря языком герменевтики, «горизонтом» культуры, в которой живёт исследователь. Вот почему одни и те же явления по-разному понимаются и интерпретируются в разные эпохи, причем, после работ Т. Куна и П. Фейерабенда, о несоизмеримости фундаментальных теорий и парадигм науки стали говорить также в отношении естествознания.

Основными смысловыми контекстами науки являются её описание в качестве эпистемического продукта (научного знания), особого социализированного института (научного сообщества), репрезентативного типа человеческой творческой деятельности (способность к теоретическому мышлению). Проанализируем ценностные модальности науки на разных уровнях указанных смысловых контекстах.

Глобальный уровень. Сама возможность появления и существования науки связана с творческим потенциалом человеческой деятельности, о чём говорил ещё Платон в «Тимее». В свою очередь творчество человека является продолжением и развитием в своей высшей форме креативного информационного потенциала мироздания (Мультиверса). В то же время наука – это лишь одна из различных форм человеческого духовного исторического опыта.

На глобальном уровне наука, прежде всего, является в качестве рационального самовыражения родового сущности человека – его разума. Политика, право, религия, искусство также (и до появления науки) выражали фундаментальные типы человеческого исторического опыта. Однако, в отличие от науки, в них нередко превалировала над рацио эмоционально-волевая компонента – чувство превосходства, справедливости, прекрасного, сострадания, страха, солидарности.

Самовыражению креативной сущности человека бинарно противостоит его ценностная установка на рационализацию отношений человека с природой (нередко принимающую форму покорения природы) и стремление к разумному обустройству общества (тоже нередко принимающую форму его насильственного изменения). При этом постоянно изменяется соотношение элементов адаптации к существующему (наличному бытию) и элементов его преобразования (будущее бытие).

Так, на раннем этапе своего развития наука (античная) ценностно ориентировалась на познании как способе приспособления человека к гармонии мироздания, а в VII – VIII вв. – на овладение и покорение природы, её преобразование в интересах человека (классическая наука). Поэтому, если в Античности даже не задавались вопросом о законах природы (исключение – Архимед), то в Новое время целая плеяда учёных во главе с Ньютоном создали классическую механику, законы которой обозначили чёткие перспективы реализации известного лозунга Ф. Бэкона «Знание – сила».

Макроуровень. Это, фактически, уровень научного сообщества, где общие ценностные установки объединяют всех тех людей, «делающих» науку, в особое содружество. Наиболее полно, считается, совокупность этих установок выразил в своем понятии научного «этоса» известный американский социолог науки Р. Мертон. Он разработал основы социологического анализа науки как особого социального института с присущими ему ценностями и нормами. Основная задача науки, с его точки зрения, заключается в постоянном росте истинного научного знания.

Для достижения этой цели в своей известной работе «Социология науки» ^[27] Мертон разработал морально-этический кодекс поведения ученого в науке, в котором описал наиболее важные характеристики этоса ученого. В их число вошли принципы: 1) универсализм (любой элемент науки должен быть доступен для проверки всеми членами научного сообществе); 2) коллективизм (осознание учёным творческой связи со своими предшественниками и коллегами); 3) организованный скептицизм (принцип коллективного обсуждения новаций и экспертиз в науке); 4) бескорыстность (принцип, ориентирующий ученого на поиск истины и максимально эффективную работу в науке в независимости от материальных обстоятельств).

Правда, потом, как известно, когнитивные социологи (Б. Блур, Д. Барнс, К.Д. Кнорр-Цетина, М. Малкей и др.) сделали немало, чтобы доказать, что данному «конструкту» в реальности практически ничего не соответствует.

Действительно, разного рода исследования типа case-studies показывают, что учёные отнюдь не всегда демонстрируют такие нравственные ценности, как честность, коллективизм, объективность, стремление к истине, бескорыстие и т.п. Нередко в их действиях прослеживаются те же банальные мотивы, что и у всех других смертных – деньги, власть, слава. Однако на это всегда можно возразить, что и десять библейских заповедей, и категорический императив И. Канта, и даже клятва Гиппократа остаются во многом лишь идеальными конструкциями. Но в то же время это – нравственные ориентиры, без которых просто невозможно было бы существование и развитие общества. В целом данные абстракции мало чем отличаются от абстракций в математике и естествознании.

