Судебная контрреформа 2 половины XIX в.: историография и историко-правовые проблемы

Краковский Константин Петрович доктор юридических наук профессор, кафедра государствоведения, Российская академия народного хозяйства и государственной службы 119571, Россия, г. Москва, ул. Вернадского, 84, каб. 1-3376 Krakovskii Konstantin Petrovich Doctor of Law associate professor of the Department of Political Science at Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration 119571, Russia, g. Moscow, ul. Vernadskogo, 84, kab. 1-3376 frelena@mail.ru

Судебная контрреформа: спор, длиною в полтора века

В 80-е годы XIX в. была заложена историографическая традиция квалификации реакционного (охранительного) законодательства в судебной сфере как судебную контрреформу; было положено начало длящейся до сих пор дискуссии о наличии (или отсутствии) этого феномена в политико-правовой истории пореформенной России.

Либеральная русская научная литература и публицистика первоначально избегали использования термина «контрреформы», применительно к современным ей явлениям государственно-правовой действительности 70-80-х годов XIX в. Историк А.А. Корнилов вообще обозначил «нижнюю границу» длительной реакции правительства в отношении нового суда – 1866 г. (в связи с принятием первой «новеллы», искажавшей Уставы 1864 г. – закона о порядке рассмотрения дел о преступлениях в печати). ^[25] Историки писали о последующих (после реформ 60-70-х годов) «искажениях», о «пересмотре реформ 60-х годов» в реакционном духе. Впрочем, они оговаривались, что наступление реакции не прервало реформационного процесса, но придало ему «болезненный ход и ненормальные формы».

Лишь с конца 80-х годов XIX в. в литературе (статьи К.К. Арсеньева) появился термин «эпоха контрреформ». ^[1] Впервые термин «контрреформа», применительно к судебным порядкам, использовал в 1890 г. известный юрист и публицист П.Н. Обнинский в статье «Откуда идет деморализация нашей адвокатуры?». ^[59] Позднее этот термин повторит А.А. Кизеветтер в 1916 г. ^{[21, с. 123]} в качестве характеристики общей тенденции в судебной политике самодержавия. М.П. Чубинский, имея в виду изменения в Судебных уставах во 2-й половине XIX в., ввел в 1911 г. термин «реформа наоборот». ^{[56, т.2, с. 218]}

Термин «контрреформа» был заимствован отечественными авторами либерального толка из истории предреволюционной Франции. «Контрреформами» называли тогда реакционные меры, посредством которых были отменены либеральные реформы, проведенные в 1774-1776 гг. генеральным контролером финансов Тюрго, а сам их автор отправлен в отставку.

Таким образом, в русской публицистике XIX в. понятие «контрреформа» представляло собой, скорее, фигуру речи совершенно определенного свойства, поскольку все понимали, что «отменить» великие реформы, вообще, и судебную, в частности, невозможно.

Следует согласиться с Ф. К. Тарановским, первым исследователем работы Муравьевской комиссии, на неудачи которой указывали как на доказательство отсутствия судебной контрреформы, утверждавшим: «Муравьев понимал, что нет в империи ни одного ответственного юриста, который бы выступал за воскрешение дореформенной юстиции, или за создание юстиции на принципах, отличных от общепризнанных, что реформа воспринималась как conditio sine qua non современного европейского государства и попытка изменить это могло вызвать шквал сопротивления». Муравьев понимал, что полное разрушение уставов могло бы стоить слишком много для его репутации и карьерных перспектив»… ^{[60, с. 166]}. Иными словами, судебную контрреформу не следует понимать как мероприятия властей по возвращению дореформенной юстиции.

В советской литературе на протяжении десятилетий термин контрреформы относили лишь к реакционным мероприятиям правительства в отношении городского и земского самоуправления. В конце 60-х годов ХХ в., оценивая (и, возможно, несколько переоценивая) эти системные мероприятия правительства в отношении суда, Б. В. Виленский, впервые в советской историографии, квалифицировал их как судебную контрреформу, по аналогии с земской и городской контрреформами 80–90-х годов XIX в., о которых историки писали ранее. ^[6] Он, на наш взгляд, несколько сгустил краски, утверждая, что были, по сути, ликвидированы, подорваны все принципы Уставов 1864 г. Выдвинутая Б.В. Виленским идея о судебной контрреформе породила дискуссию, которая, то затихая, то вновь разгораясь, продолжается до сих пор: была ли на самом деле проведена судебная контрреформа (аналогично земской и городской контрреформам).

Вслед за Б. В. Виленским ряд исследователей, преимущественно историков-правоведов (В. А. Шувалова, Ю. Г. Галай, Е. Н. Кузнецова, Т. У. Воробейкова, А. Б. Дубровина, Н. В. Черкасова, Ф. А. Ишкулов, А. Е. Скрипилев, М. В. Немытина, Н. Н. Ефремова, Н. М. Корнева, К. П. Краковский), поддержали его идею, признав, что судебная контрреформа была проведена, серьезно ограничив буржуазно-демократические принципы судоустройства и судопроизводства. Впрочем, в этой «команде» юристов есть и историки, в частности, Н.А. Троицкий, признавший проведение судебной контрреформы. Проблеме судебной контрреформы были посвящены и специальные исследования, диссертации. ^{[29; 37; 47, с. 119-123; 23]}

Однако с самого начала и среди сторонников признания проведения судебной контрреформы обнаружились некоторые разногласия в понимании ее сути. «Основоположник» идеи о проведении судебной контрреформы Б. В. Виленский понимал под ней принятие ряда нормативных актов, которыми «были фактически перечеркнуты основные демократические институты Судебных уставов». Содержание судебной контрреформы он раскрывал через три основных направления «коррекции» Уставов: изменение порядка производства политических дел; пересмотр основных принципов судебной реформы (независимость, несменяемость судей, гласность, ограничение суда присяжных); ликвидация мирового суда и замена его административными установлениями.

По мнению Ю. Г. Галая, термин «контрреформа» в судопроизводстве следует понимать не как единичный правительственный акт, а серию многолетних законодательных и административных мероприятий, значительно изменивших первоначальные судебные принципы. ^[12] Еще менее жесткую позицию занимает Н.М. Корнева: «… под судебной контрреформой следует понимать пересмотр основных положений Судебных уставов, направленный на их ликвидацию, в результате которого основные принципы судебной реформы были ограничены, но не уничтожены» [23 с. 28]. Последнее обстоятельство, считала она, свидетельствовало о незавершенности контрреформы.

Сторонники идеи судебной контрреформы расходятся и в вопросах о времени начала, периоде ее проведения, причинах и предпосылках. Попытка периодизации судебной контрреформы дана Н.М. Корневой: 1)1866-1885 гг. – период частных изменений Судебных уставов, в отсутствие программы их ликвидации. С 1880-х – выработка программы ликвидации; 2) 1885-1894 гг. - попытка проведения судебной контрреформы путем изменения отдельных положений Уставов по заранее намеченному плану. Но ломка могла быть только целиком, а по частям – не получалась; 3) 1894-1905 (непонятно, почему 1905, т.к. Комиссия завершила работу в 1899 г. А с начала ХХ в. и вовсе намечается «Ренессанс» Судебных уставов ^[57] - К.К.) – работа комиссии Муравьева, но задача – преобразовать Уставы на основе их неприкосновенности.

Отечественные историки (П. А. Зайончковский, В. А. Твардовская, И. В. Оржеховский, Л. Г. Захарова, П. Г. Рындзюнский, А. К. Афанасьев) возражали против идеи судебной контрреформы, считая, что все пореформенные изменения в судебной системе носили частный характер, что это были паллиативы, «ограничения», но не ликвидация ключевых институтов и принципов реформы, и что самодержавие не осмелилось пойти на коренные изменения. Иными словами, судебной контрреформы, в отличие от земской и городской, не было.

В постсоветской историографии отмечен новый виток дискуссии о судебной контрреформе, хотя теперь она почти лишена идеологической начинки. Сейчас можно назвать несколько точек зрения на эту проблему. М.В. Немытина представляет «классический» подход, заявленный еще Б.В. Виленским. ^{[39,с. 70-102]} К.П. Краковский, принимая идею контрреформы, видит ее в последовательных законодательных мерах, а также противоправных мерах власти, направленных на бюрократизацию юстиции. ^{[25, с. 82-93; 27]} А.А. Демичев выступил с концепцией «кризиса судебной системы», отказавшись от термина «контрреформа». ^{[14, с. 66-73]}

К группе историков московской школы, отрицавших проведение судебной контрреформы, примкнул ученый-юрист А.С. Смыкалин, опубликовавший серию статей по этой теме. Он полагает, «что речь может идти лишь об отдельных преобразованиях, не затрагивающих основ судебной реформы»; и вообще появление концепции судебной контрреформы во многом было обусловлено, как он считает, идеологическим фактором. ^[48]

Наконец, обнаружился новый, консервативный взгляд на эту проблему. Вообще, с начала 2000-х годов в отечественной историографии вновь, как в былые времена, стало набирать силу «консервативное направление». Симпатии историки «новой “старой волны”» полностью на стороне царской власти, на которую они взглянули, поменяв «черные очки» советской историографии на «розовые». ^{[3; 4; 8; 2, с. 241-257]}

Из работ этого направления обращает на себя внимание, можно сказать, программная статья Д. Ф. Аяцкова, Ю. В. Галкина и Е. В. Олесеюка «Отечественное правосудие в XIX в.: Практика и уроки реформирования». Авторы не просто отрицали факт проведения судебной контрреформы. То, что было сделано с Судебными уставами в пореформенный период, по их мнению, есть «исправление допущенных при реформировании излишеств и перегибов, достройкой системы сдержек и противовесов, обеспечивающих равновесие всей правовой системы в целом». Это, по их словам, «совершенствование судебной системы» было направлено на ограничение провозглашенных в законотворческой спешке (странное утверждение авторов: судебная реформа готовилась с середины 50-х годов XIX в., — почти 7 лет.), но не обеспеченных реально свобод и гарантий.

К примеру, принцип несменяемости судей: принятые в его корректировку меры могут рассматриваться, по мнению трио авторов, как необходимое развитие реформы, адаптация заемных форм и принципов к сложившимся веками традициям и укладу русской жизни.Провозглашение в Уставах 1864 г. новых принципов и норм, давно прижившихся в западном праве, явно не вписалось в систему русской государственности и права и породило новую полосу законодательства о суде, - считают саратовские историки. Череда поправок к Уставам от закона 19 мая 1871 г. до Положения 14 августа 1881 г. было, по мнению авторов статьи, попыткой власти «обеспечить правопорядок и политическую стабильность в стране (защитить государство и население от экстремизма и терроризма, в современной лексике)».

