Двойная жизнь международных преступлений: постановка проблемы и терминология

Настоящая работа – первая в научной литературе попытка описать использование апелляций к неклассической группе международных преступлений в качестве политического инструмента в международных отношениях. Такие выражения, как «агрессия России», «оккупация стран Прибалтики», «геноцид армян», «аннексия Крыма», «преступления тоталитарных коммунистических режимов», «преступления советского режима», «депортация крымских татар» и т.п. постоянно встречаются в СМИ, а также в официальных документах. В подобных выражениях речь идет как о международных преступлениях (полностью или частично), так и о действиях, которые вообще не могут считаться преступлениями. Особенностью же такого употребления является тот факт, что, как правило, ни за одним из таких «преступлений» нет не только вступившего в силу судебного приговора, но и состоявшегося судебного процесса. Международные преступления, таким образом, живут «двойной жизнью» - в уголовно-правовом и политическом измерениях. Допустимо ли такое положение и, если нет, то как оно стало возможным? Для ответа на этот вопрос необходимо разобраться с условиями, благоприятствующими возникновению и распространению подобных формулировок, изучить терминологию вопроса, подвергнуть анализу конкретные примеры.

1. «Серая зона»

Как правило, злоупотребления начинаются в «серых зонах» правовой теории или уже готового законодательства – там, где оно неопределенно, слабо, противоречиво или отсутствует вовсе. В случае с международными преступлениями эта «серая зона» весьма обширна, и охватывает как материальную, так и процессуальную, а также, что еще более важно, и доктринальную составляющую. Расследование международных преступлений чрезвычайно осложняется особенностями действия уголовного закона во времени и пространстве, а также вопросами подсудности. Все эти сложности обуславливают минимальную судебную практику.

Если брать российский опыт, то «в общем массиве регистрируемой преступности в России преступления против мира и безопасности человечества практически отсутствуют. Так, в 1997-2001 гг. в России по ст. 353-360 УК осуждены лишь 13 человек (11 из них – в 1999 г.); в 2002 г. – восемь человек; в 2003 г. – семь человек; причем 27 из 28 осуждены по ст. 360 УК. В 2004 г. осуждено пять человек (по дополнительной квалификации), а в 2005 г. осуждены два человека, причем оба – по ст. 355 УК. В 2006 – 2008 гг. по данным статьям не осуждено ни одного человека» ^{[1, c.587]}.

Ниже представляются принципиальные слабости расследования и судебного преследования международных преступлений.

1.1. Следствие ведут преступники

Слабость кроется, прежде всего, в том, что эти преступления совершаются либо властями отдельных государств, либо в сотрудничестве с ними, либо по приказу властей. Это обстоятельство нашло отражение, например, в ст. IV Конвенции ООН о предупреждении преступления геноцида и наказания за него: «Лица, совершающие геноцид (…) подлежат наказанию, независимо от того, являются ли они ответственными по конституции правителями, должностными или частными лицами». В связи с чем в политическом дискурсе чаще всего в совершении рассматриваемых преступлений обвиняются («осуждаются») не конкретные лица, а государства, притом что обвинения подобного рода в классическом уголовном праве невозможны. Власти же, обладающие исключительной компетенцией в производстве следствия и судебном преследовании, совершенно естественно не стремятся расследовать свои собственные преступления.

Такое тупиковое положение вдохновило ООН на создание Международного уголовного суда (МУС), и данная задача четко отражена в преамбуле Римского статута: «Государства-участники настоящего Статута (…) преисполнены решимости положить конец безнаказанности лиц, совершающих такие преступления, и тем самым содействовать предупреждению подобных преступлений». Данная проблематика отражена и в нормативных статьях Римского Статута, в частности, в ст. 17 «Вопросы приемлемости», в которой в том числе идет речь о «нежелании или неспособности государства возбудить уголовное преследование должным образом» ^[2].

Проблема заключается еще и в том, что «ответственные по конституции правители», как правило, обладают дипломатической неприкосновенностью, а депутаты парламентов – депутатской. В терминах Конвенции о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов «ответственные по конституции правители» - «лица, пользующиеся международной защитой» ^[3]. Напомним, что именно это обстоятельство помешало британскому суду выдать Аугусто Пиночета Испании – чилийский диктатор был пожизненным сенатором, и пользовался дипломатической неприкосновенностью. Классическая проблема всепробивающего копья и всеотражающего щита…

1.2. Особенности действия уголовного закона в пространстве в отношении международных преступлений

Слабость кроется также в особенностях действия уголовного закона в пространстве. Даже заинтересованное в расследовании, например, геноцида, государство не имеет права проводить следствие на территории другого государства, где имело место преступление. Так, ст. 12 УК РФ «Действие уголовного закона в отношении лиц, совершивших преступление вне пределов Российской Федерации» в части 3 определяет действие уголовного закона в отношении иностранцев: «Иностранные граждане и лица без гражданства, не проживающие постоянно в Российской Федерации, совершившие преступление вне пределов Российской Федерации, подлежат уголовной ответственности по настоящему Кодексу в случаях, если преступление направлено против интересов Российской Федерации либо гражданина Российской Федерации или постоянно проживающего в Российской Федерации лица без гражданства, а также в случаях, предусмотренных международным договором Российской Федерации, если иностранные граждане и лица без гражданства, не проживающие постоянно в Российской Федерации, не были осуждены в иностранном государстве и привлекаются к уголовной ответственности на территории Российской Федерации». Таким образом, судить иностранцев за преступления, в т.ч. и международные, совершенные за пределами РФ, можно только в случае, если потерпевшими оказались либо «интересы Российской Федерации», либо «гражданин Российской Федерации или постоянно проживающее в Российской Федерации лицо без гражданства». Конечно, «интересы Российской Федерации» при желании можно толковать достаточно широко, но все равно это ограничение крайне жесткое.

Принцип невмешательства также подчеркнут в преамбуле Римского Статута: «ничто в настоящем Статуте не должно восприниматься, как дающее какому-либо государству-участнику право вмешиваться в вооруженный конфликт или во внутренние дела любого государства».

В целом же такой подход к действию уголовного закона в пространстве является общепринятым, что принципиально ограничивает возможности государств в расследовании международных преступлений, совершенных на территории других государств.

Указанному выше, однако, противоречит, например, содержание ст. 49 Женевской Конвенции (I) об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях: «Каждая Высокая Договаривающаяся Сторона обязуется разыскивать лиц, обвиняемых в том, что они совершили или приказали совершить то или иное из упомянутых серьезных нарушений и, каково бы ни было их гражданство, предавать их своему суду» ^[4].

Под «серьезными нарушениями» понимаются военные преступления (общий каталог которых дан в ст. 50 данной конвенции) и, как видно, обязанность розыска преступников и их осуждения не приведена в зависимость ни от «интересов государства», ни от преступления против гражданина этого государства.

