Институт президентской власти в постсоветской России в свете зарубежных исследований

Масланов Дмитрий Валерьевич аспирант, кафедра новой и новейшей истории, Институт международных отношений и мировой истории, Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского 603108, Россия, Нижегородская область, г. Нижний Новгород, ул. Ульянова, 2 Maslanov Dmitrii Valer'evich Post-graduate student, the department of New and Newest History, N. I. Lobachevsky Nizhny Novgorod State University; Consultant, Government Apparatus of Nizhny Novgorod Oblast 603108, Russia, Nizhny Novgorod, Ulyanova Street 2 maslanov.dmitry@yandex.ru Другие публикации этого автора

Исследования политического развития постсоветских стран неразрывно связаны с изучением их государственных институтов, исполнительной и законодательной власти. С падением Советского Союза страны восточного блока встали на путь строительства демократии западного образца, в них началась, так называемая, «волна демократизации»: избираются государственные парламенты, президенты, местные органы власти. Россия не осталась в стороне от этого процесса. С началом третьей волны демократизации были предприняты попытки осмыслить основные критерии и результаты смены политических режимов, или иначе «транзита». «Транзитология» берет за основу схему «демократического перехода» (авторитаризм-переход-демократия), в которой демократия априори становится лучшей формой управления, а изучение переходных режимов становится поиском отклонений от западного варианта демократии. В отечественной науке исследования транзита образовали ряд концепций относительно российской политической реальности, например, «номенклатурная демократия», «деструктивная демократия» и др. ^{[1, 2, 3, 4]}.

Для «транзитологии» важным вопросом является влияние различных институтов на формирование или укрепление демократии, в частности, обсуждение преимуществ и недостатков президентской, парламентской и смешанной модели. Формой правления в России является президентско-парламентская республика, по-мнению некоторых исследовтелей не способствующая демократии. Хуан Линц, например, утверждает, что институт президентства может вызывать «коррозию» демократии ^[5]. М. Стивен Фиш, профессор политологии в калифорнийском университете, отмечает, что «анемия демократии в России может быть объяснена одним лишь институциональным выбором» ^{[19, p. 187]}. Развитие такой системы президентской власти не осталось без внимания как российских, так и зарубежных исследователей. Зарубежные исследования относительно отношения населения к политическому развитию уже становились предметом анализа ^[13]. В данной статье хотелось бы отразить исследования англоязычных авторов, которые анализируют влияние института президентства на сложившуюся в постсоветской России систему управления. Но посмотреть не только с институциональной стороны, но и со стороны исследований общественного мнения: как воспринимался сам институт и личность президента в российском обществе, исходя из ряда мало изученных опросов, проведенных зарубежными исследователями совместно с институтом социологии РАН, компанией Pew Research Center, и другими. Более того, сейчас все больше говорят о мягкой силе, как о неотъемлемой части успешной современной политики, в которой имидж государства является важнейшей составляющей. В этой связи интересно посмотреть, какой образ России формируется на Западе. Ведь эти исследования как транслируют существующие в зарубежном обществе представления, так и формируют образ страны, исходя из которого, западные политические элиты пытаются выстраивать отношения с ней.

