Тема Севера в философии Ф. Ницше

Тюгашев Евгений Александрович кандидат философских наук доцент, Новосибирский государственный университет 630090, Россия, г. Новосибирск, ул. Пирогова, 2 Tyugashev Evgeny PhD in Philosophy associate professor of the Department of the Theory and History of State and Law and Constitutional Law at Nobosibirsk State University 630090, Russia, Novosibirsk Region, Novosibirsk, str. Pirogova, 2 filosof10@yandex.ru Другие публикации этого автора

Столкновения цивилизаций в ХХ веке серьезно изменили формат глобального порядка. В мировом сообществе вместо системообразующего противоречия по оси Запад — Восток на первом плане оказалось противоречие по оси Север — Юг. Ответом на вызовы современности стало конституирование философии Севера ^{[13; 14]}.

Философия Севера — это социокультурный тип философии, дополнительный к социокультурным типам западной и восточной философии. Содержанием философии Севера является рефлексия специфического отношения человека к миру в условиях Севера.

В философии истории с античности обсуждались неблагоприятные условия жизни на суровом Севере и вытекающая отсюда пассионарность «северных варваров», сталкивавшихся с цивилизациями благодатного Юга. Поэтому тема Севера неслучайно стала одной из ведущих тем в творчестве таких представителей философии жизни как А. Шопенгауэр, Ф. Ницше и О. Шпенглер.

На «северный текст» в трудах Ф. Ницше обратил внимание Э. Бертрам. В его интерпретации осмысление Ф. Ницше северного человека и культуры Севера — это способ обратиться к настоящему бытию в виде желанного Юга — Средиземноморья и Африки, а через него — к таинственному Востоку как первоисточнику всего европейского ^{[1, с. 358]}. По оценке Э. Бертрама, Север и Юг — это символы, а реальные ландшафты не значимы.

Т.С. Караченцева видит у Ф. Ницше только игру с северной лексикой. По ее мнению, северным самопозиционированием он дистанцировался от «человеческого, слишком человеческого», обусловленного привычным равнинным ландшафтом зоны умеренного климата ^{[4, с. 158]}. Разыгрываемая Ф. Ницше множественность смыслов лексемы «Север» (смерть, гиперборейство, холод глубокого познания) есть средство переосмысления традиционной семантики сторон света, поиска нового понимания Востока и Запада.

Таким образом, высказывается мнение о том, что Север для Ф. Ницше — всего лишь символ и средство поиска подлинной действительности. Я хотел бы обратить внимание на ницшевский образ Севера как рефлексию северной культуры, родного для него северного образа жизни. В связи с этим важным представляется замечание Э. Бертрама о том, что, северное христианство — родная земля духовно-нравственных движущих сил Ф. Ницше ^{[1, с. 79]}. Задача данной статьи состоит в демонстрации того, что для Ф. Ницше Север — не только символ, но и реальность культуры Северной Европы — Европы варварской, германской и протестантской в противоположность Европе средиземноморской, романской и католической.

В работе «Человеческое, слишком человеческое» Ф. Ницше противопоставляет плодородный, но бедный Юг и скудный, но богатый Север, сравнивая трудолюбие южан и северян. На Юге, как полагает он, прокормиться нетрудно. Поэтому ремесленники работают из нужды других: «Кузнец прилежен, потому что всегда приходит человек, чтобы подковать лошадь или починить телегу. Если бы не пришел никто, он слонялся бы по рынку» ^{[5, с. 286]}. Английские же рабочие стремятся больше заработать, стать сильнее, свободнее и респектабельнее» ^{[5, с. 286-287]}. Состоятельным на Севере стать труднее, что и вызывает общее уважение.

Как Север Ф. Ницше рассматривал регион Северной Европы, включая Германию. Как Юг он позиционировал страны средиземноморской культуры и Африку. Франция для него была страной, в которой соединены элементы культур Севера и Юга. Так, о французах он писал: «В характере французов есть наполовину удавшийся синтез севера и юга, который дает им способность понимать многие вещи и делать другие, которых англичанин никогда не поймет» ^{[8, с. 187]}. Чувственность и чувствительность тяготеющих к Югу французских интеллектуалов (например: «социология Огюста Koнта с ее римской логикой инстинктов» ^{[8, с. 63]}) он противопоставлял суровой немецкой душе.

