Предпосылки зарождения отечественной юридической науки как социального института

Кожевина Марина Анатольевна доктор юридических наук, кандидат исторических наук профессор, Омская академия МВД России 644048, Россия, Омская область, г. Омск, ул. П. Ильичева, 5, оф. 28 Kozhevina Marina Anatol'evna professor of the Department of Theory and History of Law and State at Omsk Academy of the Ministry of the Interior of the Russian Federation 644048, Russia, Omsk Region, Omsk, Pyotr Iliechev's str., 5, of. 28 kozhevina1@rambler.ru Другие публикации этого автора

История науки — сложный процесс, поэтому на первый взгляд простой вопрос «когда возникла и как развивалась отечественная юридическая наука?», не имеет однозначного ответа. Нелегко определить — что послужило началом, явилось толчком к становлению науки? И если посредством периодизации устанавливаются хронологические параметры исторических событий и выделяются взаимосвязанные внутренние комплексы, указывающие на качественные изменения в развитии данного объекта, то не просто вычленить и этапы этого качественного развития, так как необходимо знать: что является мерилом качества, какой факт считать наиболее значимым в определении границ перехода объекта из одного качества в другое? Какой критерий положить в основу периодизации?

Согласно теории Фернана Броделя о множественности временных потоков и ритмов, периодизация не может быть единой для всех сфер общественной жизни ^{[3, с. 8]}. Следовательно, чтобы понять специфику внутреннего развития того или иного исторического процесса, необходимо выявить эти потоки, выделить структуру каждого периода, его особенности, взаимосвязи и взаимодействие фактов, указывающих как на его противоречивость, так и смысловую завершенность.

Немногочисленная современная литература по историографии отечественной юридической науки предлагает несколько вариантов хронологии истории отечественной юридической наука. Так, например, В. А. Томсинов в дореволюционном периоде первым этапом определяет XVIII век, второй относит к первой трети XIX века, следующий связывает с событиями второй трети XIX века, четвертый этап приходится на последнюю треть XIX века и начало ХХ столетия, отдельно выделяется советский период отечественной юридической науки и современный период, начавшийся после распада СССР ^{[36, 37, 38]}. В основу периодизации ученый кладет критерий уровня и степени развития юридического образования и юриспруденции в целом. Иную периодизацию истории отечественной юридической науки предложили авторы энциклопедического издания «Правовая наука и юридическая идеология в России». В дореволюционном периоде выделяется четыре этапа: семейно-маностырский (допетровский), академический, западноевропейский (университетский) и «золотой век» российского правоведения. Отдельно рассматриваются советский и современный периоды истории ^{[18, с. 9]}. В основу периодизации положен критерий развития отечественного общего и юридического образования, прежде всего университетского.

Предложенная периодизация, на наш взгляд, не отражает процесс развития отечественной юридической науки, критерии не вбирают главные характеристики науки как социального института. Мы бы в качестве критерия периодизации выделили процесс институционализации отечественной юридической науки. Этот процесс связан с особенностями научной деятельности, а именно: с возникновением и осознанием научных проблем, с развитием эмпирической базы правоведения, с творчеством и инновациями в правоведении, с юридическим образованием и профессионализацией научной юридической деятельности, с развитием индивидуального и коллективного факторов в науке, с этосом науки, с организацией и управлением научной деятельностью, с популяризацией научного знания о праве, с социокультурной, политической, экономической и иной обусловленностью научной деятельности.

На основе этого критерия, выделим три периода в истории отечественной юридической науки: дореволюционный (XVIII–начало XX вв.); советский (1917 г.–конец ХХ века); современный (рубеж ХХ–ХХI вв.–настоящее время). Таким образом, отечественная юридическая наука начинает складываться на рубеже классического и постклассического периодов развития науки.

Институционализация связана, прежде всего, с формированием различных типов социальной деятельности в качестве социальных институтов ^{[33, 28, с. 160]}. В нашем случае это процесс обособления юридической научной деятельности от практической юриспруденции.

Можно выделить и две стадии этого процесса. На первой стадии при особых социально-экономических и политических условиях возникает определенная общественная необходимость в формировании и развитии нового типа деятельности. Такая потребность побуждает общество создавать соответствующие организационные структуры и систему регуляторов (социальных норм) этой деятельности, что, в свою очередь, позволяет на основе социальных норм, признаваемых творческой личностью, сформировать некое сообщество, объединенное интеллектуальными и ценностными ориентациями и ожиданиями. В завершении этой стадии осуществляется интеграция научной и иных видов деятельности в рамках существующих общественных отношений (экономических, политических, культурных и т.п.). Благодаря этому устанавливается своеобразный формальный и неформальный контроль общества над научной деятельностью. Одним словом, на этой стадии наука зарождается, структурируется, социализируется и формируется в систему.