Говоря об институциональном фасаде российской президентской системы, известный американский исследователь Мартин МакФол, бывший также послом США в России, утверждает, что не конституция 1993 года знаменует собой начало суперпрезиденциализма, что его определяют не те формальные конституционные нормы, которые были закреплены в ходе референдума. Основной его чертой является личное господство над безличной институциализированной администрацией, и наличие большого аппарата президента, который доминирует в бюрократии и законодательной власти ^[20]. Так Фиш утверждает, что «корни суперпрезидентциализма уходят глубже, чем в год принятия российской конституции <...> и не просто правовая форма является губительной для России» ^{[19, p. 179-181]}. Профессор университета города Глазго (Шотландия) Стивен Уайт размышляя о возможности «полу-президентской системы», отмечает, что в России премьер избирается не парламентом, а назначается президентом, парламент же должен лишь подтвердить его кандидатуру. Но если парламент отклонит президентского кандидата три раза подряд, то он должен распустить парламент и назначить новые выборы. Таким образом, основное решение за президентом. Автор добавляет в этой связи, цитируя итальянского исследователя Сартори, что «если это и «полу-президентская» система, то она вовсе не продумана» ^{[21, Р. 604-605]}. Более того, можно отметить мнение Х. Линца, который также упоминает о том, что основное конституционное положения для «нормального» президентства, которое бы исключало произвол власти – это запрещение переизбрания, необходимость согласительных и консультационных мероприятий при назначении премьера, прозрачный механизм импичмента, выборность судебных органов ^[5]. Как уже было замечено – выборность есть, но это рамки этой выборности определяются президентом. Стивен Уайт считает развитие суперпрезидентционализма результатом того, что именно конституция дала ему огромные полномочия. Он их перечисляет: «<...>издание президентских указов и накладывание вето на законы (хотя отмечает, что президент не может наложить вето на часть закона, только на весь, что хотя бы является полуограничителем), президент назначает главу конституционного суда, назначает министров, назначает (фактически) премьер-министра и др., <...> там самым российский президент более сильный, чем французский, такой же сильный как американский, но все же ближе всего к латиноамериканским президентам» ^{[21, р. 605]}. Нил Робертсон, профессор университета города Лимерик, замечает в этой связи, что «корни суперпрезиденционализма лежат в личной роли Б.Н. Ельцина и его стиле правления. <...> Институт президентства был изначально создан Б.Н. Ельциным в качестве средства обрести независимость России от советского государства и что бы отделить старые советские элиты от принятия важных государственных решений» ^{[22, p. 150-151]}. Стивен Уайт соглашается с ним, что этот шаг первого президента России был акцентирован идеей сохранения русской демократии ^{[21, р. 606]}. Профессор политологии Стэтстонского университета Юджин Хаски полагает, что Б.Н. Ельцин создавал гибрид советской и российской (видимо имеется в виду царской России) организационной структуры, а рост президентского аппарата — это попытка воссоздать учреждения, похожие на КПСС, которые будут следить за всеми областями политики и стремится к тому, что бы центральные указы на местах выполнялись. «Но это привело, – по мнению Ю. Хаски, – к «институциональной избыточности», администрация и аппарат президента стали перекрывать друг друга, свои возможности и ответственность стали смешивать с исполнительной властью» ^{[23, p. 7]}. Стоит отметить мнение Джеффри Хоскинга, известнейшего русиста, профессора истории Лондонского университета, который в своей монографии «Россия и русские» отмечает, что крушение КПСС образовало в России политический вакуум и Б. Н. Ельцин усмотрел возможность возглавить борьбу и предложил вариант президентской конституции, которая не наделяла парламент широкими полномочиями, какие есть, к примеру, в Великобритании ^{[24, c. 374, 376, 382]}. Р. Саква, известный специалист по изучению российских политических процессов, отмечает, что «сильная конституция 1993 года дала большие полномочия президенту, но Б.Н. Ельцин стал больше озабочен своей властью, нежели институционализированностью <...> если авторитарные лидеры заигрывают с борьбой подчиненных, то при Б.Н. Ельцине целые элитные группировки боролись между собой, что деинституцициолизировало политику». Как раз одна из таких элитных группировок и приведет к президентству В.В. Путина ^{[25, p. 265, 276]}. Но нельзя говорить об одностороннем освещении проблемы политики Б.Н.Ельцина и формирования системы суперпрезиденционализма, есть и другие мнения, представленные в разных работах ^{[6, 8]}.