История показывает, что через научное сообщество наиболее полно выражаются ценности солидарности, информированности, коммуникативности, сплоченности, толерантности и гуманности. Солидарность научного сообщества ярко проявляется в международных ценностно ориентированных движениях и организациях. Наиболее известное из них – это Пагуошское движение учёных за предотвращение мировой термоядерной войны и разоружение. Основанное в 1955 г. Нобелевскими лауреатами (А. Эйнштейн, Б. Рассел, М. Борн, Ф.Жолио-Кюри и др.) движение в своём манифесте выступило резко против использования научного знания в военных целях. Отметим, за большие достижения в деятельности по снижению глобальной угрозы ядерной войны Пагуошское движение в 1995 г. получило Нобелевскую премию мира, а последняя конференция учёных прошла в ноябре 2015 г. в «знаковом», можно сказать городе – Нагасаки.

Высокий ценностный статус науки в культуре в очередной раз подтвердил VII форум «Наука и общество», который прошёл в июне 2015 г. в Петербурге. Напомним, что форум вырос из традиции научных творческих встреч лауреатов Нобелевской премии в городе на Неве, первая из которых состоялась в 2003 г. и привлекла 20 лауреатов. Повестка последнего форума – «Наноструктуры: физика и технология» – полностью выражает актуальность синтеза фундаментальной науки и современных технологий.

Ценности взаимного уважения, доверия и толерантности учёных разных стран также отчётливо проявились в ходе третьей ежегодной конференция «Физика Большого адронного коллайдера (БАК)», которая прошла в 2015 г. в Санкт-Петербурге. В настоящее время в Европейском центре ядерных исследований (ЦЕРН) в экспериментах на БАК участвуют около 10 тысяч специалистов более чем из 45 стран, и 800 из них – учёные и инженеры из России. После открытия бозона Хиггса и продолжительной остановки на модернизацию БАК вновь был запущен в июне прошлого года. Ценности сплочённости и профессионализма международной команды исследователей из ЦЕРН лежат в основе новых исследований по проверке гипотез о структуре пространства-времени и продолжения поиска элементарных частиц, составляющих основу темной материи.

В качестве ещё одного примера отметим, что именно упорная и неоспоримо доказательная деятельность мирового сообщества учёных-экологов (а среди них – учёные практически всех фундаментальных наук) привела к успеху Парижскую конференцию по климату (декабрь 2015 г.). Высшими руководителями почти 200 стран было подписано важнейшее соглашение по сокращению вредных производственных выбросов в атмосферу и поддержанию экологического равновесия человеческой цивилизации с природной средой.

Подчеркнём также, что в настоящее время всё более высокий ценностный статус приобретают экспертные советы учёных, созданные при правительствах и парламентах многих стран по проблемам экологии, биоэтики, когнитивных технологий.

Можно сказать, что в других сообществах, где вышеуказанные ценности науки носят ограниченный характер, нередко преобладают ценности, базирующиеся не на понятии объективной истины, а принципах кровного родства, национального или классового превосходства, вероисповедания. Как показывает история и сегодняшняя действительность эти ценности гораздо труднее консолидировать на уровне мирового сообщества, что ведёт к разного рода напряжённостям и конфликтам между странами.

Сегодня Интернет, которым пользуется уже огромное количество человек в мире, олицетворяет экспансию информационных ценностей научного сообщества в плане солидарности и коммуникативной активности. Хотя и здесь, как известно, не обходится без девиаций, нарушений этических норм и даже киберпреступлений.

Все указанные выше ценности относятся к отношениям между членами научного сообщества, т.е. являются его внутренними аксиологическими ориентирами. Во взаимодействиях же с другими социальными структурами и сообществами они могут трансформироваться в соответствующие бинарные им оппозиции – корпоративность, кастовость, амбициозность, высокомерие.