На второй стадии процесса наука уже функционирует как система (подсистема) в рамках социальной системы, позволяющая творческой личности и творческим коллективам адаптироваться к ее уже сложившимся нормативным требованиям. На этой стадии формируются социально-психологические механизмы, обеспечивающие стабильность и устойчивость внутренней организации науки, а также обеспечивающие ее устойчивость и стабильность как социального института.

Следуя изложенному выше, выделим, соответственно, и два этапа в развитии отечественной юридической науки в дореволюционной России. Первый — рубеж XVII-XVIII вв. – 1830-х гг. XIX столетия; второй — середина XIX века – начало ХХ столетия. На каждом из этапов решаются свои задачи и степень (полнота) их решения позволяет судить о наличии, отсутствии или стадии формирования характерных черт отечественной юридической науки.

Время предпосылок зарождения российской юридической науки у большинства исследователей не вызывает сомнения — канун и период реформ Петра Великого ^{[12, 16, 31, 39]}. Однако в определении этапов развития существуют разногласия, но как нам кажется, все-таки принципиального значения они не имеют. Важно, что каждая из позиций позволяет взглянуть на проблему с различных точек, выделить значимые для исследования критерии. Как не парадоксально, все взгляды объединяет различное понимание самого термина «наука». Одними наука воспринимается как система знаний о праве, другими как средство получения знаний о праве, иными как теория, основанная на определенной практике и т.д. В целом же такая поликартина является доказательством эволюции и самой науки, и понятия о ней, указывая на сложность и многогранность процесса.

Выделим основные факторы, повлекшие рождение научной, теоретической юриспруденции в Российском государстве, и формы ее проявления на первом этапе становления. В качестве детерминанты следует рассматривать события рубежа XVII–XVIII–первой половины XVIII вв. В первую очередь, это петровские реформы, когда страна совершила громадный рывок в экономическом и политическом развитии, заняла свое достойное место в ряду великих держав Европы. К факторам, воздействующим на генезис и становление отечественной юридической науки можно отнести законотворчество, юридическое образование, функционирование юридического профессионального сообщества, организационно-правовые основы научной деятельности, развитие сети научной периодики и базы научного книгопечатания, научную этику и общественный контроль над научной деятельностью.

Итак, «русская первоначальная юриспруденция есть собственно юриспруденция дъяческая. Дьяк или клерк — сие таинственное, дивное существо в истории законода­тельств», — писал в середине XIX века Ф. Л. Морошкин ^{[15, с. 214]}. Вплоть до середины XVII столетия отечественная юриспруденция действительно носила прикладной характер, знания законов и умения их толковать формировались, прежде всего, в судопроизводстве.

«Вершиной же русской средневековой правовой культуры» признано считать Уложение царя Алексея Михайловича. Современные исследователи рассматривают Уложение как первую попытку систематизации (кодификации) русского права, отмечают достаточно высокий уровень юридической техники, ясность и доступность языка, в целом логичную структуру текста ^{[29, с. 120]}. Соборное Уложение 1649 г. положило начало активной законодательной деятельности, распространению новых разновидностей форм права (уставов, новоуказных книг и.т.п.). К концу века русскими царями было издано более тысячи узаконений ^{[36, с. 11]}. Одновременно Соборное Уложение завершило относительно самостоятельный этап в раз­витии русского права и государства. В. Н. Синюков определяет его как этап классического русского права, при этом последующий XVIII век связывает с «кризисом национального права», когда «утвердился стиль глобальных преобразований «сверху» при полной пассивности и даже сопротивлении «не смыслящего» в государственных де­лах населения и его представителей» ^{[29, с. 127]}. Новый период развития российской государственности и правовой системы «открывается грандиозной реформаторской деятельностью Петра I». С начала XVIII в. Россия переживает глубокие преобразования, природа и смысл которых до сих пор не имеют однозначных оценок и вызывают острые философские и научные дискуссии ^{[29, с. 127]}.

И если сегодня спорными остаются вопросы преемственности политико-правовых традиций московского и петровского периодов истории российского государства, позитивного или негативного их влияния на русскую правовую культуру, то относительно глубины и значимости общественно-политических преобразований первой четверти XVIII века для генезиса научной юриспруденции в России дискуссии вряд ли уместны.