Тему Севера Ф. Ницше развивал в рамках метафорической концепции климатических поясов культуры ^{[5, с. 181-182]}. В данной концепции модусы исторического времени ассоциируются с климатами. Историческое прошлое соответствует тропическому климату, в котором царят бури и страсти, изобилие жизни и антагонизмы. Ближайшее настоящее — это умеренный пояс культуры. В его духовном климате — светлое, но не сияющее небо, чистый, довольно неподвижный воздух, свежесть, а порою и холодный воздух. Поэтому воображение человека умеренно. «Для нас же и само существование умеренного пояса культуры — это уже прогресс», — писал Ф. Ницше ^{[5, с. 182]}.

Очевидно, что за настоящим следует будущее. Характеристика климатического пояса будущего Ф. Ницше в этой работе не дана. Только в произведении «Так говорил Заратустра» мы узнаем, что из будущего веют ветры ^{[7, с. 81]}. А ветер — символ и стихия Севера. Естественно предположить, что будущему должен соответствовать арктический пояс культуры.

В известной декларации «Мы гиперборейцы…» Ф. Ницше ассоциирует себя с Севером. В этой декларации он говорит о «человеке современности» (т.е. человеке умеренного климата) как о страдающим безысходностью, покорностью и терпимостью, «худым миром, трусливыми компромиссами, добродетельной нечистотой современных утверждений и отрицаний» ^{[9, с. 110]}. Гиперборейцы — люди прямоты, мрачного мужества, беспощадности и героического фатума.

Для северного климата характерны холод и высокая влажность. Именно так Ф. Ницше чувствовал Север: «Тут прощаешься с сырым Севером, со всяким водяным паром вагнеровского идеала» ^{[8, с. 388]}.

«Туманной» музыке Севера Ф. Ницше противопоставляет яркую музыку Юга: «Из необъятных пределов искусства, каковые есть и останутся антинемецкими и куда нет и не будет доступа немецким юношам, рогатым Зигфридам и прочим вагнерианцам, — гениальный ход Бизе, помогшего облечь в звуки новую — и такую древнюю — чувствительность, что до сих пор оставалась безгласной в культурной музыке Европы, чувствительность южную, смуглую, загорелую, но которую не понять из промозглого идеализма Севера» ^{[11, с. 22]}.

Идеализм Севера — это «промозглый идеализм», т. е. идеализм холодный, сырой и пронизывающий. Очевидно, что северный идеализм прочитывается через характеристики северного климата.

Напомню, что Ф. Шеллинг оценивал идеализм как северную позицию в мировой философии. В речь лейбницианца Ансельмо, участника диалога «Бруно…», Шеллинг вложил следующее суждение о «четырех странах света философии»: «…западу принадлежит как будто то, что у нас называют материализмом, востоку — интеллектуализм, югом мы можем назвать реализм, севером — идеализм» ^{[16, с. 568]}.

Ф. Ницше не атрибутировал идеализм исключительно Северу. Северный идеализм у него — это вырождение южного идеализма. Северный идеализм репрезентируется философией И. Канта: «Истинный мир!.. — замечал Ф. Ницше в отношении И. Канта. — Его нельзя достигнуть, существование его нельзя доказать, его нельзя обещать... Он выдуман как утешение, как мир, к которому человек обязан стремиться, как импульс. (В основе прежнее солнце, но уже просвечивающее сквозь туман и скептицизм; идея, сделавшаяся выспренною, бледна, отзывается севером и воззрениями кенигсбергского философа)» ^{[12, с. 167]}.

Комментируя это высказывание Ф. Ницше, Р. Дж. Холлингдейл пишет, что «истинный мир» Канта, бледный и туманный, символизируется северным положением Кенигсберга ^{[15, с. 307]}. Но характер и степень проработки И. Кантом онтологии также могут быть объяснены особенностями северного ландшафта.

Затрагивая вопрос о ландшафтно-географической детерминации философской мысли, историки философии обычно ограничиваются беглыми замечаниями на этот счет. Интересно наблюдение Т. Гомперца в отношении ионийской философии: «Потребность в ясной определенности представлений была, вероятно, изначальным свойством эллинского духа; прозрачность воздуха и ясность неба, обычно царящие в стране, четкие контуры гор, далекие, и все же по большей части не беспредельные горизонты — все это должно было усилить врожденную греку склонность к ясности» ^{[3, с. 28]}.

Напомним, что Гегель сравнивал мифологии Северной и Южной Европы по признакам «определенность — неопределенность». «…В религиозной области… — писал он — существенное преимущество греческой мифологии над северной состоит также и в том, что в первой отдельные образы богов разработаны до полной пластической определенности, между тем как в последней они погружены в туман мутной неопределенности» ^{[2, с. 205]}.

Философское мировосприятие представляется ландшафтно обусловленным. Не случайно его отдельные характеристики маркируются типичными природными явлениями. Например, в отношении содержания философий стран Северной Европы часто использовалась метафора тумана, сопоставимая с аристофановской метафорой «облака», примененной к учению Сократу.