Собственно, именно эти ценностные установки и подвергаются, прежде всего, критике со стороны так называемых антисциентистов. Научное сообщество представляется как некий новый «Левиафан» Т. Гоббса или «Белокурая бестия» Ф. Ницше. Члены сообщества («эти яйцеголовые») изображаются в виде безжалостных и хладнокровных экспериментаторов, которые преследуют истину, как хищные звери гонят добычу, не останавливаясь ни перед чем, а в итоге создают угрозу тотального уничтожения всего земного сообщества.

Действительно, многие глобальные проблемы современности связаны с развитием науки, и если раньше так называемые специалисты говорили лишь о побочных негативных эффектах на пути прогресса науки и общества, эффектах, которые предполагалось устранить опять-таки с помощью науки. Но теперь такого рода аргументация встречает все более серьезные возражения, поскольку слишком велики стали эти эффекты. Рациональность методов внутри науки оборачивается глобальными иррациональными последствиями в других сферах общества.

Можно, конечно, продолжать утверждать, что ответственность за это несет не научное сообщество, а разного рода «нехорошие» политики и государственные деятели. Но как быть тогда с тем фактом, что большинство современных учёных мужей работает в так называемой прикладной, «ведомственной» науке, и, в свою очередь, большинство из этого большинства по сей день сознательно и с большим успехом трудится над созданием всё более совершенных (читай: «всё более разрушительных») средств военной техники.

На наш взгляд, вместе с осознанием на уровне научного сообщества принципиальной амбивалентности в использовании любого знания – как во благо, так и во зло – должно придти и понимание необходимости установления нравственных нормативов. Наука давно уже разработала и продолжает совершенствовать различного рода квалификационные профессиональные «фильтры», чтобы оградить себя от сферы «профанного». Но нравственный «фильтр» всегда существовал только в медицине – «клятва Гиппократа». В настоящее время всё более широкое распространение получают так называемые комиссии и комитеты по биоэтике, решающие конкретные вопросы, связанные с допустимостью новых лекарств и экспериментов в медицине. Неподчинение их решениям ведет, в конечном счете, к изгнанию из научного сообщества. Заметим, что основанием при этом служит именно ценностная ориентация учёного, а не его профессиональная квалификация.

На наш взгляд, по такому пути в дальнейшем пойдёт вся наука, которая, как известно, начинается всегда с процесса подготовки и образования будущих членов сообщества, которое может транслировать свои ценности всему социуму. Возможность такого хода событий подтверждает последнее собрание глав правительств многих стран в Париже по решению проблем экологии. Здесь мы вплотную подходим к ценностной ориентации научной деятельности на уровне отдельного учёного.

Микроуровень. Когда о каком-то ученом говорят, что он случайный человек в науке, то чаще всего имеют в виду несоответствие его ценностных ориентиров ценностным идеалам научного сообщества. Как уже говорилось выше, современная наука разработала такую жёсткую многоступенчатую систему профессиональных «фильтров», что случайно «проскочить» её очень трудно. Хотя коррупция и здесь возможна – написанные за плату диссертации, плагиат, хорошие связи с чиновниками от науки и т.п.

Но даже в таких случаях в науку «идут» не ради материальных ценностей, а имея в виду ценность престижа личности, интеллект которой по «достоинству» заслужил одобрение научного сообщества. Ведь если речь идёт о деньгах, то наука никогда не являлась особо прибыльной сферой деятельности даже с учётом возможности получения высоких премий, грантов и поощрений. Слава самого знаменитого учёного в современных условиях, к сожалению, на уровне обыденного сознания ничто, по сравнению со славой какой-нибудь кино- попзвезды или известного спортсмена, не говоря уже о бизнесменах и олигархах.

Власть в науке держится прежде всего на научном авторитете, который вырастает в результате повседневной длительной кропотливой работы – нередко длиною в целую жизнь. Феномены типа «лысенковщины», конечно, существуют, но не они всё же определяют в итоге иерархию членов научного сообщества. Поэтому, на наш взгляд, преобладающей базисной ценностной ориентацией каждого «идущего в науку» является устремленность по поиск истины. Как «на самом деле» устроены мир, общество, человек – вот вопросы, по сути, прежде всего интересующие учёного. Ответы на них он ищет всю жизнь, нередко ограничивая себя, а порой вообще отказываясь от других «радостей жизни». Вспомним Демокрита, который говорил, что постижение самой малой истины дороже для него обладания короной персидского шаха. И действительно, история науки полна примеров самоотверженности, вплоть до самопожертвования, ради научной истины.