Вывод, который у авторов «не вызывает сомнений»: «новая полоса преобразований, последовавшая за уставами 1864 г., с точки зрения не общеполитической, но профессионально-правовой, представляла собой отнюдь не «реакционный курс», и не «контрреформу», а естественное стремление правительства восстановить утраченную управляемость государственного механизма». «Осознание властями необходимости укрепления правопорядка и политической стабильности свидетельствовало об истинном прогрессе юстиции (выделено нами - К.К.), соответствующем ее изначальному предназначению. Иными словами, то, что принято называть контрреформами, на деле было естественным продолжением реформы, причем наиболее конструктивным по отношению к деструктивным по преимуществу начальным ее этапам.

В том же русле написан ряд работ Н.И. Биюшкиной. Следует обратить внимание, что в ее кандидатской диссертации, защищенной в 1998 г., судебная реформа рассмотрена в традиционном русле постсоветской литературы как важное и благое дело. Спустя несколько лет она защитила докторскую диссертацию, посвященную консервативному периоду правления Александра III, в которой, судебная реформа предстала цепью роковых ошибок, которые и были исправлены рядом мер, - теперь они признаны благими и своевременными, обеспечивающими законность и спокойствие страны. Вот такая трансформация взглядов. Н. И. Биюшкина теперьполностью оправдывает систему внутриполитических мер российского правительства 70-90-х гг. XIX в., направленных, по ее мнению, на восстановление режима законности и правопорядка, экономического благосостояния и социальной стабильности с учетом сложившейся социально-экономической и политико-правовой ситуации. Это, по ее мнению, была коррекция либерального курса Александра II, придавшая даже динамизм преобразованиям 1860-х гг., приведшая их в соответствие с особенностями российской политико-правовой и социально-экономической действительности, сложившейся на рубеже 1870–1880-х гг.

Если для суровых критиков реформы во 2-й пол. XIX в. в лице публицистов М.Н.Каткова ^[35] и князя В.П.Мещерского ^[32], практиков, вроде В.Я. Фукса ^[54] или придворного ученого-политика К.П. Победоносцева ^{[19, т.1. с. 508-514]} их жесткие оценки происходящего в судебном мире еще как-то объяснимы: они были все же в гуще событий, искренне переживали за судьбы русского суда, пусть и «со своей охранительной колокольни», то для современных ученых, пользующихся «охранительной лексикой» для оценки пореформенного суда и политики правительства по его «исправлению», это выглядит несколько странно.

Зарубежные исследователи (в частности, Ф. К. Тарановский, В. Г. Вагнер) полагают, что у царизма было стремление провести судебную контрреформу, но в силу разных причин она оказалась прерванной, не состоявшейся. ^{[61, с. 371-394]} В частности, Ф. К. Тарановский считал, что только с учреждения комиссии Муравьева (1894 г.) была поставлена на повестку дня судебная контрреформа. Внутриправительственный конфликт, по его мнению, притупил атаки на суд в 1880 г. и предотвратил судебную контрреформу после 1894 г. Впрочем, сразу возникает вопрос: почему же эти «конфликты» имели такое избирательное последствие — не остановили городскую и земскую контрреформу, но прервали судебную, тогда как именно суд вызывал куда большие претензии автократии, чем местное самоуправление? Иными словами, дискуссия о судебной контрреформе еще не завершена. Представим, однако, наш взгляд на суть этого политико-правового явления.

Критерии судебной контрреформы

Каковы общие критерии (признаки) контрреформы?Действительно, выглядит странным то, что для признания наличия земской и городской контрреформ считаются «достаточными» изменения закона о выборах в земства и городские думы (при сохранении самих институтов и основ их деятельности). А для признания наличия судебной контрреформы считаются «недостаточными» ликвидация целого института (мировой юстиции) и замена его административным разбирательством, подрыв ключевого принципа независимости суда, создание специальных процедур расследования и рассмотрения дел о государственных преступлениях, обеспечивающих резкое увеличение административного элемента за счет юридического.

Иными словами, прежде чем спорить о том, была ли проведена судебная (равно как и иные) контрреформа, пусть и в совершенно определенном, узком смысле, следует, прежде всего, договориться о том, что считать «контрреформой», каковы ее критерии, следуя известной максиме, что «о терминах нужно не спорить, а договариваться».

Можно говорить, по крайней мере, о двух трактовках понятия «контрреформа». Во-первых, контрреформой можно назвать действия, ведущие к изменению направления и характера развития по сравнению с тем, каким оно стало в результате предшествующей реформы. Во-вторых (что больше соответствует буквальному значению слова), это некое действие по отмене, ликвидации результатов реформы, имеющее своим следствием частичный или полный возврат к дореформенному состоянию. Впрочем, и здесь следует оговориться, что в реальности, как показывает исторический опыт, буквальный возврат к дореформенному состоянию невозможен, ибо в результате реформы общество приобрело уже новый опыт ^{[20, с. 57]}.

Известный канадский ученый Питер Соломон представил свою концепцию судебной контрреформы, после чего экстраполировал ее на пореформенную Россию, соглашаясь в принципе с конструкцией, предложенной Ф. К. Тарановским. ^{[49, с. 50-60]} Он исходил из предположения о том, что основными целями судебной реформыявляются: 1) увеличение вероятности беспристрастного рассмотрения дела в суде за счет ограждения судей от потенциальных источников давления и зависимости; 2) укрепление судебной власти за счет расширения юрисдикции судов, наделения судей большими дискреционными полномочиями и поднятия авторитета судей (в целях обеспечения исполнения решений).

Проще говоря, реформа должна быть направлена на обеспечение независимости судей и укрепление судебной власти. Следовательно, для того чтобы считатьсясудебной контрреформой,соответствующие меры должны иметьсистемный характери быть направлены на ограничениелибосудебной власти, либо судейской независимости(выделено мной – К.К.)безосновательным или неправомерным образом, - заключает П. Соломон.

Впрочем, он оговаривался, и мы с этим согласны: «В какой-то степени то, что составляет судебную контрреформу, находится в умах наблюдателей или представляет собой оценочные суждения (выделено мной – К.К.). Таким образом, ученые не должны механически воспринимать взгляды участников тех конфликтов, которые они изучают. В то же время следует понимать, что судебная контрреформа может иметь разрушительные последствия именно в качестве дискурса, без принятия или реализации каких-либо конкретных мер».

Таким образом, поиск ответа на вопрос о бытии (или, наоборот, об отсутствии факта проведения) судебной контрреформы лежит в плоскости признания системного характера мер, направленных на достижение целей, противоположных юридизации правосудия (этим термином мы обозначаем возникновение в стране независимой судебной власти, наделенной специфической юрисдикцией, в сферу которой впредь не допускались вторжения власти исполнительной).

Судебная реформа вводилась не повсеместно и одномоментно, ее реализация затянулась на 40 лет. Но за это время Уставы подверглись серьезной ревизии, особенно в 70–90-е годы XIX в. Речь, уверены, нужно вести не столько о количественных показателях изменений Уставов 1864 г. (более 700 «новелл») ^{[36, т. 2, с. 587]}, а о качественных изменениях, прежде всего по двум важнейшим позициям: подрыв независимости суда и принципа отделения его от администрации, а также расширение административной практики за счет сужения судебной юрисдикции.

Мы называем это, используя термин И.В. Гессена, «бюрократизация правосудия», т. е. возвращение судебной власти как минимум под опеку исполнительной, превращение судей в простых чиновников.

Замечание П. Соломона о реализации «подрыва» фундаментальных принципов безосновательно или противоправными средствами подсказывает, что нужно обращать внимание как на новеллы закона о суде, так и правоприменительную практику и политику министерства юстиции по отношению к судебному ведомству. Ее показатель — наличие системы подконтрольности судебно-прокурорских работников.

Чрезвычайная следственная комиссия (ЧСК) Временного правительства, разбиравшая в 1917 г. противозаконные действия верхушки царской бюрократии, расследовала, в частности, деятельность и министерства юстиции в предреволюционное десятилетия. ^{[67; 28]} Ее материалы показывают, что правительство с помощью практически открытых противоправных средств создало совершенно новый вид правосудия, не считающегося с законом — «щегловитовскую юстицию», которую, на наш взгляд, можно смело назвать «практической контрреформой». ЧСК констатировала, что «министерство юстиции превратилось в начале XX в. в «министерство неправосудия», играло с принципом несменяемости суда, целиком подчинило судей влиянию центральной власти». ^{[41, т. 1, с. XIV]}

Таким образом, на наш взгляд, следует, во-первых, дать положительный ответ на вопрос о том, была ли проведена судебная контрреформа, а во-вторых, определить ее как систему мероприятий правительства, направленных на бюрократизацию судебной власти, ограничение судейской независимости, как правовыми, так и противоправным способами, а также расширение административного элемента в юстиции за счет юридического. Отметим также что проведенная судебная контрреформа, в отличие от земской и городской, не была «точечной», а растянулась во времени, «живя» параллельно с введением Судебных уставов на окраинных территориях страны.

Известный русский ученый-юрист М.П. Чубинский, выступая на общем собрании Русской группы Международного союза криминалистов в Москве в 1909г., оценивая то, во что превратили русский суд в результате «совершенствования судебной системы» (возвращаемся к определению саратовского трио ученых), с горечьюзаключил: «Как это ни странно, очень часто в России нам приходится возвращаться назад и мечтать о том, что 50 лет тому назад считалось важным и уже достигнутым» ^{[45, с. 291]}.

Если признать критерием судебной контрреформы «подрыв базовых принципов реформы», то, в сфере суда, нам кажется, следует проанализировать две тенденции: «юридизация» и «бюрократизация» правосудия. В русле борьбы этих двух тенденций правительственной политики «найдется место» и для наступления на независимость суда, и ограничения суда присяжных, и ликвидации мировой юстиции, и серии законов, обнаруживающих поиск самодержавием подходящей инстанции для рассмотрения политических дел и др.

Именно в свете этих идей хотелось бы обратиться к анализу основных направлений судебной контрреформы.

Основные направления судебной контрреформы

В целом соглашаясь с классификацией основных направлений судебной контрреформы, предложенной Б.В. Виленским, мы будем излагать их по такой схеме:

1. Трансформация политической юстиции
2. Ограничение принципов судоустройства и судопроизводства
3. Меры по сокращению подсудности суда присяжных
4. Почти повсеместная ликвидация мировой юстиции и введение института земских начальников.

В этих направлениях выражена сложная природа судебной контрреформы, связанная с решением взаимосвязанных проблем, как совершенствования судебной формы борьбы с революционным движением, так и с бюрократизацией суда. Сложно представить линейную хронологию судебной контрреформы. Это связано с отсутствием какого бы то ни было плана ее мероприятий. Принимаемые политические решения, облекавшиеся затем в законы, вносившие изменения в Судебные уставы, часто вызывались спонтанной реакцией на события общественно политической жизни, либо даже на отдельные судебные решения, по, выражаясь современным языком, резонансным делам.