Еще более определенным является пункт b) ст. IV Международной конвенции о пресечении преступления апартеида и наказании за него: «Государства — участники настоящей Конвенции обязуются (…) принять законодательные, судебные и административные меры для преследования, привлечения к суду и наказания в соответствии с их юрисдикцией лиц, несущих ответственность или обвиняемых в совершении актов, определенных в статье II настоящей Конвенции, независимо от того, находятся ли такие лица на территории того государства, где совершаются эти акты, или являются гражданами этого или какого-либо другого государства или лицами без гражданства» ^[5].

Движение международного права «поверх барьеров» в области борьбы с международными преступлениями развивается, например, в сторону содержания ч. 2 ст. 2 Шанхайской конвенции 2001 г. о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом: «В отношениях между собой Стороны рассматривают деяния, указанные в пункте 1 статьи 1 настоящей Конвенции, в качестве преступлений, влекущих выдачу» ^[6].

Так что стоит констатировать, что в деле расследования и судебного преследования международных преступлений вопрос юрисдикции стоит очень остро, а национальные нормы существенно расходятся с нормами международного права. 1.3. Особенности действия уголовного закона во времени в отношении международных преступлений

Не меньше, а то и больше практических вопросов вызывает действие в отношении международных преступлений уголовного закона во времени. Согласно теории уголовного права преступность и наказуемость деяния определяется уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния. Это значит, что к лицу, совершившему преступление, применяется только тот закон, который действовал во время его совершения. В литературе же, не имеющей специального характера, и еще чаще в СМИ этот принцип часто оспаривается указанием на тот факт, что международные преступления не имеют срока давности. В качестве основания приводится, например, Конвенция ООН 1968 г. о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества ^[7]. При этом в разных странах срока давности не имеют разные преступления.

Понятно, что это «противоречие» не является таковым для специалистов, но часто звучащее в СМИ и из уст политиков утверждение о том, что «международные преступления срока давности не имеют», имеет свое воздействие на обывателей.

Для того, чтобы судить конкретных людей за совершение международных преступлений, нужно их иметь на скамье подсудимых. А для этого нужно или разрушить государство, как это произошло с СФРЮ, либо дождаться, пока в нем не сменится политический режим. И то, и другое обычно занимает время, сопоставимое со временем смены человеческих поколений, поэтому «Гаага умеет ждать». «Срок давности» тем самым приобретает иное значение, мутируя в сторону «срока ожидания», что не может не сказываться на общественной морали - срок давности «расходуется» не на поиски преступника (он или они, как правило, всем известны), а на ожидание смены политических обстоятельств. «Привлечение к уголовной ответственности по истечении определенного срока превращается в неоправданную месть и поэтому теряет смысл и необходимость с точки зрения общей и специальной превенции, хотя объективно совершенное лицом деяние полностью не утратило своей общественной опасности. Кроме того, совершенное действие или бездействие со временем утрачивает общественный резонанс, оно сглаживается в памяти людей, и ворошить его вновь бессмысленно с точки зрения гражданского правосознания» ^{[8, c.455]}.

В наш век «короткой памяти» сказанное, однако, вряд ли относится к международным преступлениям. Международные преступления, в том числе притворные, впечатываются (или их впечатывают) в групповые матрицы надолго. «Память о голодоморе – это «нациетворческий элемент», «фундаментальная ценность, объединяющая общество, связывающая нас с прошлым, без которого не может сформироваться единый государственный организм ни сейчас, ни в будущем», – заявил патриарх украинства, руководитель местных униатов гражданин США Любомир Гузар» ^[9].

Дополнительную сложность создает для обывателей вопрос о том, когда же именно то или иное международное преступление становится таковым – с момента присоединения того или иного государства к тому или иному международному документу, устанавливающему ответственность за международные преступления, с момента вступления этого международного документа в силу или с момента вступления в силу соответствующей статьи национального уголовного закона. Хотя доктринально верно последнее, данное разнообразие возможных вариантов ответа также используется с политическими целями.

Вот один из примеров логичных рассуждений на указанную тему: «Если обусловливать правомерность квалификации действий, подпадающих под состав этого преступления на формальном основании договорного признания термина, то тогда возможность такой квалификации пришлось бы ограничить не только актами геноцида, совершенными после принятия Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, но и кругом государств, подписавших и ратифицировавших ее. Юридическая и политическая нелепость такого предположения очевидна. Таким образом, вопрос о термине и связанный с ним вопрос о юридической квалификации актов геноцида, совершенных до принятия Конвенции, или же совершенных после ее принятия государствами, не подписавшими или не ратифицировавшими конвенцию, приобретает принципиальное значение» ^[10].

Расследование и судопроизводство в части международных преступлений может вестись как национальными следственными органами и судами, так и международными судами – как МУС, так и специально созданными судами, например, МТБЮ. При этом, согласно ст. 1 Римского Статута, МУС «дополняет национальные системы уголовного правосудия». Поэтому помимо даты вступления в силу той или иной статьи национального уголовного закона, криминализующей то или иное международное преступление, важной оказывается еще как дата вступления в силу Римского Статута, так и дата присоединения к нему того или иного государства, так как ст. 11 Римского Статута «Юрисдикция  ratione temporis» гласит, что:

«1. Суд обладает юрисдикцией только в отношении преступлений, совершенных после вступления в силу настоящего Статута.

2. Если какое-либо государство становится участником настоящего Статута после его вступления в силу, Суд может осуществлять свою юрисдикцию лишь в отношении преступлений, совершенных после вступления в силу настоящего Статута для этого государства, если только это государство не сделает заявление согласно пункту 3 статьи 12».

Но и на этом перечень проблем, связанных с действием во времени уголовного закона в отношении международных преступлений, не заканчивается. Так, например, согласно ч. 2 ст. 5 Римского Статута «Суд осуществляет юрисдикцию в отношении преступления агрессии, как только будет принято в соответствии со статьями 121 и 123 положение, содержащее определение этого преступления и излагающее условия, в которых Суд осуществляет юрисдикцию касательно этого преступления. Такое положение сообразуется с соответствующими положениями Устава Организации Объединенных Наций».

Определение агрессии было дано ГА ООН в одноименной резолюции 14.12.1974 г., притом, что еще в 1923 г. агрессивная война была объявлена международным преступлением Лигой Наций. На этом примере видно, что составы международных преступлений все еще дорабатываются, как «в работе» находится и сам каталог международных преступлений. Ведь все международные преступления – суть продукты прошлого века.

1.4. Проблемы подсудности

Из приведенного выше явствует, что международные преступления подсудны компетентным национальным судам, МУС и специально созданным судам (трибуналам). Вместе с тем, однако, довольно часто в отношении международных преступлений решения принимаются как некомпетентными национальными судами (судами, не рассматривающими уголовные дела, прежде всего административными и общегражданскими), а также некомпетентными международными судами, в частности, ЕСПЧ.