В крайних формах такое самопожертвование ведет к так называемому научному фанатизму, и хотя в науке нетерпимость к своим оппонентам никогда не принимала таких острых форм, как в политике или религии, всё же нередко ценностная ориентация на истину перевешивала ценности терпимости к мнению оппонента, уважительности, самокритичности. Отсюда, как показывает история науки, случаи неоправданного изгнания из сообщества, остракизма и даже самоубийства среди учёных. Иначе говоря, на уровне индивидуальной научной деятельности бинарная оппозиция проходит по линии: исходная ценностная ориентация учёного на истину – его ценностные ориентиры в использовании допустимых средств. Фактически, как мы видим, речь идёт о старой дилемме «цель – средства», в преломлении к науке.

Одним из наиболее ярких её проявлений всегда была и остается проблема приоритета в достижении научного результата. Здесь можно выявить ситуации, как говорится, на любой вкус – от объективной невозможности установления действительного авторства ввиду поэтапности, «растянутости» открытий во времени, их связи с теоретическими конструкциями (некоторые из таких открытий хорошо описаны Т. Куном, Ж. Пиаже и Р. Гарсиа) до явного плагиата и использования различного вида правовых и политических рычагов, чтобы «застолбить» своё первенство.

Проблема становится ещё более острой в современных условиях, поскольку деятельность конкретного учёного всегда практически вплетена в деятельность его коллег по лаборатории, сектору, институту, т.е. сообщества, которое иерархически организовано и нередко претендует на соавторство.

На наш взгляд, не существует какого-то универсального ценностного подхода к решению проблемы приоритетности в науке. Для этого во многих странах созданы специальные комитеты и организации по правовым и нравственным вопросам науки. Иногда историческую несправедливость удаётся поправить только «задним» числом, когда страсти улягутся и становится возможным объективный ретроспективный анализ, как это было, например, в историческом споре Ньютона и Лейбница о первенстве в открытии дифференциальных исчислений.

Важно отметить, что в выборе ценностных ориентаций по вопросу допустимости средств для достижения истины и утверждения своего права на неё решающую роль начинают играть факторы, сами по себе к науке никакого отношения не имеющие. Это – воспитание, полученное в детстве, отношение к религии, эстетическая образованность, политическая ориентация и др. Данные диспозиции личности учёного, взятые в своей совокупности, обусловливают в конечном счете поведение учёного на протяжении всей его жизни в науке. Они существенным образом влияют на принятие им решений в нравственно неоднозначных ситуациях, от разрешения которых нередко зависит его дальнейшая исследовательская работа. Вот почему всякая слишком ранняя и узкая специализация, «зацикленность и зашоренность» учёного может в итоге отрицательно сказаться и на его непосредственно профессиональной деятельности.

Ценности института науки

Теперь перейдём к анализу ценностных модальностей науки в её смысловом контексте как социального института. Однако сразу надо сказать, что этот анализ будет более кратким, чем предыдущий, поскольку в таком качества наука фактически мало чем отличается от ценностных ориентиров многих других современных социальных институтов.

Здесь также можно выделить различные уровни исследования – от организации лаборатории («молекула» современной науки) до различных национальных академий и международных организаций. Можно сказать, что чем выше уровень организации науки, тем ощутимее влияние на неё других организаций социума, в том числе и их ценностных ориентиров. Сама наука, т.е. приращение знания, «делается» в научных лабораториях, которые тоже претерпевают изменения не только в плане их технической оснащенности, но и в структурной организации. Одно дело – персональная, можно сказать, лаборатория А. Лавуазье, которую он оборудовал на собственные деньги, другое – Кавендишская лаборатория-институт Э. Резерфорда и, наконец, современная лаборатория проблемного типа, идущая от Э. Ферми, с её ярко выраженным ролевым принципом организации: руководитель как генератор идей, разработчики, критики, административно-вспомогательный персонал.