К концу XVII века прикладная юрис­пруденция уже не отвечала потребностям времени. Реформы Петра I, направленные в первую очередь на модернизацию государственной системы, не в меньшей степени затронули другие сферы жизнедеятельности российского общества. Новые условия породили потребность реформирования системы законодательства, ее структуризации, а, следовательно, формирования сообщества юристов-профессионалов, расширения круга юридически образованных лиц, способных научно обосновать и осуществить эти преобразования. Неслучайно исторический опыт начало XVIII столетия уже в начале XIX века рассматривался российскими правоведами как основополагающий в процессе развития отечественной теоретической юриспруденции и юридического образования. Например, в статье «Старание Петра Великого о введении в России теоретического образования юношества в Правоведении» ^[13] профессор А. П. Куницын один из первых предпринял попытку проанализировать причины социализации научного знания. Он писал: «И так начало теоретического образования по части правоведения в России должно относить к царствованию Петра Великого». При этом указывал на незначительную связь предшествующей истории с процессом зарождения отечественной юридической науки – «…практическое же законоискусство не может доставить полного и систематического познания (курсив наш — М. К.) о началах Права» ^{[13, с. 253, 256]}. «Полное и систематическое познание права» он связывал со значимыми для науки факторами — систематизацией законодательства, массовым юридическим образованием и формированием профессионального юридического сообщества. «От проницательного ума его (Петра I — М. К.), — отмечал А. П. Куницын, — не скрылась и та истина, что для надлежащего исполнения и охранения силы законов необходимо нужны просвещенные блюстители оных, ибо и самые ясные законы для несведущего человека бывают темны» ^{[13, с. 253]}. Аналогичные оценки реформ Петра I мы находим и в работах И. Васильева, Ф. Морошкина, А. Благовещенского, А. Станиславского и др. ^{[5, 15, 2, 31]}.

Более глубокому осмыслению процессов петровской эпохи, повлиявших на становление отечественной юридической науки, подверг П. П. Пекарский, издав в 1862 году двухтомное сочинение «Наука и литература в России при Петре Великом» ^{[16, 17]}. В первом томе он выделяет общие тенденции образовательной политики Петра I. Особую роль отводит самому русскому царю с его неуемной тягой к знанию европейской культуры. Связывает будущее развитие отечественной науки с издательской деятельностью русских типографий за рубежом и в России, с опытом сотрудничества в части «введения наук в России» с немецкими и французскими учеными, с развитием библиотечного движения, с организацией переводов иностранной литературы, с открытием отечественных учебных заведений и Российской Академии наук. Таким образом, П. П. Пекарский первый выделил и проанализировал основные источники институционализации отечественной науки.

Позже, обобщая опыт изучения реформ первой четверти XVIII в. в контексте истории отечественной юридической науки, Г. С. Фельдштейн приходит к выводу о том, что в недрах петровских реформ находится исток двух основных «течений в истории русской научной (курсив наш — М. К.) мысли» — практического, связанного с созданием «класса юристов-практиков», и теоретического, основанного на «философской обработке» европейской правовой традиции ^{[39, с. 48, 57]}. Первое течение получило развитие в области правотворчества и судопроизводства, второе — в академическом университетском образовании и в популяризации юридического научного знания. К такому выводу приходит и В. Э. Грабарь в работе «Материалы к истории международного права в России (1647-1917)» ^{[7, с. 34-37]}. Развитие юридической науки в России отечественные правоведы видят, прежде всего, в неразрывной связи с процессом систематизации отечественного законодательства (курсив наш — М. К.), который наиболее активно протекает под воздействием петровских нововведений.

Исследуя правовое развитие России, профессор Н. В. Латкин отмечал, что «единственным источником в императорскую эпоху признается закон. Обычай, игравший такую роль в области права в удельно-вечевой период и в Московском государстве, отступает теперь совершенно на задний план, и, если не всегда de facto, то de jure совсем утрачивает значение фактора образования права» ^{[14, с. 3]}. Главную причину «господства закона в качестве основного источника права», ученый вполне обоснованно связывал с единственно господствующей законодательной властью в лице российского самодержца, «воля которого творила закон». В. Э. Грабарь, анализируя практику создания актов международного права, отмечал, что законотворческой деятельностью «интересовался только чиновничий люд, принимавший непосредственное участие в …делах государства». Однако значительная часть издаваемых законов, составлялась при непосредственном участии, а порой и самим царем. В частности, указывается Воинский устав 1716 года, Морской устав 1720 года. «…Через собственный наш труд собрано и умножено», – читаем в первом из документов, и – «…выбрано из пяти морских регламентоф…прибавили, что потребно, еже чрез собственный наш труд учинено», – во втором ^{[7, с. 43-44]}. Неординарная личность Петра Алексеевича, его стремление к постижению европейского государственно-правового опыта, еще в большей степени усиливали фактор правового воздействия на общественную жизнь в первой четверти XVIII столетия.

Эффективность правового регулирования связывалась Петром I с установлением и поддержанием режима законности, который сводился к следующим положениям: а) осуществлению государственной и судебной деятельности только «по… великому государеву указу и Соборному Уложению»; б) недопущению самопроизвольного толкования законов, только с позволения государя ^{[27, с. 186-188.]}; в) доступности закона посредством тиражирования и опубликования ^{[20, с. 88-89]}; г) обязанность всех государственных служащих знать законы и т.д. ^{[24, с. 216]}. Все требования согласовывались с юридической политикой, направленной на строительство «регулярного» (полицейского) государства, совершенствование законодательной практики и юридической техники, на формирование профессионального сообщества государственных служащих.