Так, в частности, в решении ЕСПЧ по делу «Kolk and Kislyiy against Estonia» суд «установил» следующее: «Суд отмечает, что Эстония потеряла свою независимость в результате Договора о ненападении, заключенного Германией с СССР (известном также как Пакт Молотова-Риббентропа) 23 августа 1939 г., и секретных протоколов к нему. В июне 1940 г.  советские войска вторглись в Эстонию. Законное правительство страны было свергнуто и силой установлено советское управление. Тоталитарный коммунистический режим проводил широкомасштабные и систематические акции, направленные против эстонского населения, например, осуществил депортацию около 10 тыс. человек 14 июня 1941 г. и более чем 20 тыс. человек 25 марта 1949 г. После германской оккупации в 1941-1944 годах, Эстония оставалась под властью Советского Союза до восстановления независимости в 1991 г. Поэтому Эстония как государство временно не могла выполнять свои международные обязательства» ^[11].

Данное «решение», изложенное в мотивировочной части, явно не входит в компетенцию ЕСПЧ, однако используется политиками в качестве «доказательства» факта оккупации Эстонии со стороны СССР в 1940 г. Согласно ст. 34 Европейской конвенции о защите прав и основных свобод человека «Суд может принимать жалобы от любого физического лица, любой неправительственной организации или любой группы частных лиц, которые утверждают, что явились жертвами нарушения одной из Высоких Договаривающихся Сторон их прав, признанных в настоящей Конвенции или в Протоколах к ней» ^[12]. ЕСПЧ – страж указанной конвенции, и только, поэтому не вправе выносить решения по уголовным делам.

Помимо собственно проблемы ненадлежащей подсудности следует обратить также внимание на спорную с точки зрения уголовного права компетенцию Совета Безопасности ООН. Так, согласно ст. 39 Устава ООН «Совет Безопасности определяет существование любой угрозы миру, любого нарушения мира или акта агрессии и делает рекомендации или решает о том, какие меры следует предпринять в соответствии со статьями 41 и 42 для поддержания или восстановления международного мира и безопасности».

Что, с точки зрения уголовного права, представляет собой эта компетенция? Является ли она исключительной? Является ли решение СБ ООН об «определении существования акта агрессии», например, преюдициальным для того же МУС?

Официальный сайт ООН дает следующую общую информацию: «Круг ситуаций, определявшихся Советом Безопасности как создающие угрозу миру, включает такие связанные с конкретными странами ситуации, как межгосударственные и внутригосударственные, или внутренние, конфликты с региональными или субрегиональными последствиями. Кроме того, в качестве угроз международному миру и безопасности Совет Безопасности определял такие потенциальные или общие угрозы, как террористические акты, распространение оружия массового уничтожения и распространение и незаконный оборот стрелкового оружия и легких вооружений. Круг ситуаций, определявшихся Советом Безопасности в качестве ведущих к нарушению мира, более узок. Совет Безопасности квалифицировал в качестве нарушения мира только ситуации, связанные с применением вооруженной силы. Лишь в очень немногих случаях за все время своего существования Совет Безопасности определял существование акта агрессии со стороны одного государства в отношении другого» ^[13].

Из данной общей информации (детальная информация содержится в Справочнике по практике СБ) видно, что в «компетенцию» СБ ООН входит и «определение» (обратим внимание также на использование термина «квалификация») таких преступлений, как «террористические акты, распространение оружия массового уничтожения и распространение и незаконный оборот стрелкового оружия и легких вооружений». Следует отметить, что данные преступления не подпадают под юрисдикцию МУС.

Из несудебных акторов следует отметить также Международный Комитет Красного Креста (МККК) и его «право классифицировать военные конфликты, определяя их категорию» ^[14]. Данное обстоятельство принципиально, например, при квалификации военных преступлений.

Помимо некомпетентных судов есть прецеденты рассмотрения дел по международным преступлениям и вовсе незаконными судами. Здесь уместно вспомнить о  так называемом Трибунале, организованном британским философом и общественным деятелем Бертраном Расселом, который поставил вопрос о необходимости выработать и определить позиции мирового сообщества в отношении политики США во Вьетнаме. Данный трибунал, который провел два заседания в Стокгольме и Роскильде, не имел властных полномочий, но, тем не менее, к его заседаниям были привлечены американские солдаты, вьетнамские граждане, журналисты, историки и многие другие, что позволило зафиксировать и установить масштабные преступления против гражданского населения Вьетнама. Трибунал обратился к США с призывом принять участие в его деятельности и публично отстаивать свои интересы. И при этом участники Трибунала отдавали себе отчет в том, что у них нет соответствующих возможностей признать ответственность именно США, как государства, и применить к ним санкции. Поэтому задача его состояла в том, чтобы пробудить общественное сознание и призвать гражданское общество к большему вниманию и контролю над органами государственной власти. Однако сам Б. Рассел полагал все недостатки такого Трибунала (отсутствие полномочий) именно достоинствами, так как в таком случае можно было провести независимое расследование и дать независимую оценку событий, т.е. отсутствие полномочий стало гарантией независимости Трибунала. Трибунал указал на некоторую предопределенность расистских воззрений американских солдат и геноцида во Вьетнаме. По мнению Б. Рассела, это связано с тем, что США не ратифицировали Женевскую конвенцию ^[15].

1.5. «Отсутствующие» преступления

Международные преступления, как вид – явление относительно недавнее, и развивающееся довольно неспешно. Выявление новых угроз международному правопорядку, накопление политической воли и решимости для «осуждения» выявленных угроз, дебаты юристов, написание текстов конвенций, ратификация конвенций, перенос положений конвенций в национальные уголовные законы – все это занимает изрядное время. Вместе с тем, однако, некоторые общественно-опасные явления, вполне достойные «осуждения», так и не получают последнего, в результате чего не являются на сегодняшний день формальными преступлениями.

Например, такое очевидно общественно-опасное деяние, покушающееся на основы международного права, как кража гражданства у граждан Латвийской и Эстонской Республик в начале 90-х годов прошлого века. Это действие было совершено в нарушение ст. 15 Всеобщей декларации прав человека: «1. Каждый человек имеет право на гражданство. 2. Никто не может быть произвольно лишен своего гражданства или права изменить свое гражданство». Риторика вокруг этой кражи ведется в основном о «ликвидации института безгражданства», но при этом сама кража не рассматривается как международное преступление, а преступники не только не понесли наказания, но и постоянно извлекают из данной ситуации политическую прибыль.

Другой пример – нацизм. Нацистские преступники есть, а вот преступления нацизма – нет, нет даже конвенции по предотвращению нацизма. «Нацизм», спроецированный на уголовный закон, предстает максимум в виде «разжигания межнациональной вражды» или мотива преступления.

1.6. Главная проблема – доктринальная

Кто совершает международные преступления? С точки зрения уголовного права – (почти) исключительно люди. (Заключенное в скобки «почти» означает, что в Эстонии, например, уголовному преследованию подлежат и юридические лица, в том числе они могут нести ответственность и за совершение международных преступлений). В политическом дискурсе – государства, политические режимы и партии, квазивоенные объединения, национальные объединения и т.д. Доктринальная проблема состоит в том, что последние, с одной стороны, неподсудны, а с другой – на них не распространяется презумпция невиновности. Современное состояние «серой зоны» таково, что любое государство может быть объявлено, например, «агрессором» или «террористическим государством», и данное утверждение не потребует не только доказательств, но и решения суда, которым данное государство объявляется преступником и приговаривается к определенному наказанию. Поскольку государства не судят уголовным судом.