В то же время на всех уровнях научной организации прослеживается ценностная ориентация на иерархичность, элитарность институтов научного сообщества. Реально науку продвигают её лидеры, а это – сравнительно небольшая группа ученых. «Вполне вероятно, – писал Н. Винер, – что 95% оригинальных научных работ принадлежит меньше чем 5% профессиональных учёных, но бòльшая часть из них вообще не была бы написана, если бы остальные 95% учёных не содействовали созданию общего достаточно высокого уровня науки» ^[28]. Без так называемых, как говорят науковеды, нуль-продуцентов, определяющих во многом атмосферу, «ауру» научной деятельности невозможно развитие науки. Поэтому наивными выглядят высказывания некоторых политиков и экономистов, призывающих к «чистке науки от балласта», повышению её коэффициента полезного действия за счёт сокращения штатов и усиления аттестационного контроля. Другой вопрос, как происходит это деление науки на элиту и «рабочих лошадок», на основе каких ценностных ориентиров.

Методологи и социологи науки в этой связи часто говорят о «феномене Планка», имея в виду его известное утверждение о том, что великая научная идея редко внедряется путем постепенного убеждения и обращения своих противников. В действительности дело происходит так, что оппоненты постепенно вымирают, а растущее поколение с самого начала осваивается с новой идеей.

Скорее всего, это высказывание не является результатом специальных исследований, а вытекает из личного опыта М. Планка, который, как известно, часто расходился в своих научных взглядах со многими другими великими физиками своего времени. Конечно, можно подобрать и соответствующие примеры из истории науки. И все же, на наш взгляд, «редкость» внедрения новых идей в науку через рациональную дискуссию явно преувеличена.

По сути, вся наука базируется на ценности свободной критической дискуссии. Как это убедительно показал К. Поппер, наука и начинается в истории с одобрения нравственного принципа необходимости подвергать сомнению идеи своих коллег и учителей. Непрерывное ускорение роста научного знания, особенно в ХХ в., свидетельствует о том, что естественная смена поколений отнюдь не является главным механизмом этого процесса. Ведь учёные, по статистике, продолжают оставаться одной из самых представительных групп земных долгожителей.

С нашей точки зрения, прогресс науки, в целом её успешное противостояние влиянию различных внешних факторов во многом обусловлено тем, что ценностям элитарности научной организации на всех уровнях всегда бинарно противостоят ценности либерализма. Это – выборность (различные учёные советы), отчетность (публикация результатов исследований), уважение прав меньшинства (маргиналы в науке), демократические процедуры принятия решений (тайное голосование по важным вопросам). Собственно и сама элитарность в науке появляется как результат реализации данных ценностей. Если же «генералы от науки» имплантируются «сверху», то наука, как это хорошо известно из отечественной истории, довольно быстро начинает, что называется, «пробуксовывать» в своём развитии.

Вот почему трудно согласиться с К. Поппером ^[29], когда он усиленно критикует «Дом Соломона», изображенный Ф. Бэконом в его произведении «Новая Атлантида». Пафос попперовской критики направлен против якобы тоталитарного кастового устройства этого храма науки, авторитарности методов управления, непререкаемости мнений его экспертов, что, по Попперу, в корне противоречит самому духу открытости, критической рациональности науки. На наш взгляд, очень важно проследить, как сформировалась организация «Дома Соломона». Если в её основе лежат демократические принципы самого научного сообщества, тогда она, используя тот же попперовский метод «социальной инженерии», может быть в любой момент изменена и усовершенствована. Но если в организацию науки перенесена авторитарная модель социально-политического управления, тогда для изменений организационной структуры науки надо ждать изменений в высших эшелонах политической власти. Сам Бэкон об этом ничего не говорит, а Поппер в своей критике, очевидно, исходит только из второго варианта.

Но ведь возможен и первый. Как было показано выше, Английское Королевское общество и Французская академия наук были созданы во многом по модели «Дома Соломона». Во Франции организацию академии решал король. В Англии президент общества учёных И. Ньютон правил «железной рукой». Однако ведь никто не подвергает сомнению научную плодотворность этих первых институализированных научных сообществ Европы. Конечно, теоретически всегда сохраняется возможность сказать, что если бы английское сообщество было более открытым, более демократичным, а Ньютон менее авторитарным, то и успехов было бы больше.