Первую «волну законодательства» о политической юстиции, возникшую в начале 70-х годов, в конце того же десятилетия настигли «волны законов», направленные на сокращение подсудности суда присяжных. Реакция на убийство народниками императора Александра II в 1881 г., ярким олицетворением которой стало Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия (оно коснулось судопроизводства), выразилась в целой полосе законодательства по разным вопросам функционирования суда (судопроизводства по государственным преступлениям, принципов судоустройства и судопроизводства, суда присяжных), своеобразным апофеозом которой стала почти повсеместная ликвидация мировой юстиции в 1889 г.

В начале 90-х гг. власти приступают к систематическому пересмотру Судебных уставов, т.е., по сути, готовят новую судебную реформу (работа Комиссии Муравьева). Незавершенность этого процесса была в значительной мере компенсирована результативной и не во всем соответствовавшей требованиям закона работой министерства юстиции в начале ХХ в. по выхолащиванию высокого профессионального этоса юристов, превращению многих судебно-прокурорских работников в конформистски настроенных и политически лояльных чиновников («щегловитовская юстиция»). Революционные события вызывали ответную реакцию властей, касавшуюся, в том числе и правовых основ деятельности российского суда.

1. 1. Трансформация политической юстиции

Судебные уставы, введенные в действие в 1866 г., уже через несколько лет подверглись серьезному испытанию и, как следствие – законодательной «коррозии». Не удавшееся покушение на Александра II, произведенное 4 апреля 1866 г. в Петербурге бывшим студентом-юристом Дмитрием Каракозовым, привело к усилению влияния в высших сферах охранительной «партии», которая заметно активизировалась. В мае 1866 г. группа министров (П.А. Валуев, А.А. Зеленой и др.) направила на «высочайшее» имя записку, в которой выступила за усиление губернаторской власти «в видах уничтожения брожения», и добилась императорской поддержки. Тем не менее, период с 1866 по 1870 г. можно назвать временем политического затишья; в отношении новых судов родилась фраза «медовый месяц судебной реформы», хотя уже в 1866 г. «прозвучал первый тревожный звонок» судебной реформе.

Но с начало 70-х годов все резко изменилось. Один из современников писал: «Обилие крупных политических преступлений, в связи с естественным возбуждением, которое влекли они за собой, произвели самое пагубное влияние на дальнейшее течение всей нашей жизни и, в частности, вредно отразилось на дальнейшем существовании наших Судебных уставов. Все более и более проникало сознание, что для борьбы с исключительными явлениями требуются и исключительные меры, что Судебные уставы в том виде, в каком они вышли из рук составителей их, не приноровлены для проявления той силы уголовной юстиции, применение которой требовалось для борьбы с явлениями, способными поколебать основы нашего государственного бытия». ^{[7, с. 25]}

Рассматривая последовательно шаги российского самодержавия по борьбе с государственными преступлениями во второй половине XIX- начале ХХ вв., обращаем внимание на то, что каждый из них был, по сути, рефлексией, реакцией на раздражителя – революционное, общественное движение. В одном случае изменения закона вызывались неудовлетворенностью властью результатами судебного процесса, в других – самими противоправными деяниями непосредственно, независимо от результатов процесса. Но важно: власть действовала в ответ на выпад революционеров. Впрочем, Б.Н. Миронов несколько сгустил краски, заявив, что «все изъятия из Судебных уставов 1864 г. принимались правительством после очередного акта террора со стороны революционеров». Это далеко не так. Да и самих «изъятий» было более 700. Разумеется, на них «не хватило» бы терактов XIX в. ^{[34, т. 2, с. 56]}

Закон 19 мая 1871 г.

«Правила о порядке действий чинов корпуса жандармов по исследованию преступлений» ^[62] 19 мая 1871 г. существенно изменили порядок предварительного производства (в данном случае, только дознания) по государственным преступлениям, возложив эту ответственную миссию на офицеров корпуса жандармов ^{[27, с. 47-51]}.

Закон 7 июня 1872 г.

Этот закон, создавший новый институт, не предусмотренный Уставами (Особое присутствие Правительствующего сената), являл собой пример настойчивого поиска правительством надлежащего судебного института для производства дел о государственных преступлениях, который мог бы осуществлять гарантированную репрессию в отношении политических преступников. Суду было предоставлено право по своему усмотрению решать вопрос о недопущении публичности судебного заседания по делам не только о произнесении оскорбительных слов против императора, но и по другим государственным преступлениях (ст.27).^[63]

Закон 4 июня 1874 г.

Для пересмотра статей Уложения о наказаниях, касавшихся противозаконных сообществ, была образована комиссия под председательством обер-прокурора УКД Сената Э.В. Фриша (входили представителей МЮ и МВД, корпуса жандармов и II отделения императорской канцелярии). Разработанный ею проект закона был утвержден 4 июня 1874 г. ^[64] Этим законом была изменена редакция ст.ст. 250 и 318 Улож. о наказ, и вместе с тем на дела о противозаконных сообществах, в отношении подсудности, производства дознания, следствия, предания суду, а также и самого суда, был распространен порядок судопроизводства, установленный по делам о государственных преступлениях.

Тем же законом, в отступление от правил, установленных в ст. 419 УУС, лицам, производящим дознание о противозаконных сообществах, было предоставлено (по письменному предложению прокурора судебной палаты), право заключать под стражу обвиняемых по таким преступлениям, которые не влекут за собою лишения всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ, если означенная мера представляется необходимою для предупреждения сношений обвиняемых между собою или сокрытия следов преступления.

Указ 9 мая 1878 г.(1)

1878 год стал, по выражению князя В.П. Мещерского, «роковым для истории России и царствования Александра II». Он начался объявлением приговора Сената по процессу «193-х». А потом прозвучал выстрел В. Засулич и не менее «громкий и убийственный» оправдательный приговор по ее делу.

Он стал «последней каплей», переполнившей чашу терпения правительства. Сносить дальше своеволие «судебной республики», в целом, и, особенно, суда присяжных оно не желало. К.И. Пален, над которым уже висел дамоклов меч отставки, решил продемонстрировать деятельную активность. Уже 6 апреля 1878 г. он вышел с новой инициативой: внес на рассмотрение Государственного совета представление «Об изменении подсудности дел о преступлениях, предусмотренных ст. 263-271 и 393 Уложения о наказаниях (изд. 1866 г.), а также наиболее тяжких преступлений против должностных лиц». ^[79]

В своем представлении он привел примеры террористических актов, совершенных народниками в отношении должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей. Министр заключил, что установленный Уставами порядок рассмотрения этих категорий дел окружными судами с участием присяжных заседателей «не мог служить достаточной гарантией строгой репрессии». Он объяснил это тем, что этот порядок был рассчитан «на нормальные проявления преступности в обществе» и оказался неэффективным, когда «дерзость совершаемых преступлений и само развитие преступности достигло крайних пределов».

Министр заключил: «Очевидно, что это чрезмерное, развитие зла требует безотлагательного принятия мер, с установлением которых строгая по закону наказуемость случаев насилия и сопротивления органам правительства была бы, безусловно, обеспечена и не зависела бы от случайных причин». Для этого Пален полагал необходимым передать эту категорию дел из нормальной подсудности суда присяжных особому присутствию судебных палат. ^{[80, л. 2]} 9 мая 1878 г., ровно через шесть недель после оправдания В. И. Засулич, в качестве прямой реакции на этот унизительный для самодержавия приговор, царь утвердил предложения министра юстиции. ^[65] Теперь все дела о сопротивлении распоряжениям правительства, неповиновении властям, оскорблении или явном неуважении к присутственным местам и чиновникам при исполнении ими служебных обязанностей, о взломе тюрем, уводе или побеге находящихся под стражей или надзором, а также убийстве должностного лица или нанесении ему ран были изъяты из подсудности окружных судов (в заседании которых принимали участие присяжные) и переданы в ведение особого присутствия судебных палат.

Очевидно, что это было сделано в расчете избежать конфузов, подобных решению присяжных по делу В.И. Засулич и гарантировать вынесение по значимым для правительства делам «нужного» приговора. Таким образом, этот закон, суживая круг ведения суда присяжных, расширил, в свою очередь, сферу особой политической подсудности, продемонстрировав еще раз недоверие к общей, им же созданной юстиции.

Как показала последующая практика особых присутствий судебных палат по делам о преступлениях против порядка управления, данное решение оказалось порочно по нескольким критериям: во-первых, дела, выделенные в ведение особых присутствий, как правило, не имели на практике политического характера, и само их выделение ничем, кроме реакционных стремлений, не оправдывалось; во-вторых, эта инстанция оказалась куда менее практически удобной, чем суд присяжных, и практически бесполезной. Кроме того, этот закон отрыл новую страницу юридического оформления политической юстиции: формирование так сказать, временного законодательства, скоро получившего весьма широкое распространение. Законы стали издаваться на время, хотя и без указания срока, т.е. на неопределенное время, вызванное острыми потребностями нервной борьбы с растущей революционной опасностью.

Указ 9 мая 1878 г. (2)

Одновременно (6 апреля 1878 г.) К.И. Пален внес в Государственный совет еще одно представление «Об изменении некоторых статей закона 7 июня 1872 г., определяющего порядок производства дел о государственных преступлениях». ^[79] В нем он критиковал предложенный им самим 6 лет назад порядок передачи политических дел ОППС. По его новому убеждению закон 1872 г. вызвал серьезное замедление процесса и большие издержки, связанные с доставкой всех участников процесса в Петербург.

В представлении Палена прозвучали идеи записки сенатора М.Н. Похвистнева, представленной министру 27 марта 1877 г. в разгар рассмотрения в ОППС дела «193-х». ^[42] Сенатор, критикуя деятельность этого института, приводил аргумент в пользу его ликвидации, в связи с тем, что рассмотрение на таком высшем уровне политических дел «придает им не всегда свойственное им важное значение в глазах не только России, но и всего европейского общества». Он настаивал на необходимости децентрализации политической юстиции.

Выявились и другие практические неудобства: перевозка обвиняемых, иногда на большие расстояния, сосредоточение их в одном городе способствовало общению между ними и т.о. затрудняло расследование их преступной деятельности. Наконец, почти повторяя слова сенатора Похвистнева, Пален писал, что рассмотрение этих дел в высшей судебной инстанции «возвышало виновных в глазах тех людей, которые имели несчастье подпасть под их нравственное влияние». ^{[48, с. 11-12; 10, с. 168-171]} Несомненно, эта инициатива К.И. Палена была напрямую связана с неутешительными итогами «процесса 193-х».