Ф. Ницше исходил из принципа ландшафтной детерминации мировосприятия. Так, музыка Юга ассоциировалась у него с «синевой сладострастного моря и сиянием средиземных небес», с «самовластным, верящим в себя бытием» ^{[8, с. 187]}.

В свою очередь мировосприятие, с его точки зрения, запечатлено в культурном ландшафте. Размышляя над застройкой Генуи, он видит в ней выражение духа отважных и самовластных людей: «Они жили и хотели жить дальше — об этом говорят они мне своими домами, построенными и украшенными на целые столетия, а не на мимолетное время: они хорошо относились к жизни, как бы зло ни относились они зачастую друг к другу ... Вся эта местность обросла великолепной, ненасытной горячкой обладания и добычи, и подобно тому как эти люди не признавали за далями никаких границ и в своей жажде нового воздвигали новый мир рядом со старым, так и у себя на родине каждый из них постоянно восставал на каждого, изощряясь в подчеркивании своего превосходства и пролагая между собою и своим соседом водораздел личной бесконечности. Каждый наново завоевывал свою родину для себя, превозмогая ее своими архитектоническими затеями и переделывая ее как бы в собственный дом на загляденье. В градостроительстве Севера импонирует закон и общая тяга к законности и послушанию; при этом угадывается то внутреннее самоуравнивание и самоупорядочение, которое должно было владеть душой всякого строителя. Здесь же на каждом углу ты находишь себедовлеющего человека, знающего толк в море, приключении и Востоке, человека, который ничуть не расположен к закону и соседу, как к чему-то набивающему оскомину, и завистливым взглядом мерит все уже установленное, старое: с удивительным лукавством фантазии тщится он, по крайней мере мысленно, установить еще раз все наново, наложить на все свою руку — свое чувство, — хотя бы на одно лишь солнечное послеполуденное мгновение, когда его ненасытная и меланхоличная душа почувствует однажды насыщение и взгляду его сможет открыться только собственное и ничего чужого» ^{[6, с. 488-489]}.

Как видим, в культурном ландшафте Юга Ф. Ницше подмечает объективированную волю к жизни и власти, атомизированность, автаркию и индивидуализм южного бытия. И признавал характерными для южной культуры недоверие и подозрительность к природе, человеку и духу ^{[6, сс. 536, 553]}.

Из этого следует, что философия, опирающаяся на чувство подозрения, должна иметь южные, средиземноморские корни. Тогда уверенно можно отнести к философам подозрения, не доверявшим чувственному миру, Анаксимандра, Гераклита, Парменида и Сократа.

Христианство, проповедовавшее деятельное сострадание к неудачникам и слабым, Ф. Ницше оценивал как малоподходящее для жителей Севера: «Мы, северяне, без сомнения, происходим от варварских рас, и у нас плохие способности к религии» ^{[8, С. 63]}. Реформацию и Ренессанс он сравнивал как явления, по-разному выразившие северное и южное отношение к христианству.

В Ренессансе Ф. Ницше видел торжество царство «индивида», презрение к авторитетам и освобождение мысли, победу образования над высокомерием родовой знати, восторженную любовь к науке, пламя правдивости и отвращение к пустой внешности и эффекту ^{[5, с. 181]}. Но Юг расточителен, а общественные движения быстро истощаются. Поэтому Возрождение быстро исчерпало себя.

По сравнению с Югом Ф. Ницше характеризует Север как более доверчивый и отсталый, поверхностный (плоский) и ограниченный, простодушный и добродушный, чистосердечный ^{[6, с. 537]}. В то же время северные натуры, подобно бобрам, угрюмы и тяжеловесны, постоянны, предусмотрительны и основательны ^{[10, с. 560]}.

Реформация — «иссушающий и вульгарный дубликат итальянского Ренессанса» ^{[11, с. 381]} — еще более продвинула «одобродушивание». Но благодаря ей возросли «подвижность и непоседливость духа, его жажда независимости, его вера в право на свободу, его “натуральность”» ^{[6, с. 553]}. Заметим, что такой успех можно объяснить отмеченными чертами северного духа — постоянством и основательностью.

Ф. Ницше был в восторге от Юга, от его утонченности и изысканности. Но свои надежды он связывал с духовным пробуждением мужицкого, плебейского европейского севера, который будет способен возродить забытые пласты средиземноморской культуры.

Таким образом, для Ф. Ницше тема Севера –– это тема будущего. Юг полон жизни, ярок и ненадежен, а пасмурный, невзрачный Север подхватывая эстафету истории, сохраняет верность истокам культуры.