На мой взгляд, более конструктивно говорить о разумном равновесии бинарных ценностных установок в организации науки на элитарность и либерализм. Осознание их необходимости является условием соответствующего контроля и управления развитием института науки, а в конечном счёте способствует и повышению эффективности исследовательской деятельности.

Ценности научного знания

В отличие от К. Поппера, считающего, что для больших эпистемических успехов науке необходимо совершенствовать методологический арсенал и глубже демократизировать свою организационную структуру, когнитивные социологи Б. Барнс, Д. Блур, К.Д. Кнорр-Цетина, М. Малкей, Б. Латур и др.^{[30, 31, 32]}, провозгласившие так называемый социологический поворот в методологии науки, предлагают вообще отказаться от признания особого эпистемического статуса науки и сконцентрировать внимание только на коммуникативной практике учёных. В таком случае ценности научного знания как текста, определённой семантической структуры, претендующей на соответствие своего содержания объективному положению вещей, заменяются на ценности переговорного процесса между исследователями (и не только ими) по поводу того, что считать (называть) знанием.

Реальная проблема состоит в том, что, действительно, для получения статуса знания когнитивным единицам необходима определенная институализация. Нельзя считать знанием некую догадку, озарение индивида. Это, в лучшем случае, может быть лишь заявкой на знание, а нередко так и остается новацией только для него самого. Для того чтобы превратиться в научное знание, новация не только должна быть эксплицирована, но и стать инновацией, т.е. быть институционально принятой научным сообществом. Это – непростой и долгий путь, где нередко сталкиваются различные ценностные ориентации как отдельных исследователей, так и различных групп учёных.

Если ограничиваться рассмотрением науки лишь как сферы чисто духовного производства, от которого никому «ни тепло, ни холодно», тогда действительно перед когнитивным социологом предстает некое «племя», называющее себя научным сообществом. Он исследует структуру взаимоотношений между его членами, их мотивы, цели и средства их достижения. Но всё это не имеет, как бы, никакого практического отношения к той цивилизации, к которой принадлежит сам исследователь - социолог.

С такой позицией невозможно согласиться, поскольку сейчас уже очевидно, что в основе всей нашей цивилизации лежит именно наука, и, если бы знание было только результатом переговоров между учёными, мир не изменялся бы с такой скоростью и именно в том направлении, куда нацелена наука. Происхождение каждого компонента в здании науки может быть описано в case-studies с самых разных сторон, в том числе и социально-психологических, но это ничего не меняет в общем «монолите» десятка фундаментальных теорий, где действительно нельзя нарушить даже её малую часть, не разрушив при этом целого. Поэтому будем придерживаться традиционной точки зрения, согласно которой научной знание обладает особым эпистемологическим статусом в том смысле, что его содержание адекватно выражает в законах определенные области действительности, т.е. окружающего нас мира. Свободно ли такое знание от ценностей?

На наш взгляд, да, если его полностью изолировать от субъекта и поместить в некий третий мир Поппера. Сами по себе знаковые структуры, подчиняющиеся определенным семантическим, синтаксическим и логическим правилам никакого актуального ценностного статуса не имеют, поскольку последний, по определению, может быть только там, где есть субъект. Но тогда, собственно, они «умирают» и как знание, которое, строго говоря, всегда включает помимо самих структур ещё и умение их интерпретировать, использовать, т.е. то, что М. Полани называет личностным знанием, которое сохраняется и передается только через непосредственную научную практику.

Можно согласиться с эволюционными эпистемологами (Д. Кэмпбелл, К. Лоренц, Р. Ридль, Г. Фоллмер и др.), что знание – это функция жизни и что развитие организмов неразрывно связано с совершенствованием их когнитивных структур. Правда, это ещё ничего не говорит о необходимости появления именно научного знания.