Реформы первой четверти XVIII века сопровождались активной законодательной деятельностью. В среднем принималось почти две сотни царских ука­зов в год ^{[36, с. 30]}. Потребность в упорядочении законодательства была настолько очевидной, что уже в 1700 г. царем инициируется процесс «пересмотра и исправления Уложения 1649 года», создается Палата (комиссия) «для учинения Уложения и всех указов, после того состоявшихся» ^{[36, с. 31]}. Указ Петра I, по-видимому, был издан в развитие Именного указа царей Ивана и Петра Алексеевичей от 6 июня 1695 г. «О сочинении во всех приказах проектов для пополнения Уложения и новоуказных статей» ^{[19, с. 204]}. Несколько позже этот опыт законотворчества исследовался и по достоинству был оценен Н. Калачевым. Он опубликовал «Материалы для Сводного уложения 1701 года» в журнале «Архиве исторических и практических сведений, относящихся до России» в 1863 г. ^[1], сыгравшем огромную роль уже в XIX веке в популяризации юридических знаний и формировании эмпирической базы для исследований истории русского права.

Итогом работы Палаты стал проект «Новоуложенной книги», который, как считает Н. В. Латкин царского одобрения не получил, несмотря на то, что несколько раз в течение 1701-1704 годов перерабатывался и даже сопровождался проектом указа о его введении ^{[14, с. 14]}. Скорее всего, проект не отличался качеством и юридической техникой. В тоже время начало было положено и, как показывает практика, процесс не только не приостановился, а получил дальнейшее развитие и напрямую связан с работами по систематизации российского законодательства как в XVIII веке, так и в первой трети XIX столетия. М. М. Сперанский в «Обозрении исторических сведений о своде законов» указывает на эту связь, при этом уделяет особое внимание среди петровских комиссий так называемой «апухтинской комиссии», которая работала в 1714–1718 гг. по составлению Сводного Уложения. Вместе с тем М. М. Сперанский считал, что нового систематизированного акта так и не получилось, был создан лишь адаптированный к современности текст Соборного Уложения Алексея Михайловича, поэтому в Указах Петра I в последующем содержится требование «всякие дела делать и вершить все по Уложению» ^{[30, с. 13]}.

В целом проблема создания унифицированного законодательного акта оставалась на протяжении всего петровского времени. Об этом свидетельствует изданный Именной Указ от 28 апреля 1718 года об изучении Сенатом Шведского Регламента и составлении российского закона с сохранением тех положений иностранного законодательства, которые в «Шведском Регламенте неудобны или с ситуацией сего Государства несходны, и оные ставить по своему рассуждению, и поставя об оных, докладывать, так ли им быть» - гласил Указ царя ^{[22, с. 565]}. Сенат создал свою комиссию в 1720 году ^{[23, с. 759-760]}, в которую вошли три иностранца, состоявших на русской службе: вице-президенты Камор-Коллегии и Юстиц-Коллегии барон М. Ф. фон Нирот и барон Г. И. фон Бревер и советник Х. А. Вольф, а также пятеро русских государственных деятелей: надворные и поместные судьи Сте­пан Клокачев и Афанасий Козмин-Короваев, обер-комиссар Ефим Зыбин, советник Ревизион-Коллегии Федор Наумов и ландрихтер Санктперербужской губернской канцелярии Феодосий Мануков ^{[36, с. 41-42]}.

М. М. Сперанский считал и эту комиссию изначально обреченной на неудачу. «Легко можно представить препятствия, кои и на сем новом пути встретились от разности в языке, – писал он, – от недостатка све­дущих людей, от коренного несходства двух разных систем зако­нодательства и особенно от того, что собственное свое законопо­ложение, разнообразное и противоречащее, не было еще сводом установлено, и, следовательно, не представляло никакой возмож­ности определить с достоверностию, что должно в нем считать действующим и что отмененным. От сего новая Комиссия, мно­гократно изменяясь в составе своем, после тщетных начинаний с кончиною императрицы Екатерины Первой пресеклась, не оста­вив по себе никаких последствий» ^{[30, с. 14-15]}.

Однако наши современники А. С. Замуруев, а вслед за ним и В. А. Томсинов считают, что заявление М. М. Сперанского слишком категорично. Исследуя фонды Российского архива древних актов, ученым удалось реконструировать структуру сводного Уложения, которое предполагалось издать в трех книгах: первая книга — «О земском суде», вторая книга – «О криминальных делах», третья книга — «О делах гражданских» ^{[36, с. 43-44]}. Но позже структура была изменена. Все русское право делилось на две части. Первая часть включала книги «О процессе, то есть тяжбе или деле судебном и о лицах, к суду подлежащих» и «О процессе в государственных, розыскных и пыточных делах». Вторая — книги «О криминальных делах», «О гражданских делах», «О государственных злодействах», «О публичных преступлениях» ^{[36, с. 44]}.