У первого российского президента был уникальный шанс построить в стране новый политический режим, которой способствовал бы здоровому развитию государственной системы. Но, по мнению большинства исследователей, такого не произошло. С этим можно как соглашаться, так и нет, но отрицать факт становления в стране особо вида президентской власти, с широкими полномочиями главы исполнительной власти, нельзя. Но у этого, безусловно, были свои причины, которые заключались не только в личном желании Б.Н.Ельцина. В начале своего независимого состояния российская политическая система подвергалась воздействую различных акторов, как внутренних: с одной стороны старая партноменклатура, организованные бандформирования, получившие доступ к легальным способам получения сверхприбылей, формирующиеся олигархические группы, заявлявшие о своих политических амбиция; с другой стороны народ, который «хотел перемен», но после резкого обнищания и «демократического отрезвления» стал задумываться о целесообразности таких резких изменений. Так и внешних акторов: когда мир с замиранием смотрел на разворачивающуюся у них на глазах трагедию развала Советского Союза, обнищание российского населения и государственной казны, международные кредиторы и западные партнеры требовали от руководства страны определенных шагов, и выстраивания таких правил политической игры, которое не позволили бы им как потерять свои деньги, так и позволили бы приобрести собственность и новые рынки. Поэтому многое было направлено на то, что бы не допустить как коммунистического реванша, что бы ни олигархи, ни кредиторы не потеряли приобретенную собственность, так и сделать систему устойчивой к различным возможным потрясениям, в том числе внутренним. Вероятно, лишь хроническая слабость Б.Н.Ельцина, из-за его болезней и злоупотребления алкоголем, не позволила ему серьезно укрепить президентскую вертикаль, дав возможность группе олигархов и «семье» почти взять управление страной в свои руки.

Именно такой режим «семейного суперпрезидентициализма» дошел до В.В. Путина. Он, по мниению Генри Гейла, ведущего американского исследователя политических режимов и политики стран бывшего Советского Союза, был «<…> темной лошадкой, у которого поддержка была не более 4%, <...> но который был выбран «семьей» и все медиа-ресурсы были брошены на его поддержку. Благодаря «агрессии» и «удачному» стечению обстоятельств с вводом войск в Чечню и взрывами в Москве, благодаря созданному медиа ореолу вокруг этих событий, его рейтинг поднялся к выборам до более 50%» ^{[26, p. 146-148]}. Во время президентства В.В. Путина в России не менялась ни конституция, ни издавались законы, которые существенным образом меняли президентский строй. Но многие исследователи отмечают, что при новом президенте стало отмечаться усиление его власти, которая стала болезненно снижаться к концу правления Б.Н. Ельцина. В.В. Путин стал вводить более формальные механизмы влияния на своих подчиненных, стал отдалять от принятия политических решений старую экономическую элиту, семью которая буквально захватила власть в последние годы президентства Б.Н. Ельцина. В.В. Путин стал приближать к власти своих людей, на которых мог положиться, тем самым стал тасовать старые элиты. Он начал создавать вместо образа доминирующего над всем вождя, образ приятного человека, стал организовывать «легкий культ личности», отмечают Ричард Саква и Стивен Уайт ^{[7, c. 10-12; 21, p. 605-606]}. Особенно сыграло свою роль то, что новый президент был молодым и сильным, в отличие от старого и немощного предыдущего. Р. Саква считает, что в России произошла политическая метаморфоза: когда советское государство пало, на его месте образовалась демократическая Россия. Но политические неурядицы, экономический коллапс, необходимость централизации и преодоления сепаратизма вынудили власть искать пути преодоления ельцинской разрухи. Пришедший к власти В. В. Путин стал проводить политику усиления политической власти, государственничества, которая обеспечила бы порядок, экономический рост, интегрированность страны и защиту ее интересов за рубежом ^[27]. «Но Россия сейчас в политическом тупике, - считает Р.Саква, - даже если страна пойдет по пути демократии, все равно останутся ниши, где будет господствовать авторитаризм и варварство. Степень влияния центрального правительства неравна во всех регионах, более того, из-за борьбы исторического и территориального нарративов русская самоидентичность расплывчата» ^{[28, c. 120]}. Но не все разделяют такую точку зрения. Дэниел Трейсман, например, утверждает, что «современная спортивная и глянцевая Россия все еще остается ельцинской Россией. В этом есть как хорошее, так и плохое. Хорошее в том, что Россия при Ельцине никогда не была так плоха, как о ней думали. Плохая новость в том, что путинская постсоветская Россия менее стабильна и реформирована, чем считают ее сторонники» ^{[29, p. 59]}.