Вот совершенно типичный пример развертывания такого конфликта в политической плоскости:

«Порошенко (…) заявил, что на востоке Украины находится более девяти тысяч российских военных, оказывающих поддержку ополченцам самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик: «На моей территории находится более девяти тысяч военных Российской Федерации, 500 танков, тяжелая артиллерия и БТР» ^[16].

Из Москвы Порошенко ответил глава МИД России Сергей Лавров: «Я всякий раз говорю: если вы это с такой уверенностью утверждаете, покажите факты. Но фактов никто предъявить не может или не хочет, я не знаю. Так же, как не могут предъявить факты, которые якобы есть у наших партнеров, прежде всего украинских и американских, относительно того, что произошло с малазийским Boeing в июле прошлого года. Поэтому прежде чем требовать от нас прекратить что-то делать, предъявите, пожалуйста, доказательства, что мы это сделали» ^[17].

Действительное ли или облыжное политическое обвинение в адрес любого государства можно в спорной ситуации предъявить практически моментально. Что для обвиняемого государства, бесспорно, не проходит даром, и прежде всего, страдает его репутация. Налагаемые на обвиняемое государство санкции (опять апелляция к терминологии уголовного права) суть наказание без суда, т.е. без установления вины вообще и без соблюдения принципа соразмерности наказания вине и тяжести «преступления» в частности. Санкции подобного рода всегда несправедливы, поскольку вводящее санкции государство, концерт государств или международная организация лишены главных достоинств суда – независимости, объективности и законности.

Использование международных преступлений в качестве политического инструмента также коррумпирует уголовное право в частности и право в целом очевидным нарушением принципа разделения властей. А именно: преступления устанавливаются не судебной, а законодательной или исполнительной властью. Причем, как правило, установление это оформляется актом, заведомо не имеющим юридической силы – заявлением или декларацией.

2. Терминология

«Международные преступления - особо опасные для человеческой цивилизации нарушения принципов и норм международного права. Из них наибольшую опасность представляют уголовно наказуемые деяния должностных лиц, реализующих на практике преступную политику государств. Наряду с последними, несущими за эти преступления международную политическую и материальную ответственность, их субъектами становятся руководители государств, высшие должностные лица и другие исполнители преступной политики. Впервые перечень М. п. был сформулирован в Уставе Международного военного трибунала (МВТ) 1945 г. и аналогичном Уставе по Дальнему Востоку 1946 г. В ст. 6 Устава МВТ они были подразделены на три группы: преступления против мира, военные преступления, преступления против человечности. Конвенцией о неприменимости сроков давности к военным преступлениям и преступлениям против человечества 1968 г. впервые были выделены в отдельную (четвертую) группу М.п. преступления против человечества. В соответствии с предписаниями международного права ответственность за М.п. закрепляется в национальном уголовном законодательстве государств» ^[18].

Из приведенного определения видно, что в случае с международными преступлениями речь идет скорее о виде преступлений, включающем в себя четыре указанные группы (рода). При этом данный вид не является классическим в том смысле, что национальные уголовные законы не содержат такой главы, как «международные преступления».

Важным также будет подчеркнуть, что речь идет не о межгосударственных, а именно о международных преступлениях. В том смысле, что для их объективной стороны не обязателен трансграничный характер.

Терминология использования международных преступлений в качестве политического инструмента представляет собой очень любопытный предмет для исследования. Притом что эта терминология всячески пытается следовать терминологии уголовного права, она имеет ряд своих особенностей, почерпнутых в международном праве. Следует отметить также устоявшийся характер этой терминологии, что следует воспринимать как очень опасный сигнал, говорящий о том, что использование международных преступлений в качестве политического инструмента воспринимается общественным сознанием как норма.

2.1. «Признание (международного) преступления»

Данный термин, помимо своей очевидной абсурдности (преступления устанавливаются исключительно судом, и «признание» их, выражающееся в исполнении наказания, обеспечивается силой государственного принуждения, а не концертом подписантов), представляет собой гибрид, т.к. первая его часть взята из дипломатического словаря (признание государств), а вторая – из словаря уголовного права. В литературе встречается также как «прямое», так и «косвенное» «признание преступления».

В качестве наглядного примера можно привести историю с «признанием» на Украине голодомора в 1930-х гг. геноцидом украинского народа, который, как уже было сказано выше, является «нациетворческим элементом». К 2008 г. голодомор в качестве геноцида признали 13 государств, законодательные органы шести государств приняли документы в память о его жертвах. Европейский парламент также признал голодомор преступлением против Украины и человечности, как и Балтийская ассамблея, куда входят Эстония, Латвия и Литва ^[19]. 

И совсем уже в «серую зону» уходит производное от «признания преступления» - «непризнание преступления». Типичный пример – заявление вице-президента США Джозефа Байдена: «Я это говорю категорически и очень четко. Америка не признает и не будет признавать российскую оккупацию и попытку аннексии Крыма» ^[20].

Здесь «серая зона», если можно так выразиться, тройной прочности. Во-первых, сказанное подобным образом нельзя воспринимать буквально, а надо понимать строго наоборот. Смысл сказанного не в том, что США не считают российскую оккупацию Крыма преступлением (не признают). Наоборот, называют преступлением. А, во-вторых, «не признают» США присоединение Крыма к России, которую подают как «непризнание оккупации». Если «признание оккупации» - это абсурд, то «непризнание оккупации» - это абсурд вдвойне. С третьим аспектом еще интереснее, поскольку он не из сферы уголовного права, а из сферы международных отношений. Дело в том, что такой процедуры, как «признание присоединения», не существует за ненадобностью. «Вопрос о признании государства возникает в том случае, если появляется новое государство в результате объединения нескольких, либо если на месте одного государства в результате его распада появляется ряд более мелких, либо, наконец, если из состава какого-либо государства выделяется новое» ^[21]. Как видно из приведенного правила, присоединение одного государства или его части к другому государству без создания нового государства в процедуре признания просто не нуждается. Как не нуждается в признании США, например, присоединение ГДР к ФРГ. Поэтому заявление Дж. Байдена, на первый взгляд, – пустое сотрясание воздуха, не имеющее реального содержания. Однако на подобного рода утверждениях выстроена целая «теория непризнания», анализ которой, однако, выходит за рамки данной работы.