Воссозданная структура сводного Уложения позволила коллегам сделать важный вывод о том, что попытки Петра I создать в России новый свод законов «не были бессмысленными уже хотя бы потому, что выявили истинное со­стояние русской правовой культуры вообще и качество русской юриспруденции в частности». Неудачи работ по систематизации российского законодатель­ства они связывают с отсутствием должной методики, способствующей в условиях первой четвер­ти XVIII века создать совершенный законодательный сборник, «когда объем законодательного материала возрос в несколько раз и законодательная деятельность стала намного бо­лее интенсивной, когда в результате реформ появилось множе­ство новых законов, противоречивших прежнему законодатель­ству». «Для создания в таких условиях приемлемого по качеству нового уложения требо­валась принципиально другая методика систематизации действу­ющего законодательства – совокупность приемов, предполагаю­щих применение научных критериев классификации правовых институтов, использование теоретических принципов располо­жения правового материала. А это, в свою очередь, подразумева­ло существование теоретической или научной юриспруденции, а также ее носителей — ученых-правоведов» ^{[36, с. 45]}.

Надо отметить, что Петр Алексеевич осознавал этот факт и, согласно своему пониманию, стремился к решению вопроса о создании сообщества людей, которые «повинны юриспруденцию и прочия права твердо знать» ^{[16, с. 157]}.

Серьезные задачи, поставленные перед Россией, требо­вали государственных служащих с новым мышлением и соответствующим образованием, поэтому петровский девиз «аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую» определил содержание образовательной политики ^{[11, с. 23]}.

Первым учебным заведением, в котором преподавались неким Иоанном Рахмутом «этика и политика», по мнению Н. М. Коркунова, стало открытое в 1703 году «нарышкинское» училище. Его директором был Эрнест Глюк «лифляндский препозит, ныне полоняник». Называлось оно так, потому что находилось в старом доме умершего боярина Василия Федоровича Нарышкина, и в 1715 году было закрыто ^{[12, с. 249]}. В целом же организацию практического обучения законоискусству исследователи XIX столетия связывают с учреждением коллегии-юнкеров. Данный аспект находит юридическое закрепление в Генеральном регламенте в гл. 36, геральдмейстерской инструкции от 5 февраля 1722 г. и в Табели о рангах ^{[39, с.49-50]}.

Так герольдмей­стерской инструкцией предписывалось учредить «кратную школу для изучения гражданских и экономических дел». Табель о рангах определяла «что коллежским правлениям надле­жит». А именно, «что касается до правого суда, также торгам внеш­ним и внутренним к прибыли Империа и экономии, в чем над­лежит их свидетельствовать. Которые обучатца вышеписанным наукам, тех из колегеи посылать в чужие краи по несколку, для практики той науки. А которые знатные услуги покажут, те могут за свои труды производитца ранги выше, как то чинитца и в во­инской службе, кто покажет свою какую выслугу. Но сие чинить в Сенате толко, и то с подписанием нашим». Табель о рангах определила также число юнкеров, какое могло быть в каждой коллегии, а именно «по 6 и 7 человек или меньше, а ежели более надобно, то с доклада». Обучение основывалось на «прилежном списывании дел» и практическом их производстве «под управлением секретаря».

О последствиях такого метода обучения позже говорил С. Е. Десницкий в речи «Юридическое рассуждение о пользе знания отечественного законоискусства...»: «…никто нетокмо из дворян и достаточных, но ниже из учащихся охотно не желал подвергнуть себя... бесконечной переписке громад бумажных. От чего на последок то произошло, что господа отстали совсем от толь трудныя науки, вместо себя определяют теперь слуг своих учиться сему знанию» ^[10]. Ф. Л. Морошкин такую ситуацию рассматривал в контексте историко-психологического фактора. «Вот начало русской юриспруденции — начало весьма неблистательное: холопы защищают в суде права своих хозяев», – пишет он, а далее указывает причину: «… дворянство стыдилось знать законы своего Отечества, чтобы не прослыть подъячими…». «Наука — плод терпения и личных талантов, не привлекала к себе… Он (дворянин – М. К.) стыдился науки, чтобы не сочли педантом — стыдился знать законы, по коим устраивается и сохраняется государство — законы, коими защищается личность и собственность гражданина — стыдился имени благовоспитанного человека» ^{[15, с. 215]}.