Таким образом, характеристики президентского правления и институционального фасада нельзя назвать позитивными. Они не подходят под определения «демократических», если исходить из реалий либеральных представлений о демократическом режиме. Уже сам выбор в пользу президентско-парламентской республики, по мнению зарубежных авторов, оставляет мало шансов для успешного «демократического перехода», а тем более тот вариант, который образовался на руинах советской власти. Образ главного российского политического института, который создается в зарубежных исследовательских кругах, исходит из того, что была совершена критическая ошибка выбора, он предопределил развитие авторитарных тенденций. Но стоит оговориться, что ситуация, в которой находились первые лица государства в момент прихода к власти, не располагала к другому выбору. Как уже было отмечено, на институциональный выбор влияло много факторов, как внутренних, так и внешних. Экономическое состояние, внутреннее и внешнее политическое состояние, общественное мнение, исторические и культурные предпосылки предопределили выбор системы.

В связи с этим, считаем, что исследования институционального фасада создавшегося строя не могут быть полными без исследования и отношения населения к институту президентства, той системе, которую он всецело представляет. Безусловно, осуществление установки «особого режима» не могло произойти без согласия населения страны, даже если этого требовали все другие влиятельные политические акторы. Выборы в России никто не отменял, и выборы выигрывали именно те люди, которые как олицетворяли «режим», так, одновременно с этим, его и создавали.

Гильерме О’Доннел ввел в научный оборот понятие «делегативной демократии», в которой президент рассматривается как воплощение нации, главный хранитель и знаток ее интересов. Его политика может не опираться на предвыборные обещания, он ставит себя выше всех политических партий и групповых интересов. Но она не отрицает выборность и демократию и, по существу, выборы формируют тот управленческий пул, который руководит государством по своему разумению на протяжении нескольких лет. Вершиной этой системы является президент ^[11]. Данная концепция поддерживается видными отечественными исследователями В.Я.Гельманом и А.П.Цыганковым по отношению и к постсоветской России ^{[9, 10]}. Г. Гейл соглашается с Гильерме О’Доннелом и указывает на то, что основной для населения является идея «сильной руки» - персонифицированная идея делегативной демократии, где демократические выборы происходят для того, что бы делегировать власть определенному властному кругу лиц и президенту, которые будут полностью отвечать за развитие страны ^[16].

Первого президента России Б.Н.Ельцина сложно назвать такой «сильной личностью». По опросам оценки его деятельности снижалась на протяжении всех 1990х годов. Вилльям Мишлер и Ричард Роуз отмечают, что снижалась как оценка правления Б.Н. Ельцина, так и повышался интерес к советскому режиму. Их анализ опросов показал, что на рубеже веков поддержка существующей на тот момент системы власти была на очень низком уровне. Поддержка второго президента России В.В. Путина была почти в два раза выше, чем поддержка Ельцина (по их шкале у Путина было 6 баллов, когда у Ельцина только 3,4) ^{[14, p. 826-827]}. Такую позицию подтверждают и российские исследования, согласно ВЦИОМ на протяжении почти всех 1990х годов уровень недоверия к президенту был около 80%, но стоит признать, что доверие к другим политическим фигурам было не на большем уровне.

Именно второй президент считается той «сильной личностью» или, согласно определению Л.Шевцовой, «сильной рукой» ^{[17, C. 47]}. Опросы ясно демонстрируют, что многие считали, что в России необходима такая «сильная рука» или «сильная личность». К 2008 году 55% респондентов полностью, а 34% частично соглашались с тем, что России нужен такой сильный правитель ^{[16, p.1368]}. Профессор Тимоти Колтон, профессор Гарвардского университета, крупнейший специалист по современной российской политике и Майкл Макфол, профессор, бывший в 2012-2014 годах послом США в России, замечали, что «российский электорат после прихода В.В. Путина к власти, был настроен на то, что он самый компетентный человек для решения вставших перед Россией проблем» ^{[16, p. 1370]}. В.В. Путин стал олицетворять позитив, который пришел на смену «пьяному» Б.Н. Ельцину. Более того, финансовое и экономическое фиаско конца 90х годов, сыграло положительную роль для образа президента внутри страны. Д. Трейсман, профессор калифорнийского университета, считает, что надежда на нового решительного молодого президента была очень высока в обществе, а финансовый и экономический подъем в начале 2000х, после экономического краха и девальвации национальной валюты, стал сильным толчком для его поддержки ^[15].