По его предложению, дела о государственных преступлениях, влекущих лишение или ограничение прав состояния, в местностях, где были введены Судебные уставы (исключение составлял Варшавский судебный округ. Дела о государственных преступлениях, совершенных в Польше, были подсудны Особому присутствию Сената, за «неимением» там сословных представителей.), были возвращены в подсудность судебных палат (если преступление не влекло лишения или ограничения прав состояния – без сословных представителей, если влекло – с таковыми), что означало децентрализацию политического судопроизводства и возвращение «к истокам» 1864 г. Было восстановлено и еще одно прежнее правило о составе сословных представителей, не зависящем от усмотрения администрации, а призываемом самой судебной палатой по известному старшинству.

Особое присутствие Сената, как и Верховный уголовный суд, вновь приобрело статус суда ad hoc, куда дела передавались лишь на основании указа царя, вследствие их особой значимости . ^[66]

Этому закону выпала странная участь: он фактически не имел применения, за исключением нескольких мелких и незаметных для общества дел. Подавляющее большинство возникающих дознаний шло мимо этой «реанимированной», в смысле рассмотрения политических дел, судебной инстанции.

Закон 30 октября 1878 г.

Этот закон ^[68] касался осмотра и выемки корреспонденции лиц, обвиняемых в преступлениях. С одной стороны, этот закон как будто бы сделал реверанс в сторону соблюдения прав личности, ибо нарушение тайны переписки со стороны судебного следователя могло последовать лишь на основании мотивированного коллегиального присутствия окружного суда. Но, с другой стороны, он был распространен и на случаи дознаний по государственным преступлениям и по делам о противозаконных сообществах, производимым жандармерией на основании закона 19 мая 1871 г. Жандармы, в случае необходимости осмотра и выемки почтовой и телеграфной корреспонденции, должны были обращаться за разрешением на данные процессуальные действия не к суду, а к шефу жандармов, который давал его по согласованию с министром юстиции. Иными словами, для того, чтобы нарушить тайну переписки по делам об общеуголовных преступлениях, пусть и незначительных, нужно было получить разрешение судебной инстанции, а в политических, куда более серьезных по сути, было достаточно административного разрешения.

1. 2. Ограничение принципов судоустройства и судопроизводства

Идеи К.П.Победоносцева ^{[19, т. 1, с. 508-514]}, касавшиеся ограничения ряда демократических принципов судоустройства и судопроизводства, введенных Судебными уставами, последовательно реализовывались в 80-90-е годы.

Закон 20 мая 1885 г.

Это закон был направлен на ограничение несменяемости судей, ключевой гарантии их независимости. Согласно этому закону, было создано Высшее дисциплинарное присутствие Сената для реализации особой дисциплинарной ответственности судей. ^[71] Оно могло принять решение о дисциплинарном наказании провинившегося судьи в виде временного отстранения от должности, перемещения его в другую местность на равную судейскую должность либо даже его увольнения. ^{[15, с. 159]} Решения ВДП обжалованию не подлежали. Еще одним правовым последствием этого закона было сосредоточение общего надзора за судами в руках министра юстиции, что, несомненно, негативно отражалось на независимости суда. ^{[46, с. 110]}

В советской историографии стало почти аксиомой считать закон 20 мая 1885 г. актом, если не ликвидировавшим, то, как минимум, сделавшим формальной несменяемость судей. Но так ли это было? Наилучшим индикатором действенности закона являются реальные последствия его применения. Факты свидетельствуют, что за первые почти три десятилетия действия этого закона (1885-1912 гг.) ВДП уволило всего 11 судей, в том числе 3 до 1906 г. и 8 — после 1906 г. (причем, 5 судей было удалено по причинам политического свойства). ^{[18, с. 12]}

Но столь мало впечатляющие цифры (их, кстати, использовал Щегловитов, выступая в Думе для защиты министерства юстиции от обвинений в подрыве несменяемости судей) не могут служить твердым основанием и для прямо противоположных утверждения. Мы не можем согласиться с утверждением А.С. Шибанова, что «ограничение принципа несменяемости законом 20 мая 1885 г. существенно не повлияло на независимое положение судей, поскольку основные гарантии несменяемости судей не были нарушены». ^{[58, с. 11]}

Важно не только количество уволенных и перемещенных судей на основании названного закона; не следует забывать о «нравственном влиянии» на судейский корпус предусмотренной законом возможности быть уволенным и перемещенным. Судьи должны были помнить и на самом деле постоянно «оглядывались» на начальство при вынесении решений. Активное использование министерством юстиции угрозы применения механизма закона 1885 г. заставляло судей прислушиваться к указаниям начальства, как по политическим, так и иным делам либо подавать «добровольное» прошение об отставке и т.п., и это нашло свое многократное подтверждение в материалах ЧСК. ^[76]

Закон 12 февраля 1887 г.

Серьезным ударом по гласности процессов стал закон 12 февраля 1887 г. Его прохождение через Государственный совет отмечено чрезвычайно горячей дискуссией. Крупнейший ученый-международник Ф.Ф. Мартенс предупреждал в ходе обсуждения о возможной неблагоприятной реакции на этот закон «международной общественности», что это может привести к ухудшению отношений России с европейскими странами: за границей перестанут выдавать русским политических преступников, ибо «вся дипломатическая переписка по выдаче указывает на безусловную необходимость для правительства выдающего следить за производящимся судом с целью оправдания выдачи перед общественным мнением своей страны». ^{[19, с. 703]} Ф.Ф. Мартенса поддержал министр иностранных дел Н.Л. Гирс.

В результате большинство (31 голос членов Государственного совета, включая его председателя, дядю царя, великого князя Михаила Николаевича и бывшего министра юстиции Д.Н. Набокова) было против, и всего 20 (в том числе, К.П. Победоносцев, его креатура министр юстиции Н.А. Манассеин, охранители В.К. Плеве, И.Н. Дурново, и др.) – «за». ^{[19, с. 683-684]}

Узнав об этом решении Государственного совета, Александр III пришел в ярость, «взмылил голову» (по его собственному выражению) великому князю Михаилу Николаевичу и так наорал на Гирса, что тому «стало понятно, что человек этот мог бы разорвать себе подобного на куски». После этого царь объявил, что он поддерживает мнение меньшинства, которое стало законом. ^[73]

Этим законом были расширены права суда по закрытию дверей судебного заседания, причем из ст. 1056 УУС были исключены слова «до объявления судебных прений прекращенными» (именно этим моментом по закону от 9 мая 1878 г. ограничивалось время закрытия дверей суда по делам о государственных преступлениях, кроме дел о произнесении дерзких оскорбительных слов в отношении царя и членов императорского дома).

Тем же законом министру юстиции было предоставлено право «закрывать двери» судебного заседания, если он усматривал, что публичное рассмотрение дела оскорбляет религиозное чувство или нарушает требования нравственности или не может быть допущено в видах ограждения достоинства государственной власти, охранения общественного порядка или обеспечения правильного хода судебных действий (ст. 621-1 и 620-3 Устава уголовного производства в новой редакции). Министр юстиции получил право, если он «из дошедших до него сведений усмотрит, что публичное рассмотрение дела не должно быть допущено», закрывать в любое время двери заседаний любого суда.

Тем самым, как выразились даже составители официозной и панегирической истории министерства юстиции, устанавливался порядок, «равносильный в существе своем замене суда гласного по закону, судом гласным по усмотрению министра». ^{[33, с. 192]} Н.В. Муравьев в докладе царю за десятилетие (1894-1904 гг.) сообщил: «Таких распоряжений сделано за десять лет 290». ^{[9, с. 34]} Разумеется, ограничивалась гласность, в первую очередь, политических процессов. Сам министр признавал это «ненормальным, но необходимым для соблюдения спокойствия и безопасности».

1. 3. Меры по сокращению подсудности суда присяжных

В начале 1870-х годов Министерство юстиции, подвергнутое чистке после ухода Д.Н. Замятнина, стало, по выражению А.Ф. Кони, «хмуриться» на суд присяжных и, занявшись сбором компрометирующих его данных, затребовало у прокуратуры сведения о числе и причинах оправдательных приговоров, вынесенных присяжными заседателями. Из ответа московской прокуратуры на этот запрос следовало, что здешний суд присяжных в среднем выносил 74% обвинительных и только 26% оправдательных приговоров, причем по некоторым видам преступлений («запрещенные игры и лотереи», «злостное банкротство», разбой) – обвинительные почти сплошь. «Чем важнее и тяжелее преступление, – убеждал Министерство товарищ прокурора столичного судебного округа, – тем строже и серьезнее относятся к ним присяжные заседатели московского суда» ^{[81, л. 15]} И, тем не менее, в 70-е годы начался «поход» на суд присяжных. Главным способом «окоротить» эту форму суда было сокращение его подсудности.

Указом 9 мая 1878 г. была существенно сокращена подсудность дел суду присяжных (в первую очередь, категорий дел, имевших политический оттенок - он был рассмотрен выше в контексте изменения порядка производства по делам о государственных преступлениях.

Указ 9 августа 1878 г.

После убийства шефа жандармов Н.В. Мезенцова революционером С.М. Кравчинским министр внутренних дел Л.С. Маков и вре­менно исполняющий должность шефа жандармов Н.Д. Селиверстов представи­ли царю 8 августа 1878 г. доклад, в котором, в частности, отмечали: «Все до сего времени принимавшиеся меры против противоправительственной агитации не имели ни успеха и ни добрых последствий. Зло растет ежечасно. Суд уже не властен остановить разнуздан­ные страсти»; он «подал повод лишь к публичному глумлению подсудимых над святостью закона… Нужны меры чрезвычайные». ^{[53, с. 157]} В этот же день царь пометил на нем: «Исполнить». 9 августа последовал соответствующий царский указ «О временном подчинении дел о государственных преступлениях и некоторых преступлений против должностных лиц ведению военного суда, установленному для военного времени». ^[67] Во вступительной части указа недвусмысленно указано на быстроту и строгость репрессии, на которые рассчитывало самодержавие в борьбе с «гнусными и безнравственными злодеями» (так в тексте – К.К.), стремящимися к ниспровержению государственного строя.

Указ 9 августа 1878 г. передал в подсудность военного суда те категории дел о преступлениях, что были сопряжены с «вооруженным сопротивлением властям (военным и полицейским), а также убийства, покушения на убийство, нанесение тяжких ран и уве­чий должностным лицам с «политической целью», еще более сократив подсудность окружного суда с присяжными заседателями. Важно отметить, что этот указ, в противоречие фундаментальному принципу права, имел обратную силу (если на момент его издания не состоялось предание суду).

Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия 1881 г.придало постоянный характер мерам, введенным в качестве временных в 1878-1879 гг., впрочем, они действовали на территориях, объявленных на «исключительном положении», хотя таких становилось все больше по мере нарастания революционного движения.

Закон 11 мая 1882 г.

На фоне изъятия из юрисдикции суда присяжных составов общеуголовных преступлений, законом 11 мая 1882 г. были изъяты преступления, пусть непосредственно не относившиеся к разряду государственных (они входили в состав преступлений против порядка управления), но по содержанию объективной стороны вполне походили на те деяния, которыми в этот период отличались представители народнических организаций. Он стал, по сути, реакцией на ряд громких и менее заметных, но чувствительных для власти террористических актов.