2.2. «Осуждение»

Как термин, «осуждение» широко применяется в международном праве. С вариациями, типа «сурового осуждения» или «особого осуждения». Так, например, в пункте 84 Дурбанской декларации говорится о том, что: «Мы осуждаем сохранение и возрождение неонацизма, неофашизма и агрессивных националистических идеологий, основанных на расовых и национальных предубеждениях, и заявляем, что эти явления никогда не могут заслуживать оправдания ни в каких случаях и ни при каких обстоятельствах». Цель подобного рода «осуждений» понятна и приемлема – указать на общественно-опасные явления. Однако при отсутствии реального расследования и уголовного преследования международных преступлений такие заявления об «осуждении» последних имитируют не только само уголовное преследование, но и реальное осуждение со стороны суда; полное совпадение в терминах мы можем наблюдать на примере слова «осужденный». О восстановлении же реальной социальной справедливости речь может идти исключительно в случае осуждения преступников судом, а не путем заявлений парламентов.

 «Осуждение» того или иного международного преступления представителями парламентов той или иной страны встречается очень часто, что, конечно, не решает проблему. Например, заместитель председателя Собрания исламского совета Ирана Мохаммад-Реза Бахонар «осудил» преступления египетской армии, которая истребила тысячи участников акций протеста этой страны, и сказал, что международное сообщество и Совет Безопасности должны защитить права многострадального египетского народа. Он заявил об осуждении варварского поведения египетской армии, которая пользуется поддержкой Америки, и потребовал от нее прекратить убивать народ и позволить, чтобы демократическое правительство в Египте сделало свое дело. Он заметил, что международное сообщество и ООН не должны закрывать глаза на это преступление и призвал их защитить права многострадального мусульманского народа Египта ^[22]. Очевидно, что эта эскапада ни к чему не привела. Показательно, что Мохаммад-Реза Бахонар говорит о преступлении, но при этом не называет его.

Еще один пример: «турецкий депутат представила в парламенте страны предложение об осуждении геноцида армян, а также ряда других варварств и эпизодов государственного террора. В данном документе член прокурдской «Партии демократии народов» Себахат Тунджель требует от президента Эрдогана признать и принести в парламенте извинения за геноцид армян, погромы в Дерсиме, Мараше, Сивасе и Чоруме, за массовое повешение людей после военного переворота 12 сентября 1980 года, а также за другие преступления против человечности, совершенные в результате государственного террора» ^[23]. Иными словами, признание международного преступления, по мысли автора документа, должно быть осуществлено в парламенте. При этом данный вопрос уже не в первый раз рассматривается в турецком парламенте, так как в 1918 г. уже состоялось осуждение и признание преступления именно в его стенах. Тогда парламентский следственный комитет Турции приступил к сбору соответствующих документов, описывающих действия лиц, ответственных за массовые погромы армянского населения, и передал их Военному трибуналу Турции: «руководители комитета «Союз и прогресс» были признаны виновными в резне армянского народа и повешены либо приговорены к длительным срокам заключения. Военный трибунал потребовал от Германии передать Турции главных организаторов погромов, бежавших из страны. После отказа Германии они в заочном порядке были осуждены и приговорены к смертной казни» ^[23]. В данном случае очевидно, что обсуждение и «осуждение» в парламенте – это не инструмент для действительного решения вопроса, а некий политический акт. Интересно, что одновременно с нынешним обсуждением этого вопроса в парламенте Турции парламент Боливии единогласно признал геноцид армян ^[23].

2.3. Санкции

Санкции составляют неотъемлемую часть любой нормы особенной части любого национального уголовного закона. При этом международные конвенции, устанавливающие ответственность за то или иное международное преступление, санкций обычно не содержат, что опять-таки затрудняет их прямое применение. Доктринально разделение преступлений по степени тяжести также основывается на тяжести санкций. Это – классика уголовного права.

В политике, к сожалению, применяется тот же самый термин. При этом для введения политико-экономических (в дальнейшем – политических) санкций за подлинное или мнимое совершение международного преступления не надо ни соответствующего решения компетентного суда, ни процедуры установления меры наказания. Характерная черта политических санкций – они не подлежат обжалованию, и измеряются не только объемом неблагоприятных для страны-«преступника» воздействий, но и сроком. В случае установления бессрочных политических санкций для их окончания используется формулировка «отмена санкций».

Если рассматривать политические санкции как наказание, то они имеют существенные принципиальные отличия от наказаний в пенитенциарном праве. Если в уголовном праве наказание прекращается по истечению установленного судом срока наказания (в случае лишения свободы) – «отбытие наказания», то в политическом контексте санкции прекращаются тогда («отмена санкций»), когда «преступник» полностью исправляется. С точки зрения «судьи», разумеется, следящего за тем, чтобы «программа санкций» (еще один часто используемый термин) по перевоспитанию «преступника» была эффективной.

Так, например, в начале декабря 2014 г. Конгресс США принял резолюцию по ситуации на Украине, в которой призвал «президента к сотрудничеству с партнерами, дабы (…) заморозить визы, активы и вводить санкции в отношении Российской Федерации и ее руководства, чтобы заставить его пресечь нарушения независимости и территориальной целостности Украины» ^[24]. С точки зрения логики политических санкций, данные мероприятия будут отменены, когда «Российская Федерация и ее руководство» пресекут «нарушения независимости и территориальной целостности Украины».

Здесь США сами определили, что Российская Федерация совершила международное преступление: «Конгресс осуждает продолжающуюся политическую, экономическую и военную агрессию Российской Федерации против Украины, Грузии и Молдовы, а также нарушение их суверенности, независимости и территориальной целостности»; и сами же определили ей наказание в виде санкций.

Отметим в рамках исследования «серой зоны» еще один, касающийся политических санкций момент. Какой силой они обеспечиваются? Исполнение уголовного наказания обеспечивается силой государственного принуждения. И для исполнения политических санкций нужна сила - ведь политические санкции означают на деле разрыв очень многих контрактов и, как следствие, всевозможные пени, штрафы, неустойки и т.п. Политические санкции прямо и недвусмысленно, если не сказать – грубо, ограничивают свободу предпринимательства. А бизнес такого грубого вмешательства, как правило, не прощает.

Как ни странно, в рамках логики «серой зоны» политические санкции вполне легализованы в праве и относятся к «обстоятельствам непреодолимой силы», точнее, юридическому форс-мажору. «К юридическому форс-мажору относятся решения высших государственных органов (запрет импорта или экспорта, валютные ограничения и др.), забастовки, войны, революции и т.п.» ^{[18, c.662]}. А форс-мажор – фактор, освобождающий от ответственности, в том числе и само государство, вводящее политические санкции (если только само государство не является стороной контракта). Как видно, и тут ответственность за принятие несправедливых (заведомая несправедливость политических санкций была исследована выше) санкций упрятана в общий массив форс-мажора, включающего в себя как объективные обстоятельства (цунами, ураганы, землетрясения и т.п.), так и неполитический юридический форс-мажор – решения санитарно-эпидемологических служб, например. Но ответ на поставленный вопрос звучит парадоксально: для исполнения «программы санкций» сила не нужна, сами санкции – «непреодолимая сила».