Николай Михайлович Коркунов оценивал эту первую попытку «изучения права» как неудачную. «Не ими заложено было первое начало русского правоведения», — писал он ^{[12, с. 250]}. Развитие отечественной юридической науки ученый связывал с созданием отечественных университетов во второй половине XVIII–первой половине XIX вв. Однако нельзя не учитывать и того широкомасштабного законотворчества начала XVIII столетия, которое требовало не только серьезной юридической практики, но и хороших знаний, как отечественных правовых традиций, так и зарубежного опыта. Попытки привлечения в качестве консультантов иностранных юристов следует рассматривать в ряду предпосылок развития российской юридической науки

Так, в 1715 году он поручил генералу Адаму Адамовичу Вейде разыскать в Лифляндии и за границей людей, обучен­ных наукам, и в том числе юриспруденции, для государственной службы в России. А. А. Вейде, выполняя государево поручение, спрашивал его величество: «Понеже мне повелено ученых и в правостях искусных людей, для отправления дел в коллегиях, достать, для того я в нижайшем подданстве требую ре­золюции, какой трактамент мне каждому обещать и давать ли им свободные квартиры». Петр I начертал на это следующую резо­люцию: «По 500 рублев и готовый, без найму, двор» ^{[21, с. 165]}. В числе тех, кому было дано аналогичное поручение, были дипломат Абра­м Петрович Веселовский и сын царского шута Никиты Зотова Конон Никитич Зотов, проходивший за границей обуче­ние морскому делу ^{[36, с. 46-47]}.

Привлекая на русскую службу иностранцев, обладавших юридическими знаниями и опытом работы в бюрократических учреждениях, царь Петр хорошо понимал, что для решения «кад­ровой проблемы» одной такой меры недостаточно. Г. С. Фельдштейн, ссылаясь на выводы П. Боровского и Д. Толстого ^{[3, 34]}, полагал, что «самым целесообразными путями к решению задач этого рода, по условиям того времени, была, с одной стороны посылка молодых людей в чужие края для ознакомления с юриспруденцией, а с другой, выписка обладающих соответствующими знаниями иностранцев» ^{[38, с. 48-49]}. На это указывает и требование Петра I «призывать в Его царского Величества службу, в обер-аудиторы из чехов, которые юристпруденции, а також и словенскому языку искусны, также для такого ж обучения послать туда пять человек из русских шля­хетских детей» ^{[26, с. 175]}.

Г. С. Фельдштейн считал, что мысль о развитии теоретической юриспруденции зародилась у царя «под влиянием его бесед с Лейбницем» ^{[39, с. 58]}. Этот аспект детально рассматривал П. П. Пекарский, посвятив отдельную главу своей книги глубокому анализу «сношения Петра Великого» с известным немецким юристом и «проектам последнего о введении наук в России» ^{[16, с. 25-33]}. Готфрид Лейбниц впервые встретился в Петром I в 1697 году в Ганновере во время его Великого посольства, затем переписывался с ним и встречался еще два раза. Осенью 1712 года после беседы с ученым в Карлсбаде, российский монарх издал Указ о принятии Лейбница на русскую службу в должности тайного юстиц-советника. В таком статусе он прибывал в нескольких государствах, рассматривая эту работу лишь как средство к существованию. П.П. Пекарский оценивал этот факт следующим образом: «Лейбниц не был похож на современных ему германских ученых: предаваясь изучению наук, делая открытия в них, он вместе с тем любил придворную атмосферу и успевал иметь доступ к ней. В то же время по отзыву Фонтенелля, наш философ был не чужд страсти к стяжанию и деньгам. Быть может, под влиянием этих наклонностей он так легко обнадеживал, что с приведением в действие его предположений зацветут науки и искусства в России. Невозможно представить себе, чтобы гениальный ученый не ведал, что просвещение, если думать серьезно о распространении его, никогда не может явиться у народа в том виде и в таких пределах, в каких бы желали видеть его отдельные лица» ^{[16, с. 25-33]}.

И все-таки, общение с «известным в Европе» ученым имело свои положительные последствия. Например, рассуждения Г. Лейбница во время встречи с Петром I в Торгау в октябре 1711 года об открытии в России Академии наук и университетов. В 1712 году ученый составил план их учреждения и передал российскому самодержцу. В 1714 году в немецком журнале «Welt Spiegel» появилось следующее сообщение: «Говорят, что его царское величество предполагает учредить в Петербурге акаде­мию. Если это правда, то со временем этот город сделается и за­мечательным и громадным, так как и теперь уже он довольно обширен» ^{[36, с. 56]}.

В 1716 году Г. Лейбниц представил Петру I записку «О введении образования и наук в России», в которой рассуждал о том, каким должно быть юридическое образование. Он писал: «Юристы представляющие юридические должности и административные места, должны упражняться с коллегами не только в практике и в возникающих заумных казусах, но также изучать, в особенности, законы и обычаи других народов и политику против их соблюде­ния. Те, которые хотели бы взлететь выше, могли бы сверх этого заниматься публичным правом и государственными делами и еще сверх того им необходимо изучать мировую историю, особенно последних времен» ^{[36, с. 57]}. Г. С. Фельдштейн ставит в заслугу Г. Лейбницу то, что в его суждениях настойчиво звучала мысль об «известной гармонии практической и теоретической сторон преподавания» ^{[39, с. 58]}, а также то, что он далек был от ограничения области изучения права «разработкой одних его теоретических начал и свести всю юриспруденцию к философской обработке ее принципов». Он пишет: «Философский элемент имеет у него не большее право на существование, чем исторический и догматический (курсив наш - М. К.) …Лейбниц проектирует сравнительное изучение законов всех времен, мест и народов, в котором история, экзегез, герменевтика и юридическая библиография играют вспомогательную роль. Но, наряду с этим, он высоко ставит и значение философской обработки права, делая попытку согласовывать естественно-правовые учения древних мыслителей с доктриной естественного права Гуго Гроция, рекомендуя, притом, демонстративный метод… Влияние Лейбница на судьбы изучения права в России сказалось впоследствии и косвенно через учения Томазия» ^{[39, с. 58-59]}. Таким образом, немецкий мыслитель определял методологические основы и главные направления развития будущей российской правовой науки ^{[6, 9, 32]}.