Теперь дела о восстании или сопротивлении властям, нападении на военных и полицейских служащих, должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей, при том, что такие преступления сопровождались убийством, поджогом, а равно покушениями на эти преступления или повлекли причинение телесных повреждений передавались в подсудность особых присутствий судебных палат с участием сословных представителей. ^[69]

Закон 18 мая 1882 г.^[70] понизил наказание за маловажные кражи и передал их в мировую подсудность, изъяв у присяжных. Это объясняли тем, что присяжные из крестьян часто оправдывали подсудимых, либо или не признавали, что имел место «взлом».

Н.А. Манассеин, креатура К.П. Победоносцева, заступив в 1885 г. на пост министра юстиции, стал воплощать на практике идеи последнего, изложенные в печально знаменитом докладе Александру III от 30 октября 1885 г. по поводу необходимых «исправлений» в судебных порядках (в частности, Победоносцев предлагал «отделаться от суда присяжных», «дабы восстановить значение суда в России. Трудно достигнуть этого разом, но нужно достигать постепенно, изымая один за другим разряды уголовных дел из ведения присяжных»).

Манассеин заявлял, что Судебные уставы недостаточно решительно ограничили присяжных заседателей, изъяв только государственные преступления из их компетенции. ^{[50, т. 2. С. 51]} Для суждения о преступлениях против порядка управления (сопротивление власти, нанесение оскорбления ее органам и т.д.), считал Манассеин, необходимо было обладать ясными представлениями о государственном строе и о его задачах, а этим условиям не всегда могут обладать присяжные заседатели: «Принадлежа в большинстве к крестьянской и мещанской среде, присяжные исполняли вполне удовлетворительно возложенные на них обязанности только при разрешении дел о простейших по своей обстановке преступных деяниях. Остальные же дела недоступны их правильному пониманию» ^{[13, с. 41]}. Нужно, следовательно, продолжать сокращать их подсудность, что и было сделано.

Закон 18 декабря 1885 г. ^[72] изъял у присяжных дела о преступлениях связанных с нарушениями паспортного устава, по которым также часто выносились оправдательные вердикты.

7 июля 1889 г. как бы в развитие идей законов 1880-х годов и в качестве демонстрации твердо намеченного курса властей на ограничение компетенции суда присяжных, был принят еще один закон, который не только совершил очередную «рокировку» составов преступлений (изъял у присяжных и передал судебным палатам), но и разрешил дилемму конкуренции подсудности дела при совершении нескольких преступлений разной подсудности (окружным судам с присяжными и особым присутствиям судебных палат) в пользу последних. ^[74] В этом законе, который внес изменения в УУС (ст. 201¹),говорилось, что у суда присяжных изымаются дела о ряде преступлений. Б.В. Виленский систематизировал эти составы следующим образом: 1) преступления против порядка управления (ст. 263-272,276, 282, 286, 304, 315); 2) преступления и проступки по службе государственной и общественной (ст. 618, 633); 3) преступления и проступки против имущества и доходов казны (ст. 755, 756, 803, 823, 824, 830-1); 4) преступления и проступки против общественного благоустройства и благочиния (ст. 1083, 1085, 1143, 1144, 1154-1156, 1225, 1236, 1241, 1254, 1262); 5) преступления против прав семейственных (ст. 1554) ^{[6, с. 355]}.

Эти составы настолько разнохарактерны, что трудно установить мотивы, практические соображения и логику в принятом решении. Видимо, главной была общая идея – максимально урезать компетенцию суда присяжных, изъяв составы, связанные, прежде всего, с покушениями на должностных лиц и сопротивлением властям (бунты, восстания, вооруженное сопротивление), оскорблением чиновников и т.п., т.е. преступления, в которых потерпевшей стороной являлась власть, ее органы и чиновники. Иными словами, закон 7 июля имел политическую подоплеку: у присяжных изъяли категории дел, имевших малейший намек на политический характер.

Кроме того, названным законом были изъяты преступления по должности, совершенные чиновниками губернских и государственных учреждений, и выборными лицами, занимавшими должности от восьмого до пятого класса включительно, председателями и членами уездных земских управ и собраний, городскими головами и членами городской управы, самими присяжными заседателями. А.М. Бобрищев-Пушкин подсчитал, что, если в 60-е годы XIX в. на долю присяжных приходилось примерно 410 статей Уложения о наказаниях, то после 1889 г. – приблизительно 300. ^{[5, с. 49-50]}

1. 4. Ликвидация мировой юстиции

В 80-е годы, на фоне общего поворота правительства к консервативному курсу, началось серьезное «наступление» на мировой суд. Произошли метаморфозы в отношении литературы, общественно-политической публицистики к мировому суду. Критика этого суда стала значительно более настойчивой. В этой страстной, а подчас и пристрастной полемике о мировых судьях нередко забывалось все то доброе, чем была им обязана российская правовая действительность ^{[43, с. 260]}. Особенно ополчилась против мирового суда «крепостническая партия», которой не нравилось, что барыню и кухарку поставили на одну доску; они больно били мировой суд за каждую ошибку, обвиняли его едва ли не в «революционных наклонностях», что он колеблет престиж государственной власти, подрывает стройность управления.

Круто изменились и официальные оценки. В материалах Муравьевской комиссии позднее были собраны извлечения из губернаторских отчетов 80-х годов относительно деятельности мировых судов ^{[11, т. 10, с. 1]}. В них говорилось о слабой подготовке судей, их медлительности и небрежности, и даже о низком нравственном уровне, о зависимости от влиятельных людей на местах, о слабости их репрессии по отношению к наиболее «популярным» правонарушениям у крестьян – лесным порубкам и конокрадству. И, самое главное, о, якобы, тотальной непопулярности мировых судей.

Однако, как верно отмечал С.П. Мокринский, в этих отзывах, вообще голословных и отмеченных чрезмерной склонностью к обобщению, наиболее симптоматично их совпадение с курсом МВД по данному вопросу ^{[51, т. 2, с. 57-58]}. Удивляться не приходится, ибо за годы у полиции накопилось много претензий к мировым судьям, этим их «новым конкурентам», далеко не всегда сочувственно относившихся к преследованию правонарушителей на основании полицейских протоколов (это, по мнению полиции, подрывало ее авторитет), более того, слишком широко, по мнению полиции, использовавших свое право делать полицейским предостережения за нарушения по службе, что чрезвычайно раздражало последних. О многочисленных претензиях полицейских органов к мировому суду много написано у одного из наиболее авторитетных авторов-противников реформы В.Я. Фукса ^[54].

Мировой суд оказался как бы «между двух огней»: он жестко критиковался двумя главными ведомствами: «надзорным юридическим» (в лице Министерства юстиции и Сената) и Министерством внутренних дел. Причем у него не было шансов оправдаться, ибо обвинения были прямо противоположными.

Сенат оказался «злым гением» мирового суда, последовательно выталкивая его из состояния патриархального арбитра-умиротворителя и втискивая в прокрустово ложе формального разбирательства, строго урегулированного материальным и процессуальным законом. А затем осуждал его неспособность стать полноценным «юридическим судом».

Указ Сената 6 июня 1886 г. «с удовлетворением для администрации» перепечатанный во всех официальных губернских газетах, содержал системную критику судебно-мирового института. Важно, однако, заметить, что Сенат в каждом из пунктов критики оговаривался, что недостатки обнаружены в некоторых мировых участках. Он имел целью лишь устранение отмеченных недостатков, упорядочение контроля и усиление надзора за мировой юстицией. Более того, в отчете министерства юстиции за 1887 год, т.е. всего за два года до ликвидации мирового суда, его деятельность была признана «весьма удовлетворительной, как в смысле правильности постановленных мировыми судьями решений, так и отношении быстроты судопроизводства» ^{[40, с. 74]}.

Министерство внутренних дел, наоборот, доказывало неудобство тех самых черт деятельности мирового суда, которые так долго и с такой настойчивостью старалось привить ему «юридическое ведомство». МВД порицало основы судопроизводства мировых судей: состязательный процесс, предустановленные доказательства, участие адвокатуры, кассационный пересмотр и т.п. Взамен, как наиболее желательный и соответствующий нуждам и состоянию народа, выдвигался идеал суда патриархального, по совести, по внутреннему убеждению ^{[51, Т. 2., с. 62-63]}.

С начала 80-х годов консервативное начало в политике берет верх, в обстановке «административного восторга» (выражение принадлежит Ф.М. Достоевскому), «побеждал» сценарий именно МВД. В рамках консервативного курса правительства с начала 80-х годов были осуществлены разнообразные мероприятия, направленные на усиление контроля над крестьянскими общинами и опеки их администрацией, укрепление власти помещиков над крестьянами ^{[13, 173]}. Среди них следует отметить предложенную министром внутренних дел Д.А. Толстым в 1886 г. реформу местного управления, в частности создание института земских начальников как органов надзора за крестьянским самоуправлением. (Интересно, что проект не содержал предложения о ликвидации мирового суда). Тучи над мировым институтом сгустились…

Соглашаясь в принципе с предложением министра, большинство членов Государственного совета полагало, что при этом совсем не обязательно ликвидировать мировую юстицию, передавая ее полномочия вновь создаваемым учреждениям. Против ликвидации мирового судебного института выступал и министр юстиции Н.А. Манассеин. Однако царь поддержал мнение меньшинства, вдохновляемого энергичным напором МВД, и высказался не в пользу «юридического элемента» [16 с. 54]. «Приговором» для мировой юстиции стала резолюция Александра III в журнале Государственного совета: «Желаю, чтобы мировые судьи в уезде были упразднены для того, чтобы обеспечить нужное количество надежных земских начальников в уезде и облегчить тяжесть платежей. Часть дел мировых судей может перейти к земским начальникам и в волостные суды, а меньшая часть, более важные дела, могли бы отойти к окружным судам» ^{[39, с. 7-36]}. После этого дело развала мировой юстиции пошло резво. Мировые судьи, которые, по словам ревизовавших их сенаторов, представляли «единственное светлое пятно в мрачном хаосе провинциальной жизни» ^{[13, с. 177]}, были стремительно упразднены почти везде, где к этому времени они обустроились и функционировали.

Закон 12 июля 1889 г. ^[75], обусловленный исключительно приведенными выше консервативными соображениями и направленный на усиление местной власти, почти повсеместно упразднил институт мировых судей в земских губерниях, введя в уездах институт участковых земских начальников, а в городах, не входивших в состав земских участков, городских судей ^{[17, с. 43-47]}. С 1889 г. до принятия закона 15 июня 1912 г. прежняя система выборной мировой юстиции сохранялась только в столицах, в некоторых больших городах (Кишинев, Казань, Нижний Новгород, Саратов, Харьков, Одесса) и в области Войска Донского. При проведении судебной реформы в окраинных регионах после 1889 г. выборная мировая юстиция по стандартам Уставов 1864 г. там не вводилась.