Установленная выше легализация в праве политических санкций в качестве юридического форс-мажора говорит о том, что политические санкции – это норма. В том смысле, что государство, на которое наложены санкции, должно эти санкции признавать. На деле же все обстоит иначе, и санкции отнюдь не всегда оказываются признанными. Так, например, страны БРИКС заявили, что санкции, принятые США и Евросоюзом против России, являются незаконными и приняты в нарушение устава ООН ^[25].

Однако можно ли оценивать санкции с точки зрения законности, ведь США оформили свои санкции именно законом - Законом США (BILL) № 2277 «Акт о предотвращении агрессии со стороны России 2014». Закон содержит, среди прочих, следующие разделы: «Пункт. 202. Санкции ввиду продолжающейся агрессии Российской Федерации против Украины. Пункт. 203. Дополнительные санкции в случае увеличенной агрессии Российской Федерации против Украины или других стран. Пункт. 204. Ограничение доступа Российской Федерации к нефтяным и газовым технологиям Соединенных Штатов».

Политические санкции – территория политического произвола, а не права, в связи с чем апелляции к их законности вряд ли уместны.

2.4. «Раскрашивание» международных преступлений

Преступления, бесспорно, эмоционально волнуют людей, в связи с чем часто сопровождаются определениями – «дерзкое ограбление», «хладнокровное убийство» и т.п. При этом «дерзкое ограбление» не перестает быть ограблением, а «хладнокровное убийство» - убийством. Правовые знания обывателей тут пересекаются с их собственным жизненным опытом и уберегают от ошибок в восприятии. Международные же преступления редки, и судебная практика по ним, как уже отмечалось, минимальна, в связи с чем «раскрашивание» их практически не ограничено. Проблема в том, что в результате подобного «раскрашивания» они перестают быть собственно международными преступлениями, поскольку вкупе с употребляемыми определениями уже не соответствуют своему составу. Тем самым обыватели часто вводятся в заблуждение относительно собственно преступности действий, о которых говорит тот или иной политик.

Самый характерный и наиболее часто встречающийся пример подобного «раскрашивания» – «геноцид мирного (гражданского) населения». Предложенный в 1944 г. доктором Р.Лемке термин «геноцид» образован из греческого «genos» (раса, нация или племя) и латинского «cide» (убивать) и означает дословно «убийство нации». Вслед за принятой в 1948 г. и вступившей в силу в 1955 г. Конвенцией ООН о предупреждении преступления геноцида и наказания за него УК РФ, например, в ст. 357 определяет «геноцид» как «Действия, направленные на полное или частичное уничтожение национальной, этнической, расовой или религиозной группы как таковой путем убийства членов этой группы, причинения тяжкого вреда их здоровью, насильственного воспрепятствования деторождению, принудительной передачи детей, насильственного переселения либо иного создания жизненных условий, рассчитанных на физическое уничтожение членов этой группы».

Как видно из приведенного определения, ни о каком «геноциде мирного (гражданского) населения» не может быть и речи, поскольку ни «мирное», ни «гражданское» население никак не локализуется в указанные группы. Убийство мирных граждан вообще – это не геноцид. Прибавлением такого определения преступление теряет свое правовое содержание и становится политическим оборотом. Или «научным учреждением», таким, например, как Центр исследования геноцида и сопротивления жителей Литвы ^[26]. «Жители Литвы» никак не могут подвергнуться геноциду. Точно так же не имеют юридического смысла, например, следующие утверждения: «Мэр Ялты Андрей Ростенко назвал санкции в отношении полуострова «экономическим геноцидом» россиян» ^[27] или «В нынешнее время действия китайских властей расцениваются Далай-ламой как культурный геноцид» ^[28]. Таких преступлений просто не существует, что как раз подчеркивает использование апелляции к международным преступлениям именно в качестве политического инструмента, что никак не влечет за собой реальных правовых последствий.

Иногда можно услышать и о «признаках геноцида»: «приравняв коммунизм к нацизму, польские депутаты назвали расстрел в Катыни «имеющим признаки геноцида». В России были возмущены только этой строчкой» ^[29].

Применительно к преступлениям геноцида следует также отметить, что некоторые из них в результате политических усилий приобрели собственные эксклюзивные названия – «холокост», «голодомор», «Волынская резня», «Варфоломеевская ночь» и т.п. Некоторые акты геноцида определимы исключительно по месту, где они были совершены, например, Бабий Яр. Приведенные примеры ярко иллюстрируют успешные примеры превращения международного преступления и отношения к нему в стереотип восприятия и оценки.

В приводившемся уже примере с резолюцией Конгресса США из «политической, экономической и военной агрессии Российской Федерации против Украины» международным преступлением может быть исключительно последняя, военная агрессия, но ее факт должен быть, прежде всего, конечно, доказан. А первые две (политическая и экономическая агрессии) использованы сугубо для политических заявлений. Поскольку, согласно данному ГА ООН определению: «Агрессией является применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства, или каким-либо другим образом, несовместимым с Уставом Организации Объединенных Наций, как это установлено в настоящем определении» ^[30].

2.5. «Преступления режима»

«Преступления режима (имярек)» - термин, используемый очень часто и, разумеется, не имеющий никакого права на жизнь с точки зрения уголовного права. Поскольку режим нельзя усадить на скамью подсудимых. И поскольку презумпция невиновности на режимы не распространяется – последний даже не является субъектом, как таковым.

Как и в случае с «(не)признанием преступления», мы имеем дело с комбинированным термином, поскольку «режим» - слово не столько даже из политического, сколько политологического словаря. Тем самым «преступления режима» словно созданы специально для использования в качестве политического инструмента. При этом, если «(не)признание преступления» обычно используется с указанием конкретного международного преступления, например, «признание геноцида армян», то «преступления режима Башара Асада» указывают на неопределенную группу преступлений (международные из которых могут составлять только часть, а часть могут составлять преступления из другой неклассической группы – политические преступления), связанных исключительно личностью «ответственного по конституции правителя». Обычно же о конкретных преступлениях, входящих в набор «преступлений режима», можно либо догадываться, либо предполагать, исходя из контекста. Так, например, «преступления режима Виктора Януковича» являются исключительно международными в случае, когда говорится о том, что «в Гаагском трибунале открыто предварительное расследование преступлений режима В. Януковича» ^[31]. Поскольку МУС занимается только международными преступлениями. В другом же сообщении в набор «преступлений режима В. Януковича» входят «все преступления, в которых подозревается Виктор Янукович и его окружение», «все неправомерные действия Виктора Януковича, начиная с незаконного возвращения президентских полномочий в 2010 году, заканчивая убийством активистов Евромайдана в 2014 году» ^[32] (напомним, что расследование этих событий так и не получило должного расследования), «государственная измена и создание преступной организации». В этом наборе международных преступлений нет вообще, если не считать, при известном напряжении воображения, «убийство активистов Евромайдана» геноцидом религиозной группы.