Идея о формировании юриспруденции теоретической нашла отклик в дальнейшей политике Петра Великого. В. Э. Грабарь, исследуя историю международного права, выделил один из главных на его взгляд факторов, значительно повлиявших на развитие отечественной гуманитарной науки – перевод книг и библиотечное дело, который «особенно усилился после 1708 г., когда введен был гражданский шрифт». К числу первых переводов по праву он относил «Три книги о праве войны и мира» Гуго Гроция, «Восемь книг о естественном праве и праве народов» Самуила Пуфендорфа, «безраздельно господствующих в литературе международного права вплоть до половины XVIII в.», и книгу Викфора «Посол и его функции» ^{[7, с. 40]}. Но, несмотря на то, что первые переводы не были напечатаны, они все-таки не утрачены и «значатся в каталогах библиотек П. П. Шафирова и А. А. Матвеева» ^{[7, с. 88]}. В. А. Томсинов отмечает, что в фондах Государственной Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина хранятся и другие рукописные переводы этого времени, например, произведения Томаса Гоббса и Джона Локка ^{[36, с. 68]}.

Следуя европейской традиции права, прежде всего, немецкой, Петр I в качестве основного учебника для школяров в области правоведения определил книгу представителя умеренного крыла естественно-правовой школы немецкого юриста Самуила Пуфендорфа «О должности человека и гражданина согласно естественному праву в двух книгах». А. П. Куницын писал, что царь «в Сенате, в придворных собра­ниях и в домах знатных вельмож, называл Пуфендорфа мудрым юрисперитом» ^{[13, с. 253]}. В октябре 1724 года он указывал Святейшему Синоду: «Посылаю при сем книгу Пуфендорфа, в которой два трактата: первый – о должности человека и гражданина, другой – о вере христианской, но требую, чтобы первый токмо переведен был, понеже в другом не чаю к пользе нужды быть» ^{[35, с. 90]}. Перевод книги С. Пуфендорфа был представлен «малой книжицей». Однако труд увидел свет лишь после смерти императора в 1726 году. Книга С. Пуфендорфа была переиздана на разных европейских языках более 150 раз.

Заслуга в качественном переводе сочинения «О должности человека и гражданина» приписывается Гавриилу Бужинскому, советнику Святейшего Синода и одновременно архимандриту Костромского Троицкого Ипатьевского монастыря. Он внес в содержание необходимые исправления и изменил стиль изложения прежних переводов ^{[7, с. 41]}. В. А. Томсинов, считает, что для становления теоретической юриспруденции в России наибольшее значение имела, «как это ни парадоксально, не сама по себе книга Самуила Пуфендорфа, не идеи, в ней высказан­ные, и не тот факт, что она стала доступна русскому читателю, а работа Гавриила Бужинского по совершенствованию ее перевода на русский язык» ^{[36, с. 64]}. Свои выводы исследователь основывает на анализе обращения Г. Бужинского к «Правдолюбивому Рос­сийскому Читателю», где содержатся извинения за непо­нятность некоторых мест перевода. Главной причиной, по кото­рой не удалось изложить все места книги «О должности человека и гражданина» понятными для русского читателя выражениями, он называл то, что автор ее «философские термины употребляет, которые несведущим Диалектики суть примрачны». В приложе­нии к основному тексту книги Пуфендорфа Гавриил Бужинский опубликовал «Реэстр речений (юридических) неудобь Российски перелагаемых», то есть словарь иностранных юридических выра­жений, трудно переводимых на русский язык. В их числе были такие, например, термины, как condition (Бужинский поставил против него русское слово «прилог»), hypotheticum (по Бужинскому — «виновна»), imperium absolutissimum — «велительство совершенное», respublica — «общество», sponsio — «заклад» и т. д. Перевод иностранной книги на русский язык способствовал, таким образом, формированию русской юридической терминологии нового времени ^{[36, с. 66-67]}.

В новаторской деятельности Петра Великого нашла отклик и идея Г. Лейбница о создании в России Академии наук как важнейшего условия для профессионализации и организационной автономии научного сообщества. Более подробно он обсуждал ее с Христианом Вольфом, учеником немецкого ученого, переписываясь в течение 1720–1721 гг. В тоже время Х. Вольф убеждал российского самодержца о необходимости одновременной организации и университетского образования по образцу европейского. Он писал: «Обыкновенный университет, где ученые будут пре­подавать то, что распространит наука между русскими, не только полезнее для страны, чем Академия наук, но также к тому поведет, что в несколько лет Академия наук будет состоять из русских, которые потом настоящую славу доставят своему государству» ^{[36, с. 60]}.