Но положительное отношение к В.В.Путину как лидеру и «сильной личности» не означает, что российский народ хотел видеть его несменяемым президентом. Почти каждый россиянин (96%) хотел бы выбирать лидера на свободных всеобщих выборах. При этом 87% из них считали, что такие выборы должны происходить в состязательном варианте. Не было поддержки и у не демократического варианта выборов - только 9% поддержали вариант «назначения» предыдущим президентом и голосования «за или против». Весной 2008 года, на фоне чрезвычайной популярности Путина, и на пике так называемых «жирных годов», только около 40% населения выразило сожаление, что он не изменил конституцию так, чтобы после двух сроков мог пойти на третий. Большее число людей (49%) говорило, что такие изменения буду плохой идеей, несмотря на то, что им очень нравится Путин как лидер ^{[16, p. 1370 - 1371]}. Таким образом даже такого популярного лидера как В.В. Путин, общественность не поддерживала как несменяемого президента с исключительными полномочиями. Кажется, что это четко характеризует демократический тренд в настроениях общества, только он демократический по отношению к своему выбору и возможностям, без относительно институционального определения.

По опросам можно сделать вывод, что население не разделяло друг от друга сущность представительной демократии и идею «сильной личности» (которая поддерживает суперпрезидентциализм). «Для россиян это не является противопоставлением, а лишь показатель того, что они считают, что данные политические формы идут вместе, являя собой идеальное сочетание», - считает Генри Гейл ^{[16, p.1368-1370]}. Исследователи говорят о том, что не многих русских можно было назвать поддерживавшими авторитарные тенденции. Хотя развитие современной ситуации может говорить об обратном, безоговорочная поддержка президента, которого называют на западе то «автократом», то «кровожадным тираном», не оставляет сомнений, что политический истеблишмент, а вместе с ним и научное сообщество больше склоняется к тому, что россияне подвержены авторитарным настроениям. Многие действительно желали, и желают видеть сильного лидера, который в большой степени неограничен в действиях другими учреждениями, но избран свободным волеизъявлением. При этом остается ощущение необходимости сильной ветви исполнительной власти, или верховного арбитра – «суперпрезидента», особенно в период нестабильности.

Таким образом, большинство англоязычных авторов, описывая транзит демократии в постсоветской России с институциональной точки зрения и опираясь на данные опросов российского общественного мнения по поводу отношения населения к президентам страны, сходятся на том, что в обществе была поддержка президента – «сильной личности», то есть именно такой, каким его предполагает суперпрезидентциализм. Властью в сложный исторический период был выбран, по мнению большинства зарубежных авторов, не совсем демократический институциональный фасад, с огромной ролью президентской власти. Это было продиктовано различными факторами: и как реакция на развал Советского Союза и необходимость отделить советскую номенклатурную элиту от принятия важных государственных решений, ибо она могла жаждать коммунистического реванша; и частично как элемент личной, но поддержанной населением, инициативы президента, который обозначил сильную, почти безотчетную президентскую власть в Конституции РФ 1993 года. Это было закрепление государственного управления в руках «хранителя демократии», который мог быть, при его легитимации посредством выборов, верховным представителем всего населения и вершить закон, если начались экономические или политические волнения. Это было и желание олигархических групп, которые в лице сильной, с элементами личной, исполнительной власти видели удобный инструмент воздействия на государство в целом. Нельзя отбрасывать и внешнее влияние, которое выражалась в надеждах на продолжение преобразований, которые позволили бы использовать Россию в своих экономических и политических интересах. Представленные опросы показывают, что та самая легитимация населением такого строя была реальной. Но дальнейшее развитие показало, насколько велика роль личности как в истории, так и в управлении политическими институтами. Несомненно, далеко не положительный образ, формируемый зарубежными исследовательским сообществом, нельзя не учитывать при выстраивании долгосрочных отношений с западными странами. Кроме того, население любой страны вправе само выбирать вектор развития политической системы, который считает для себя наиболее оптимальным в плане защиты социальных, экономических и политических интересов, и оно не обязательно должно повторять западноевропейские образцы.