Так называемые «преступления режима», как правило, сходят с газетных полос после того, когда сам «глава режима» предстает перед судом. Яркий пример – попытки уголовного преследования чилийского диктатора Аугусто Пиночета. В 2000 г. Верховный суд Чили лишил Пиночета сенаторской неприкосновенности, после чего против него было возбуждено судебное преследование по более чем 100 эпизодам, связанным с убийствами, а также похищениями и пытками людей. В 2004 г. Апелляционный суд страны принял решение о начале процесса по делу бывшего диктатора, обвиняемого в соучастии в убийстве командующего сухопутными силами генерала Карлоса Пратса. В 2005 г. против Пиночета было выдвинуто обвинение в совершенном в 1977 г. убийстве членов Левого революционного движения Хуана Рамиреса и Нельсона Эспехо и в причастности к уничтожению политических противников режима в рамках так называемой Операции «Коломбо». В том же году он был обвинен и в коррупции, а в 2006 г. - в 36 случаях похищения людей и 23 случаях применения пыток. Также Пиночет обвинялся в наркоторговле, торговле оружием и уклонении от уплаты налогов ^[33]. Заметим, что в данном списке нет ничего, указывающего на «режим».

Международные преступления характеризует множественность как преступников, так и потерпевших. Поэтому важно отдельно остановиться на ситуации, когда под суд по обвинению в «преступлениях режима» попадает только один человек. Как правило – спустя многие годы. Суд над самим Пиночетом (а не над «режимом Пиночета» или «чилийской хунтой») понятен – он был как организатором, так и вдохновителем указанных преступлений, фигурой номер один. Однако суд над одним рядовым исполнителем международного преступления спустя долгие годы вызывает чувство раздвоенности: необходимо доказать, например, сам факт геноцида (огромная работа для следствия), а также участие и роль подсудимого в нем. Международные преступления масштабны, но, сосредоточенные в одном рядовом исполнителе, теряются в размере, т.к. с точки зрения уголовного производства важна прежде всего вина данного человека, а не масштаб заговора. Исследование объективной стороны преступления становится вторичным. Само преступление при этом как бы подразумевается, но, сосредоточенное всего лишь в одном человеке и установленное при этом судом, открывает простор для дальнейших «творческих интерпретаций». Таких, что заставляют задуматься об инверсии: а не был ли суд устроен лишь для того, чтобы «застолбить» сами так называемые «преступления режима»?

Так, В 2007 году в эстонский суд было направлено дело по обвинению в геноциде Героя Советского Союза Арнольда Мери. Согласно обвинению, Арнольд Мери участвовал в подготовке мартовской депортации в 1949 г. - руководил и контролировал проведение депортации на Хийумаа. 25 марта 1949 г. на Хийумаа было задержано 251 гражданское лицо, утром 26 марта людей отправили в порт Палдиски и оттуда дальше в специально оборудованных для депортации товарных вагонах — на принудительное пожизненное выселение в Сибирь ^[34].

Отсутствие срока давности в отношении международных преступлений, разобранное выше, в данном случае использовалось обвинением совершенно злоумышленно. В том числе – в политических целях «установления факта» международного преступления. С точки зрения этих целей идеально, если подсудимый скончается перед самым оглашением приговора. Преступление вроде бы было, а вот судить больше некого – все умерли от старости. Вот каково было состояние Мери и его понимание происходящего: «Уже 20 лет известно, что я делал на Хийумаа. Игра с обвинениями идет уже 12 лет, она началась в 1995 году. Так как я не думаю, что мне осталось жить более двух лет, то, вероятно, и на этот период дело смогут затянуть» ^[35]. Так оно и произошло впоследствии – Мери умер, не дожив до вынесения приговора.

Какие политические цели преследовались этим процессом? Ответ на этот вопрос можно найти на сайте посольства Эстонии в Москве: «За советской оккупацией последовали события, о которых раньше только читали в исторических книгах и которые стали самым ужасным воспоминанием последних столетий – массовые депортации, затронувшие живших в Эстонии людей всех национальностей. Две депортации, наиболее значительно затронувшие Эстонию – 14 июня 1941 года и 25 марта 1949 года, стали скорбными памятными датами. Наиболее крупные депортации прошли 60 лет назад: 25 марта 1949 года из Эстонии было депортировано более 20 000 человек, в основном это были женщины и дети» ^[36].

Огромная разница в приведенных цифрах возвращает нас к изначальному вопросу: легализует ли суд над одним Арнольдом Мери сам факт «геноцида» и, что не менее важно, приведенные цифры - 20 000 человек? Заметим, что на сайте посольства о «геноциде» - ни слова, да и немыслимо было бы вести о нем речь, если авторы этой текстовки прямо пишут, что данные депортации затронули «живших в Эстонии людей всех национальностей», что точно не соответствует конвенциональному составу преступления геноцида (в Эстонии он отличается от конвенционального). Тем не менее, «14 июня 1941 года и 25 марта 1949 года стали скорбными памятными датами», и внесены в соответствующий закон. В стране вывешиваются траурные флаги. Память о депортациях, о «преступлениях советского режима» – «нациетворческий элемент» для Эстонии.

Упомянутая вторая разновидность «преступлений режима», типа «преступлений советского режима», например, употребляется еще шире и находится еще дальше от уголовного права, поскольку в так называемых «преступлениях режима Муаммара Каддафи» хотя бы фигурировал сам Муаммар Каддафи, которого в принципе можно было привлечь к ответственности (чего, однако, так и не случилось), а как привлекать к ответственности «советский режим»? Как должен выглядеть лелеемый всеми прозападными либералами «суд над коммунизмом»?

Ответ на этот вопрос содержится в принятой в 2006 г. резолюции Парламентской Ассамблеи Совета Европы № 1481 «О необходимости международного осуждения преступлений тоталитарных коммунистических режимов» ^[37].

Перечень преступлений дан в ст. 2 резолюции – «Нарушения различаются в зависимости от культуры, страны и исторического периода, и включают индивидуальные и коллективные убийства и казни, смерть в концентрационных лагерях, голод, высылки, пытки, рабский труд и другие формы массового физического террора, преследования на этнической или религиозной почве, нарушения свободы совести, мысли и самовыражения, свободы прессы, а также недостаток политического плюрализма». При этом в ст. 3. резолюции говорится о том, что эти преступления были оправданы: «Преступления были оправданы теорией классовой борьбы и принципом диктатуры пролетариата». С точки зрения уголовного права, если они «оправданы», то это не преступления.

И, наконец, про само «осуждение».

«Ассамблея настаивает на том, чтобы Комитет Министров:

i. учредил комитет, состоящий из независимых экспертов, задачей которого будет сбор и оценка информации и разработка законопроекта, имеющего отношение к нарушению прав человека в странах с различными тоталитарными коммунистическими режимами;

ii. принял официальную декларацию по международному осуждению преступлений коммунизма, совершённых тоталитарными коммунистическими режимами, и отдал дань жертвам этих преступлений независимо от их национальности;

iii. развернул кампанию по общественному осознанию преступлений, совершённых тоталитарными коммунистическими режимами, на Европейском уровне;

iv. организовал международную конференцию по преступлениям, совершёнными тоталитарными коммунистическими режимами, с участием представителей правительств, парламентариев, академиков, экспертов и неправительственных организаций».