В результате всех подготовительных работ 28 янва­ря 1724 года был издан Именной указ «Об учреждении Академии и о назначении для содержания оной доходов таможенных и лицентных, собираемых с городов Нарвы, Дерпта и Аренсбурга». К данному Указу был приложен «Проэкт учреждения Академии с назначением на содержа­ние оной доходов». В нем проводилось четкое различие между университетом и Академией наук. «Университет есть собрание ученых людей, которые наукам высоким, яко феологии и юриспруденции (прав искусству), медицины, фи­лософии, сиречь до какого состояния оные ныне дошли, младых людей обучают. Академия же есть собрание ученых и искусных людей, которые не токмо сии науки в своем роде, в том градусе, в котором оные обретаются, знают, но и чрез новые инвенты (из­дания) оные совершить и умножить тщатся, а о обучении прочих никакого попечения не имеют» ^{[25, с. 220]}.

При Императорской Академия наук создавался не только университет, но и две гимназии – для детей дворян и для детей разночинцев. «Проэкт учреждения Академии» предусматривал помимо прочих, наличие преподавателя юриспру­денции, который должен был учить «праву натуры и публичному купно с политикою и этикой (нравоучением)» ^{[35, с. 90-91]}.

Однако в целом «учрежденная в действительности Академия наук в Петербурге была только слабым отблеском того учреждения, о кото­ром мечтал Лейбниц» ^{[36, с. 63]}. Указом императрицы Екатерины I от 20 ноября 1725 года пре­зидентом Академии наук был назначен занимавшийся ее орга­низацией Лаврентий Блюментрост. 27 декабря 1725 года состоялось первое торжественное публич­ное собрание Академии наук. 14 января 1726 года в Санкт-Петербургской типографии был напечатан каталог лекций академических профессоров: они на­чинались с 24 января. Таким образом, Петер­бургская Академия наук официально начала действовать и в каче­стве учебного заведения ^{[36, с. 77-80]}.

Итак, подводя итог важно отметить, что начало XVIII столетия следует рассматривать, как точно отметил Г. С. Фельдштейн, в качестве «первой эпохи», играющей «по отношению к зарождению науки в России эмбриональную роль» ^{[39, с. 6]}. Это период формирования идей о научной юриспруденции, о массовом юридическом образовании. Это время осмысления потребности в систематической обработке отечественного законодательства, окончательного преодоления правового партикуляризма, а соответственно – создания достойной эмпирической базы для науки. Петр I и его сподвижники, ведомые лучшими побуждениями превратить Россию в достойное европейскую державу, активно интегрируют европейскую правовую традицию в российское правовое пространство. Творя новое законодательство на основе догмы европейского права, формируя обучение юношества юриспруденции на основе естественно-правовой теории, создавая научную организацию по европейскому образцу, они, в силу отсутствия собственного опыта, все-таки не смогли адекватно оценить последствия для России этих нововведений. Как пишет Г. С. Фельдштейн «гений Петра В. чувствовал, что одним изучением практической стороны юриспруденции нельзя удовлетворить потребности в юридических знаниях…, прямолинейный в своих стремлениях, не смущающийся ожидающими его затруднениями, он делает шаги, которым нельзя отказать в энергии и решительности». Однако «такая прямолинейность способна была содействовать только тому, чтобы были перенесены к нам одни внешние формы, сухая оболочка западноевропейской доктрины и совершенно пропало то внутреннее содержание и соответствие жизни, которое создало на западе эту теорию… Но пересаженные на русскую почву быстрой и решительной рукой, эти учения, без того слишком обобщенные и стоящие в несоответствии с практической жизнью, совершенно делались еще более бесплодными, - как бы стерилизованным экстрактом, способным создать пропасть между теорией и практикой, совершенно непроходимую, и затруднить оплодотворение практики теорией» ^{[39, с. 57]}. И этот фактор в немалой степени повлиял на темпы развития научной юриспруденции в России. Тенденция отчужденности научного знания от реальной жизни сохранялась вплоть до начала XIX столетия, поэтому говорить об институционализации науки в этот период рано. В тоже время, начало XVIII века наметило пути этого процесса, сделало его необратимым. Заложенные традиции нашли свое продолжение в последующие годы. В качестве основных факторов, повлиявших на генезис отечественной юридической науки следует выделить: попытки систематизации российского законодательства, завершившихся таковой; создание отечественных университетов как центров науки и образования; участие иностранных юристов в обучении российских правоведов; первые шаги в популяризации юридических знаний; практическая и научная деятельность русских законоискусников и историков в изучении отечественного права.