Так, по словам А.Ф. Кони, «разразилась буря, которая смела с лица русской земли … мировые судебные учреждения и обратила в ничто их многолетнюю работу по воспитанию народа в чувствах законности. На опустошенной судебной ниве выросли земские начальники и распустились пышным цветом узаконенного произвола и смешения понятий о личном распоряжении и о судебном решении. ^{[22, т.1, с.468]}

Земскими начальниками могли стать исключительно потомственные дворяне. Они соединили в своих руках как административно-полицейские (например, попечение о хозяйственном благоустройстве и нравственном преуспеянии крестьян своего участка, надзор за всеми установлениями крестьянского общественного управления и др. - ст. ст. 23, 24, 39 Полож. о земских участковых начальниках), так и судебные функции, что было очевидным и серьезным отступлением от духа и буквы Судебных уставов. Эта система сохранялась до 1912 г., когда законом о местном суде была в полном объеме восстановлена мировая юстиция.

Оценки административно-судебной реформы 1889 г. менялись со временем. К примеру, либеральная научная мысль конца XIX – начала ХХ в. обращала внимание на формальное отступление от принципов Уставов при ее реализации ^{[44, с. 198-200]}. Н.Н. Полянский объяснял причину ликвидации мировой юстиции исключительно финансовыми соображениями ^{[43, с. 288]}.

В советской литературе она рассматривалась в общем контексте контрреформ самодержавия, направленных на восстановление дореформенного порядка превалирования администрации над юстицией, на классовый (продворянский) характер мероприятия. Так, М.А. Чельцов-Бебутов почти афористично выразил ее сущность: замена правосудия крепкой властью ^{[55, с. 798]}, обеспечение реальной власти помещика над крестьянами. По мнению Б.В. Виленского, мероприятия 1889 г. стали одним из ключевых актов судебной контрреформы, подорвав основополагающий принцип Судебных уставов 1864 г. – отделение суда от администрации ^{[6, с. 235]}.

С.В. Лонская, полагает, что учреждение института земских начальников было вызвано не недостатками судебной системы, а крестьянским вопросом. Одним из главных направлений экономической и социальной политики российского государства в 1880-1890-х гг. было всемерное искусственное сохранение и укрепление сельской общины. В общинной круговой поруке нуждалась казна, добывавшая деньги на индустриализацию; в общинной замкнутости был заинтересован политический режим: она препятствовала пролетаризации крестьянства. Консервация общины была возможна при строгом правительственном контроле и государственной опеке, направляющими развитие общины в необходимое русло. В качестве такого органа и были созданы земские участковые начальники ^{[31, с. 120]}. Однако она не пояснила, почему одновременно был нанесен удар по мировому суду и почему этот удар не отличался полнотой и силой, был полумерой (мировой суд не был полностью упразднен).

В современной «неоконсервативной» литературе акценты смещаются с критики реакционной политики самодержавия на ее оправдание. По мнению Н.И. Биюшкиной, целью введения института земских участковых начальников и городских судей стало восстановление режима законности и правопорядка в уездах и губерниях Российской империи ^{[4, с. 50]}. Отсюда, видимо, следует, по логике автора, что именно мировые судьи подрывали законность и правопорядок.

Полагаем, что определение сути мероприятий судебно-административной реформы 1889 г., в силу их многоцелевой природы, должно носить «синтетический» характер. Следует признать относительную правоту каждого из названных авторов (за исключением, неоконсерваторов). Каждый из отмеченных ими аспектов и характеристик контрреформы 1889 г. имел место.

Подводя итоги изложенному, следует сказать следующее. В пореформенный период в Судебные уставы было внесено более 700 изменений, что позволило бойким на язык адвокатам заявить, что он них (Уставов) «остался один корешок», что, конечно, было преувеличением. Разумеется, далеко не все они относятся к группе актов судебной контрреформы. За 40 пореформенных лет даже идеальный закон может быть подвергнут ревизии под давлением обстоятельств быстро меняющейся жизни. Их ни в коем случае нельзя использовать в качестве характеристики судебной политики властей как охранительной. В связи с этим, подобные изменения Уставов мы оставляем в стороне, как не относящиеся к теме настоящей работы.

Вторая группа новелл была порождением неожиданного для самодержавия всплеска с начала 60-х годов революционного движения, диктовалась потребностями борьбы с ним с использованием, в том числе, и судебных инструментов (и убеждением, что таковые в Судебных уставах были неэффективны), иными словами, была вынужденной.

Наконец, третья волна пореформенного законодательства, направленного на «исправление» Судебных уставов в смысле «бюрократизации» правосудия, ограничение провозглашенной в Уставах независимости судебной власти, возвращение суда в «правительственное лоно», обеспечение, в лексике охранителей, «государственного направления деятельности суда», т.е., по сути, создание «новой (хорошо забытой) версии правосудия» и составляет то, что мы называем судебной контрреформой. Можно по разному относиться к В.И. Ленину, но следует признать правоту его квалификации законов, исправлявших Судебные уставы, как проявление воли бюрократии «восстановить твердую власть» ^{[30, т.4 с.77]}, несколько растраченную в результате судебной и других реформ 60-х годов. Самодержавие продемонстрировало в пореформенную эпоху неготовность изменяться в сторону конституционной монархии, а, наоборот, стремилось вернуть суд в лоно своих авторитарных привычек и представлений.

Судебная контрреформа: спор, длиною в полтора века

В 80-е годы XIX в. была заложена историографическая традиция квалификации реакционного (охранительного) законодательства в судебной сфере как судебную контрреформу; было положено начало длящейся до сих пор дискуссии о наличии (или отсутствии) этого феномена в политико-правовой истории пореформенной России.

Либеральная русская научная литература и публицистика первоначально избегали использования термина «контрреформы», применительно к современным ей явлениям государственно-правовой действительности 70-80-х годов XIX в. Историк А.А. Корнилов вообще обозначил «нижнюю границу» длительной реакции правительства в отношении нового суда – 1866 г. (в связи с принятием первой «новеллы», искажавшей Уставы 1864 г. – закона о порядке рассмотрения дел о преступлениях в печати). ^[25] Историки писали о последующих (после реформ 60-70-х годов) «искажениях», о «пересмотре реформ 60-х годов» в реакционном духе. Впрочем, они оговаривались, что наступление реакции не прервало реформационного процесса, но придало ему «болезненный ход и ненормальные формы».

Лишь с конца 80-х годов XIX в. в литературе (статьи К.К. Арсеньева) появился термин «эпоха контрреформ». ^[1] Впервые термин «контрреформа», применительно к судебным порядкам, использовал в 1890 г. известный юрист и публицист П.Н. Обнинский в статье «Откуда идет деморализация нашей адвокатуры?». ^[59] Позднее этот термин повторит А.А. Кизеветтер в 1916 г. ^{[21, с. 123]} в качестве характеристики общей тенденции в судебной политике самодержавия. М.П. Чубинский, имея в виду изменения в Судебных уставах во 2-й половине XIX в., ввел в 1911 г. термин «реформа наоборот». ^{[56, т.2, с. 218]}

Термин «контрреформа» был заимствован отечественными авторами либерального толка из истории предреволюционной Франции. «Контрреформами» называли тогда реакционные меры, посредством которых были отменены либеральные реформы, проведенные в 1774-1776 гг. генеральным контролером финансов Тюрго, а сам их автор отправлен в отставку.

Таким образом, в русской публицистике XIX в. понятие «контрреформа» представляло собой, скорее, фигуру речи совершенно определенного свойства, поскольку все понимали, что «отменить» великие реформы, вообще, и судебную, в частности, невозможно.

Следует согласиться с Ф. К. Тарановским, первым исследователем работы Муравьевской комиссии, на неудачи которой указывали как на доказательство отсутствия судебной контрреформы, утверждавшим: «Муравьев понимал, что нет в империи ни одного ответственного юриста, который бы выступал за воскрешение дореформенной юстиции, или за создание юстиции на принципах, отличных от общепризнанных, что реформа воспринималась как conditio sine qua non современного европейского государства и попытка изменить это могло вызвать шквал сопротивления». Муравьев понимал, что полное разрушение уставов могло бы стоить слишком много для его репутации и карьерных перспектив»… ^{[60, с. 166]}. Иными словами, судебную контрреформу не следует понимать как мероприятия властей по возвращению дореформенной юстиции.

В советской литературе на протяжении десятилетий термин контрреформы относили лишь к реакционным мероприятиям правительства в отношении городского и земского самоуправления. В конце 60-х годов ХХ в., оценивая (и, возможно, несколько переоценивая) эти системные мероприятия правительства в отношении суда, Б. В. Виленский, впервые в советской историографии, квалифицировал их как судебную контрреформу, по аналогии с земской и городской контрреформами 80–90-х годов XIX в., о которых историки писали ранее. ^[6] Он, на наш взгляд, несколько сгустил краски, утверждая, что были, по сути, ликвидированы, подорваны все принципы Уставов 1864 г. Выдвинутая Б.В. Виленским идея о судебной контрреформе породила дискуссию, которая, то затихая, то вновь разгораясь, продолжается до сих пор: была ли на самом деле проведена судебная контрреформа (аналогично земской и городской контрреформам).

Вслед за Б. В. Виленским ряд исследователей, преимущественно историков-правоведов (В. А. Шувалова, Ю. Г. Галай, Е. Н. Кузнецова, Т. У. Воробейкова, А. Б. Дубровина, Н. В. Черкасова, Ф. А. Ишкулов, А. Е. Скрипилев, М. В. Немытина, Н. Н. Ефремова, Н. М. Корнева, К. П. Краковский), поддержали его идею, признав, что судебная контрреформа была проведена, серьезно ограничив буржуазно-демократические принципы судоустройства и судопроизводства. Впрочем, в этой «команде» юристов есть и историки, в частности, Н.А. Троицкий, признавший проведение судебной контрреформы. Проблеме судебной контрреформы были посвящены и специальные исследования, диссертации. ^{[29; 37; 47, с. 119-123; 23]}

Однако с самого начала и среди сторонников признания проведения судебной контрреформы обнаружились некоторые разногласия в понимании ее сути. «Основоположник» идеи о проведении судебной контрреформы Б. В. Виленский понимал под ней принятие ряда нормативных актов, которыми «были фактически перечеркнуты основные демократические институты Судебных уставов». Содержание судебной контрреформы он раскрывал через три основных направления «коррекции» Уставов: изменение порядка производства политических дел; пересмотр основных принципов судебной реформы (независимость, несменяемость судей, гласность, ограничение суда присяжных); ликвидация мирового суда и замена его административными установлениями.