Иными словами, предлагаемый «суд над коммунизмом» по сути не суд, а разобранное выше политическое «осуждение».

Справедливости ради надо указать, что суд все-таки упоминается в ст. 5: «Падение тоталитарных коммунистических режимов в Центральной и Восточной Европе не сопровождалось во всех случаях международным расследованием преступлений, ими совершенных. Кроме того, авторы этих преступлений не были подвергнуты судебному преследованию международным сообществом, как это имело место с ужасными преступлениями, совершенными национал-социализмом (нацизмом)».

Заканчивая тему «преступлений режима», отметим еще одну их разновидность – преступления конкретных государств. Так, ст. 170-2 УК Литовской Республики называется «Публичное одобрение международных преступлений, преступлений СССР или нацистской Германии перед Литовской Республикой или ее жителями, их отрицание или грубое умаление» ^[38]. Таким образом, литовские законодатели указывают на конкретные государства, называя их преступными, чего не сделал, например, даже Нюрнбергский трибунал в отношении нацистской Германии и ее народа.

2.6. «Террористическое государство»

Терроризм, наверно, «самое международное» из всех международных преступлений, т.к. борьбе с ним посвящена не одна, а целый букет конвенций – Международная конвенция о борьбе с финансированием терроризма ^[39], Шанхайская конвенция о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом, Европейская конвенция о борьбе с терроризмом ^[40] и т.п. – всего около 20, начиная с Конвенции Лиги Наций 1934 г. о предотвращении и осуждении терроризма ^[41].

Опять-таки понятно, что государство не может быть «террористическим», потому что государства не судят уголовным судом за осуществление преступления «терроризм».

А вот может ли терроризм быть государственным? Женевская декларация о терроризме 1987 г. ^[42] утверждает, что да. И приводит довольно впечатляющий каталог его признаков. Тот факт, что это мнение находится на территории «серой зоны», следует из приводимой выше логики и вида документа – декларации, т.е. акта, не имеющего юридической силы. В целом же термин не так плох, т.к. в таком виде указывает на терроризм не как на преступление, а как на явление, которое, безусловно, существует.

Так, к данному термину прибег, например, президент РФ Владимир Путин, когда давал оценку действиям грузинских властей, арестовавших в 2006 г. российских военных ^[43].

Обвинений, озвучиваемых теми или иными политиками, в том, что то или иное государство является «террористическим», очень много. В качестве примера можно привести заявление на эту тему президента Литвы Дали Грибаускайте в отношении России, сделанное в ноябре 2014 г. ^[44].

Вариацией на тему «террористического государства» следует считать сделанное в январе 2015 г. предложение фракции европейских консерваторов в Европарламенте включить в резолюцию по Украине фразу о признании Донецкой НР и Луганской НР «террористическими организациями» ^[45]. Пять остальных политических групп в Европарламенте отказались это делать, при этом предложение евроконсерваторов действительно производит странное впечатление: то ли они признают ДНР и ЛНР с точки зрения «признания государств», то ли признают государства… организациями. Впрочем, речь опять шла о политическом «признании», разобранном выше.

Анализ приведенной терминологии использования апелляции к международным преступлениям в качестве политического инструмента позволяет сделать несколько выводов.

Выводы

Во-первых, использование данной терминологии является сложившимся и устойчивым в политике, а политические апелляции к международным преступлениям воспринимаются, как норма. Политика вообще и современная политика в особенности неизбежно апеллирует к эмоциям, и мимикрия приведенной терминологии под термины уголовного права, бесспорно, создает дополнительный драматический эффект.

Во-вторых, подобные политические апелляции коррумпируют уголовное право вообще и развивающуюся практику судебного преследования международных преступлений в особенности. Парламентские «осуждения» нарушают принцип разделения властей и создают иллюзию восстановления социальной справедливости.

В-третьих, политическая риторика вокруг того или иного международного преступления, не признанного судебными институтами в качестве такового - это всегда политический инструмент, который позволяет решать сразу целый ряд политических задач. Он создает массу возможностей для политических маневров и разнообразных интерпретаций в отношении тех или иных событий внутри страны, не связанных ни с доказательной базой, ни с конкретными лицами, действительно заинтересованными в решении вопроса. Этот подход позволяет влиять на общественное сознание, а использование всевозможных атрибутов, «раскрашивающих» преступление, оказывает воздействие на эмоции и позиции общества, и укореняется как некая истина, не требующая доказательств, в особенности, если она укладывается в конкретные стереотипы. Но это одновременно и инструмент для создания новых стереотипов.

В-четвертых, использование риторики на тему международных преступлений уже стало эффективным политическим инструментом для воздействия на имидж той или иной страны в рамках международной конкурентной борьбы. Фактически это инструмент борьбы с мягкой силой конкурирующего государства, так как позволяет серьезным образом портить его имидж, влияя и на отношение так называемого международного сообщества к гражданам этого государства. И это довольно простой и легкий способ, так как не предполагает никакой доказательной базы, а упирается исключительно в  политическую риторику, паразитирующую на иррациональных страхах различных людей.

В-пятых, особого внимания заслуживают  последствия использования рассматриваемого политического инструмента в межгосударственной конкуренции. Опасный момент заключается в том, что, если в подобной риторике ставится знак равенства между режимом и народом (это очевидно в случаях, когда не называются «виновные персоналии» например, во фразе «советский режим»), то это выводит из-под обвинения конкретные лица и накладывает ответственность на граждан этого «режима», которые, вдруг, становятся единственными виновниками презумируемых международных преступлений. Это мощным образом подпитывает старые или создает новые стереотипы, влияя на существующие и будущие межгосударственные и международные кризисы. Очевидно, что политические деятели, прибегающие к подобной риторике, в действительности не заинтересованы в правовом обсуждении вопроса. Таким образом, данный политический инструмент уже стал неотъемлемым элементом популизма ряда политиков.

В-шестых, не всегда популистскими оказываются межгосударственные требования рассчитаться за совершение того или иного международного преступления. При этом, однако, требование компенсаций, например, «за оккупацию», чаще всего является типичным примером именно политического популизма, инструментом во внутриполитической борьбе.

Но, вероятно, есть в этой коллизии и некоторый положительный момент. Он связан с тем, что некоторые из тех парламентариев разных стран, кто проявляет искреннее сочувствие к пострадавшим, действительно полагают, что таким образом вносят свой вклад в достижение справедливости, и, одновременно с этим, демонстрируют свою сопричастность международным проблемам и международному сообществу.

Настоящая работа была написана с целью обозначения проблемы, существующей в «серой зоне» между политикой и правом. Дальнейшее исследование поднятой темы, которое будет продолжено авторами, должно показать конкретные механизмы применения апелляций к международным преступлениям в качестве политического инструмента, выявить их многообразие, а также указать на их роль в создании политических стереотипов.