Известно, что рецептурно-практическое знание было распространено повсеместно в древности, но наука как способ систематического теоретического исследования и объяснения мира появляется только в античной Греции. Продукт, который получался в результате, – знание – тоже должен был обладать определенной ценностью, которую можно назвать когнитивной или эпистемической. Это – безусловная, абсолютная ценность, которая присуща всякой семантической структуре, претендующей на статус научного знания. Для различных элементов знания научное сообщество разрабатывает соответствующие стандарты, «шкалы» оценок. Например, оценивают релевантность, убедительность, неожиданность фактов, полноту, точность, простоту теорий, перспективность принципов. В конечном счете когнитивная ценность знания состоит в его способности объяснять явления действительности, выявлять законы мироздания.

Однако эта ценность реализуется только при наличии субъекта, т.е. в ходе научной информационно-коммуникативной практики. То, что когнитивная оценка и переоценка различных элементов научного знания происходила регулярно, хорошо известно из истории науки. Даже в математике оценки порой менялись на противоположные, например, по вопросам о значимости, арабских цифр, иррациональных чисел, теории множеств. В конце XIX в. абсолютная когнитивная ценность приписывалась физике Ньютона.

Расхождения в «чисто» научных оценках эпистемических структур, претендующих на статус знания, становятся особенно заметными в гуманитарной сфере. Здесь, очевидно, примеры не требуются. Отметим, что ценностная нагруженность знания вытекает не только из практики сравнения каждого элемента с определенными стандартами и шкалами, но и из практики использования самого языка науки. Поэтому даже когда ученый, используя формальный «репертуар» пишет или говорит, что «опыты убедительно показали», «расчеты неопровержимо свидетельствуют», «теория полностью охватывает» и т.п., в самих этих семантических конструкциях можно легко обнаружить аксиологические компоненты.

В качестве бинарной по отношению к когнитивной ценности можно назвать ценность инструментальную. Эта ценность обусловливается регулятивной функцией науки, которая, как было показано в начале работы, может быть направлена или преимущественно на приспособление к среде, или на её преобразование. Очевидно, что в первом случае ценность знания как инструмента действия минимальна, т.к. человек пытается вписаться в гармонию окружающего его мира, во втором – максимальна, поскольку человек старается преобразовать, изменить мир в соответствии со своими потребностями.

На наш взгляд, именно ввиду минимальной инструментальной ценности выдвинутых установок на получение знания не смогла закрепиться в культуре наука Античности. Напротив, вся нововременная европейская наука изначально была ориентирована на «плодоносные» опыты. Появление так называемой прикладной науки, т.е. науки, оказывающей в настоящее время прямое воздействие на все стороны жизни, окончательно закрепило науку в культуре.

Бинарная оппозиция когнитивной ценности – инструментальной ценности сохраняется для эпистемических структур как фундаментальной, так и прикладной областей науки. Однако акценты, естественно, смещаются: в фундаментальной области – в сторону когнитивной ценности, в прикладной – в сторону инструментальной. Необходимо также отметить, что если раньше фундаментальное знание было безусловным лидером по отношению к прикладному, то теперь соотношение постепенно меняется. Прикладное, особенно техническое, знание приобрело не только внутренние стимулы и логику развития, но всё чаще определяет направление и сферу фундаментальных исследований.

Бинарная ценностная оппозиция знания (когнитивное – инструментальное) характерна для всех эпистемических единиц и, следовательно, для науки в целом. В этом смысле далеко не оригинальным выглядит утверждение И.Т. Касавина: «Никакого общества, никакой культуры не было и нет вне процесса познания; никакого знания нет вне культуры и общества» ^[33].

Основным остаётся вопрос, является ли вышеуказанная бинарная оппозиция единственной? Не вплетены ли в знание другие ценности – нравственные и социальные? Можно ли говорить о свободе науки от ценностей?

Так, Х. Лейси (профессор философии колледжа Swarthmore, Пенсильвания, США) считает, что существует значительное число противников такой. К ним относятся, например, представители феминизма, общественных движений в развивающихся странах, радикальные экологи. Автор, признавая множество аспектов взаимодействия науки и ценностей, подчёркивает, что убеждение в свободе науки от ценностей, до сих пор играющее ключевую роль в самосознании и имидже науки, само носит ценностный характер, ибо соотносится с целями, направленностью научной деятельности, критериями оценки её продуктов и их последствий.