По мнению Ю. Г. Галая, термин «контрреформа» в судопроизводстве следует понимать не как единичный правительственный акт, а серию многолетних законодательных и административных мероприятий, значительно изменивших первоначальные судебные принципы. ^[12] Еще менее жесткую позицию занимает Н.М. Корнева: «… под судебной контрреформой следует понимать пересмотр основных положений Судебных уставов, направленный на их ликвидацию, в результате которого основные принципы судебной реформы были ограничены, но не уничтожены» [23 с. 28]. Последнее обстоятельство, считала она, свидетельствовало о незавершенности контрреформы.

Сторонники идеи судебной контрреформы расходятся и в вопросах о времени начала, периоде ее проведения, причинах и предпосылках. Попытка периодизации судебной контрреформы дана Н.М. Корневой: 1)1866-1885 гг. – период частных изменений Судебных уставов, в отсутствие программы их ликвидации. С 1880-х – выработка программы ликвидации; 2) 1885-1894 гг. - попытка проведения судебной контрреформы путем изменения отдельных положений Уставов по заранее намеченному плану. Но ломка могла быть только целиком, а по частям – не получалась; 3) 1894-1905 (непонятно, почему 1905, т.к. Комиссия завершила работу в 1899 г. А с начала ХХ в. и вовсе намечается «Ренессанс» Судебных уставов ^[57] - К.К.) – работа комиссии Муравьева, но задача – преобразовать Уставы на основе их неприкосновенности.

Отечественные историки (П. А. Зайончковский, В. А. Твардовская, И. В. Оржеховский, Л. Г. Захарова, П. Г. Рындзюнский, А. К. Афанасьев) возражали против идеи судебной контрреформы, считая, что все пореформенные изменения в судебной системе носили частный характер, что это были паллиативы, «ограничения», но не ликвидация ключевых институтов и принципов реформы, и что самодержавие не осмелилось пойти на коренные изменения. Иными словами, судебной контрреформы, в отличие от земской и городской, не было.

В постсоветской историографии отмечен новый виток дискуссии о судебной контрреформе, хотя теперь она почти лишена идеологической начинки. Сейчас можно назвать несколько точек зрения на эту проблему. М.В. Немытина представляет «классический» подход, заявленный еще Б.В. Виленским. ^{[39,с. 70-102]} К.П. Краковский, принимая идею контрреформы, видит ее в последовательных законодательных мерах, а также противоправных мерах власти, направленных на бюрократизацию юстиции. ^{[25, с. 82-93; 27]} А.А. Демичев выступил с концепцией «кризиса судебной системы», отказавшись от термина «контрреформа». ^{[14, с. 66-73]}

К группе историков московской школы, отрицавших проведение судебной контрреформы, примкнул ученый-юрист А.С. Смыкалин, опубликовавший серию статей по этой теме. Он полагает, «что речь может идти лишь об отдельных преобразованиях, не затрагивающих основ судебной реформы»; и вообще появление концепции судебной контрреформы во многом было обусловлено, как он считает, идеологическим фактором. ^[48]

Наконец, обнаружился новый, консервативный взгляд на эту проблему. Вообще, с начала 2000-х годов в отечественной историографии вновь, как в былые времена, стало набирать силу «консервативное направление». Симпатии историки «новой “старой волны”» полностью на стороне царской власти, на которую они взглянули, поменяв «черные очки» советской историографии на «розовые». ^{[3; 4; 8; 2, с. 241-257]}

Из работ этого направления обращает на себя внимание, можно сказать, программная статья Д. Ф. Аяцкова, Ю. В. Галкина и Е. В. Олесеюка «Отечественное правосудие в XIX в.: Практика и уроки реформирования». Авторы не просто отрицали факт проведения судебной контрреформы. То, что было сделано с Судебными уставами в пореформенный период, по их мнению, есть «исправление допущенных при реформировании излишеств и перегибов, достройкой системы сдержек и противовесов, обеспечивающих равновесие всей правовой системы в целом». Это, по их словам, «совершенствование судебной системы» было направлено на ограничение провозглашенных в законотворческой спешке (странное утверждение авторов: судебная реформа готовилась с середины 50-х годов XIX в., — почти 7 лет.), но не обеспеченных реально свобод и гарантий.

К примеру, принцип несменяемости судей: принятые в его корректировку меры могут рассматриваться, по мнению трио авторов, как необходимое развитие реформы, адаптация заемных форм и принципов к сложившимся веками традициям и укладу русской жизни.Провозглашение в Уставах 1864 г. новых принципов и норм, давно прижившихся в западном праве, явно не вписалось в систему русской государственности и права и породило новую полосу законодательства о суде, - считают саратовские историки. Череда поправок к Уставам от закона 19 мая 1871 г. до Положения 14 августа 1881 г. было, по мнению авторов статьи, попыткой власти «обеспечить правопорядок и политическую стабильность в стране (защитить государство и население от экстремизма и терроризма, в современной лексике)».

Вывод, который у авторов «не вызывает сомнений»: «новая полоса преобразований, последовавшая за уставами 1864 г., с точки зрения не общеполитической, но профессионально-правовой, представляла собой отнюдь не «реакционный курс», и не «контрреформу», а естественное стремление правительства восстановить утраченную управляемость государственного механизма». «Осознание властями необходимости укрепления правопорядка и политической стабильности свидетельствовало об истинном прогрессе юстиции (выделено нами - К.К.), соответствующем ее изначальному предназначению. Иными словами, то, что принято называть контрреформами, на деле было естественным продолжением реформы, причем наиболее конструктивным по отношению к деструктивным по преимуществу начальным ее этапам.

В том же русле написан ряд работ Н.И. Биюшкиной. Следует обратить внимание, что в ее кандидатской диссертации, защищенной в 1998 г., судебная реформа рассмотрена в традиционном русле постсоветской литературы как важное и благое дело. Спустя несколько лет она защитила докторскую диссертацию, посвященную консервативному периоду правления Александра III, в которой, судебная реформа предстала цепью роковых ошибок, которые и были исправлены рядом мер, - теперь они признаны благими и своевременными, обеспечивающими законность и спокойствие страны. Вот такая трансформация взглядов. Н. И. Биюшкина теперьполностью оправдывает систему внутриполитических мер российского правительства 70-90-х гг. XIX в., направленных, по ее мнению, на восстановление режима законности и правопорядка, экономического благосостояния и социальной стабильности с учетом сложившейся социально-экономической и политико-правовой ситуации. Это, по ее мнению, была коррекция либерального курса Александра II, придавшая даже динамизм преобразованиям 1860-х гг., приведшая их в соответствие с особенностями российской политико-правовой и социально-экономической действительности, сложившейся на рубеже 1870–1880-х гг.

Если для суровых критиков реформы во 2-й пол. XIX в. в лице публицистов М.Н.Каткова ^[35] и князя В.П.Мещерского ^[32], практиков, вроде В.Я. Фукса ^[54] или придворного ученого-политика К.П. Победоносцева ^{[19, т.1. с. 508-514]} их жесткие оценки происходящего в судебном мире еще как-то объяснимы: они были все же в гуще событий, искренне переживали за судьбы русского суда, пусть и «со своей охранительной колокольни», то для современных ученых, пользующихся «охранительной лексикой» для оценки пореформенного суда и политики правительства по его «исправлению», это выглядит несколько странно.

Зарубежные исследователи (в частности, Ф. К. Тарановский, В. Г. Вагнер) полагают, что у царизма было стремление провести судебную контрреформу, но в силу разных причин она оказалась прерванной, не состоявшейся. ^{[61, с. 371-394]} В частности, Ф. К. Тарановский считал, что только с учреждения комиссии Муравьева (1894 г.) была поставлена на повестку дня судебная контрреформа. Внутриправительственный конфликт, по его мнению, притупил атаки на суд в 1880 г. и предотвратил судебную контрреформу после 1894 г. Впрочем, сразу возникает вопрос: почему же эти «конфликты» имели такое избирательное последствие — не остановили городскую и земскую контрреформу, но прервали судебную, тогда как именно суд вызывал куда большие претензии автократии, чем местное самоуправление? Иными словами, дискуссия о судебной контрреформе еще не завершена. Представим, однако, наш взгляд на суть этого политико-правового явления.

Критерии судебной контрреформы

Каковы общие критерии (признаки) контрреформы?Действительно, выглядит странным то, что для признания наличия земской и городской контрреформ считаются «достаточными» изменения закона о выборах в земства и городские думы (при сохранении самих институтов и основ их деятельности). А для признания наличия судебной контрреформы считаются «недостаточными» ликвидация целого института (мировой юстиции) и замена его административным разбирательством, подрыв ключевого принципа независимости суда, создание специальных процедур расследования и рассмотрения дел о государственных преступлениях, обеспечивающих резкое увеличение административного элемента за счет юридического.

Иными словами, прежде чем спорить о том, была ли проведена судебная (равно как и иные) контрреформа, пусть и в совершенно определенном, узком смысле, следует, прежде всего, договориться о том, что считать «контрреформой», каковы ее критерии, следуя известной максиме, что «о терминах нужно не спорить, а договариваться».

Можно говорить, по крайней мере, о двух трактовках понятия «контрреформа». Во-первых, контрреформой можно назвать действия, ведущие к изменению направления и характера развития по сравнению с тем, каким оно стало в результате предшествующей реформы. Во-вторых (что больше соответствует буквальному значению слова), это некое действие по отмене, ликвидации результатов реформы, имеющее своим следствием частичный или полный возврат к дореформенному состоянию. Впрочем, и здесь следует оговориться, что в реальности, как показывает исторический опыт, буквальный возврат к дореформенному состоянию невозможен, ибо в результате реформы общество приобрело уже новый опыт ^{[20, с. 57]}.

Известный канадский ученый Питер Соломон представил свою концепцию судебной контрреформы, после чего экстраполировал ее на пореформенную Россию, соглашаясь в принципе с конструкцией, предложенной Ф. К. Тарановским. ^{[49, с. 50-60]} Он исходил из предположения о том, что основными целями судебной реформыявляются: 1) увеличение вероятности беспристрастного рассмотрения дела в суде за счет ограждения судей от потенциальных источников давления и зависимости; 2) укрепление судебной власти за счет расширения юрисдикции судов, наделения судей большими дискреционными полномочиями и поднятия авторитета судей (в целях обеспечения исполнения решений).

Проще говоря, реформа должна быть направлена на обеспечение независимости судей и укрепление судебной власти. Следовательно, для того чтобы считатьсясудебной контрреформой,соответствующие меры должны иметьсистемный характери быть направлены на ограничениелибосудебной власти, либо судейской независимости(выделено мной – К.К.)безосновательным или неправомерным образом, - заключает П. Соломон.