Для экспликации идеи свободной от ценностей науки автор вводит понятия когнитивных и социальных ценностей, а также стратегии научного исследования, которая определяется преимущественно социальными ценностями.

Стратегии взаимодействуют с социальными ценностями, поддерживая таким образом друг друга (положительная обратная связь). Исторически развитие науки диктовалось материалистическими стратегиями, которые связаны с ценностью контроля над природой. В итоге наука оказалась поставленной на службу социальным ценностям. Но сегодня, по мнению Лейси, контроль распространяется не только на природу, но и на всю человеческую деятельность.

В зависимости от типа культуры контроль может или подчиняться другим ценностным установкам (например, гармоничному взаимодействию с природой), или занимать доминирующее положение, олицетворяя неограниченную экспансию определенных технологий во все сферы жизни. Сегодня, к сожалению, преобладают ценности контроля, которые определяются преимущественно индивидуализмом и рыночными отношениями.

Основная мысль автора относительно различения когнитивных и социальных ценностей заключается в том, что первые играют роль в принятии или отвержении теории, а последние – в выборе стратегии развития научной практики. Наука может быть беспристрастной только на первом уровне. Она может быть нейтральной к социальным ценностям, но её претензии на автономию в сфере человеческой деятельности трудно оправдать. Процесс вторжения в науку ценностей извне научного сообщества, безусловно, существует. Например, властные отношения могут препятствовать осуществлению возможностей, потенциально заложенных в природе человека.

Стратегии широкого познавательного процесса могут диалектически соединять достижения материализма с новыми формами практики, например, на основе идеалов экологической рациональности и ценностей социальной справедливости. В этой связи Лейси пишет: «Человеческое процветание во всех его измерениях и разновидностях и для столь многих людей, насколько возможно, является для меня фундаментальной ценностью» ^[34].

Разделяя в целом позицию автора, подчеркнём, что, на наш взгляд, ответ на вопрос о ценностях в науке зависит от выбора эпистемической единицы. Дело в том, что наука как знание начинается с фактуальных («протокольных») утверждений, полученных на основе систематического эмпирического опыта. Бесспорной эпистемической единицей является и теория. И факты, и теории не могут непосредственно включать в себя нравственные или социальные ценности, поскольку в противном случае наука будет описывать и объяснять мир с позиций каких-то социальных групп, т.е. заведомо искажать свою цель – получение объективного знания.

Но как быть с различными научными, метанаучными, общенаучными, философскими принципами, на основе которых строится, как известно, любое исследование? Например, принципы инерции, относительности, наименьшего действия силы, бесспорно, аксиологически нейтральны и с ними согласны все учёные. Но принцип дополнительности Н. Бора или принцип соответствия уже принимаются далеко не всеми исследователями. Ценностно нагруженным, как показал И. Лакатош, является принцип фальсификации К. Поппера, поскольку всегда можно возвести какой-либо эксперимент в статус решающего для опровержения теории, если последняя перестала удовлетворять различным ценностным установкам учёных.

А как быть с принципами «методологического упорства» и «интеллектуальной скромности» самого И. Лакатоша? Ведь никакими методологическими приёмами нельзя выявить грань, где кончается «упорство» и начинается «упрямство» и когда «скромность» переходит в «безволие». И тем более ценностно нагруженным выступает эпатажный принцип П. Фейерабенда «все годится в науке». Явно ценностно не нейтральны принципы единства научного знания и материального единства мира.

А ведь ещё есть научные программы, стратегии, парадигмы, темы, эпистемы и многие другие обобщающие понятия, описывающие ход развития науки и отнюдь не являющиеся только эпистемическими конструкциями. В целом складывается ситуация, когда всем понятно, с чего начинается наука, но провести демаркационную линию между наукой и ненаукой (кстати, тоже совсем не однородное образование) никому, во всяком случае пока, не удалось. Но если этой границы нет, то получается, что наука всегда открыта различным нравственным модальностям и ценностям, которые непосредственно вплетены в её информационную парадигму.

Однако это, очевидно, тема отдельного самостоятельного исследования, поскольку даже только упорядочивание и классификация используемых сегодня принципов в науке требует, на наш взгляд, серьёзных усилий большого количества исследователей.