Впрочем, он оговаривался, и мы с этим согласны: «В какой-то степени то, что составляет судебную контрреформу, находится в умах наблюдателей или представляет собой оценочные суждения (выделено мной – К.К.). Таким образом, ученые не должны механически воспринимать взгляды участников тех конфликтов, которые они изучают. В то же время следует понимать, что судебная контрреформа может иметь разрушительные последствия именно в качестве дискурса, без принятия или реализации каких-либо конкретных мер».

Таким образом, поиск ответа на вопрос о бытии (или, наоборот, об отсутствии факта проведения) судебной контрреформы лежит в плоскости признания системного характера мер, направленных на достижение целей, противоположных юридизации правосудия (этим термином мы обозначаем возникновение в стране независимой судебной власти, наделенной специфической юрисдикцией, в сферу которой впредь не допускались вторжения власти исполнительной).

Судебная реформа вводилась не повсеместно и одномоментно, ее реализация затянулась на 40 лет. Но за это время Уставы подверглись серьезной ревизии, особенно в 70–90-е годы XIX в. Речь, уверены, нужно вести не столько о количественных показателях изменений Уставов 1864 г. (более 700 «новелл») ^{[36, т. 2, с. 587]}, а о качественных изменениях, прежде всего по двум важнейшим позициям: подрыв независимости суда и принципа отделения его от администрации, а также расширение административной практики за счет сужения судебной юрисдикции.

Мы называем это, используя термин И.В. Гессена, «бюрократизация правосудия», т. е. возвращение судебной власти как минимум под опеку исполнительной, превращение судей в простых чиновников.

Замечание П. Соломона о реализации «подрыва» фундаментальных принципов безосновательно или противоправными средствами подсказывает, что нужно обращать внимание как на новеллы закона о суде, так и правоприменительную практику и политику министерства юстиции по отношению к судебному ведомству. Ее показатель — наличие системы подконтрольности судебно-прокурорских работников.

Чрезвычайная следственная комиссия (ЧСК) Временного правительства, разбиравшая в 1917 г. противозаконные действия верхушки царской бюрократии, расследовала, в частности, деятельность и министерства юстиции в предреволюционное десятилетия. ^{[67; 28]} Ее материалы показывают, что правительство с помощью практически открытых противоправных средств создало совершенно новый вид правосудия, не считающегося с законом — «щегловитовскую юстицию», которую, на наш взгляд, можно смело назвать «практической контрреформой». ЧСК констатировала, что «министерство юстиции превратилось в начале XX в. в «министерство неправосудия», играло с принципом несменяемости суда, целиком подчинило судей влиянию центральной власти». ^{[41, т. 1, с. XIV]}

Таким образом, на наш взгляд, следует, во-первых, дать положительный ответ на вопрос о том, была ли проведена судебная контрреформа, а во-вторых, определить ее как систему мероприятий правительства, направленных на бюрократизацию судебной власти, ограничение судейской независимости, как правовыми, так и противоправным способами, а также расширение административного элемента в юстиции за счет юридического. Отметим также что проведенная судебная контрреформа, в отличие от земской и городской, не была «точечной», а растянулась во времени, «живя» параллельно с введением Судебных уставов на окраинных территориях страны.

Известный русский ученый-юрист М.П. Чубинский, выступая на общем собрании Русской группы Международного союза криминалистов в Москве в 1909г., оценивая то, во что превратили русский суд в результате «совершенствования судебной системы» (возвращаемся к определению саратовского трио ученых), с горечьюзаключил: «Как это ни странно, очень часто в России нам приходится возвращаться назад и мечтать о том, что 50 лет тому назад считалось важным и уже достигнутым» ^{[45, с. 291]}.

Если признать критерием судебной контрреформы «подрыв базовых принципов реформы», то, в сфере суда, нам кажется, следует проанализировать две тенденции: «юридизация» и «бюрократизация» правосудия. В русле борьбы этих двух тенденций правительственной политики «найдется место» и для наступления на независимость суда, и ограничения суда присяжных, и ликвидации мировой юстиции, и серии законов, обнаруживающих поиск самодержавием подходящей инстанции для рассмотрения политических дел и др.

Именно в свете этих идей хотелось бы обратиться к анализу основных направлений судебной контрреформы.

Основные направления судебной контрреформы

В целом соглашаясь с классификацией основных направлений судебной контрреформы, предложенной Б.В. Виленским, мы будем излагать их по такой схеме:

1. Трансформация политической юстиции
2. Ограничение принципов судоустройства и судопроизводства
3. Меры по сокращению подсудности суда присяжных
4. Почти повсеместная ликвидация мировой юстиции и введение института земских начальников.

В этих направлениях выражена сложная природа судебной контрреформы, связанная с решением взаимосвязанных проблем, как совершенствования судебной формы борьбы с революционным движением, так и с бюрократизацией суда. Сложно представить линейную хронологию судебной контрреформы. Это связано с отсутствием какого бы то ни было плана ее мероприятий. Принимаемые политические решения, облекавшиеся затем в законы, вносившие изменения в Судебные уставы, часто вызывались спонтанной реакцией на события общественно политической жизни, либо даже на отдельные судебные решения, по, выражаясь современным языком, резонансным делам.

Первую «волну законодательства» о политической юстиции, возникшую в начале 70-х годов, в конце того же десятилетия настигли «волны законов», направленные на сокращение подсудности суда присяжных. Реакция на убийство народниками императора Александра II в 1881 г., ярким олицетворением которой стало Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия (оно коснулось судопроизводства), выразилась в целой полосе законодательства по разным вопросам функционирования суда (судопроизводства по государственным преступлениям, принципов судоустройства и судопроизводства, суда присяжных), своеобразным апофеозом которой стала почти повсеместная ликвидация мировой юстиции в 1889 г.

В начале 90-х гг. власти приступают к систематическому пересмотру Судебных уставов, т.е., по сути, готовят новую судебную реформу (работа Комиссии Муравьева). Незавершенность этого процесса была в значительной мере компенсирована результативной и не во всем соответствовавшей требованиям закона работой министерства юстиции в начале ХХ в. по выхолащиванию высокого профессионального этоса юристов, превращению многих судебно-прокурорских работников в конформистски настроенных и политически лояльных чиновников («щегловитовская юстиция»). Революционные события вызывали ответную реакцию властей, касавшуюся, в том числе и правовых основ деятельности российского суда.

1. 1. Трансформация политической юстиции

Судебные уставы, введенные в действие в 1866 г., уже через несколько лет подверглись серьезному испытанию и, как следствие – законодательной «коррозии». Не удавшееся покушение на Александра II, произведенное 4 апреля 1866 г. в Петербурге бывшим студентом-юристом Дмитрием Каракозовым, привело к усилению влияния в высших сферах охранительной «партии», которая заметно активизировалась. В мае 1866 г. группа министров (П.А. Валуев, А.А. Зеленой и др.) направила на «высочайшее» имя записку, в которой выступила за усиление губернаторской власти «в видах уничтожения брожения», и добилась императорской поддержки. Тем не менее, период с 1866 по 1870 г. можно назвать временем политического затишья; в отношении новых судов родилась фраза «медовый месяц судебной реформы», хотя уже в 1866 г. «прозвучал первый тревожный звонок» судебной реформе.

Но с начало 70-х годов все резко изменилось. Один из современников писал: «Обилие крупных политических преступлений, в связи с естественным возбуждением, которое влекли они за собой, произвели самое пагубное влияние на дальнейшее течение всей нашей жизни и, в частности, вредно отразилось на дальнейшем существовании наших Судебных уставов. Все более и более проникало сознание, что для борьбы с исключительными явлениями требуются и исключительные меры, что Судебные уставы в том виде, в каком они вышли из рук составителей их, не приноровлены для проявления той силы уголовной юстиции, применение которой требовалось для борьбы с явлениями, способными поколебать основы нашего государственного бытия». ^{[7, с. 25]}

Рассматривая последовательно шаги российского самодержавия по борьбе с государственными преступлениями во второй половине XIX- начале ХХ вв., обращаем внимание на то, что каждый из них был, по сути, рефлексией, реакцией на раздражителя – революционное, общественное движение. В одном случае изменения закона вызывались неудовлетворенностью властью результатами судебного процесса, в других – самими противоправными деяниями непосредственно, независимо от результатов процесса. Но важно: власть действовала в ответ на выпад революционеров. Впрочем, Б.Н. Миронов несколько сгустил краски, заявив, что «все изъятия из Судебных уставов 1864 г. принимались правительством после очередного акта террора со стороны революционеров». Это далеко не так. Да и самих «изъятий» было более 700. Разумеется, на них «не хватило» бы терактов XIX в. ^{[34, т. 2, с. 56]}

Закон 19 мая 1871 г.

«Правила о порядке действий чинов корпуса жандармов по исследованию преступлений» ^[62] 19 мая 1871 г. существенно изменили порядок предварительного производства (в данном случае, только дознания) по государственным преступлениям, возложив эту ответственную миссию на офицеров корпуса жандармов ^{[27, с. 47-51]}.

Закон 7 июня 1872 г.

Этот закон, создавший новый институт, не предусмотренный Уставами (Особое присутствие Правительствующего сената), являл собой пример настойчивого поиска правительством надлежащего судебного института для производства дел о государственных преступлениях, который мог бы осуществлять гарантированную репрессию в отношении политических преступников. Суду было предоставлено право по своему усмотрению решать вопрос о недопущении публичности судебного заседания по делам не только о произнесении оскорбительных слов против императора, но и по другим государственным преступлениях (ст.27).^[63]

Закон 4 июня 1874 г.

Для пересмотра статей Уложения о наказаниях, касавшихся противозаконных сообществ, была образована комиссия под председательством обер-прокурора УКД Сената Э.В. Фриша (входили представителей МЮ и МВД, корпуса жандармов и II отделения императорской канцелярии). Разработанный ею проект закона был утвержден 4 июня 1874 г. ^[64] Этим законом была изменена редакция ст.ст. 250 и 318 Улож. о наказ, и вместе с тем на дела о противозаконных сообществах, в отношении подсудности, производства дознания, следствия, предания суду, а также и самого суда, был распространен порядок судопроизводства, установленный по делам о государственных преступлениях.

Тем же законом, в отступление от правил, установленных в ст. 419 УУС, лицам, производящим дознание о противозаконных сообществах, было предоставлено (по письменному предложению прокурора судебной палаты), право заключать под стражу обвиняемых по таким преступлениям, которые не влекут за собою лишения всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ, если означенная мера представляется необходимою для предупреждения сношений обвиняемых между собою или сокрытия следов преступления.

Указ 9 мая 1878 г.(1)

1878 год стал, по выражению князя В.П. Мещерского, «роковым для истории России и царствования Александра II». Он начался объявлением приговора Сената по процессу «193-х». А потом прозвучал выстрел В. Засулич и не менее «громкий и убийственный» оправдательный приговор по ее делу.

Он стал «последней каплей», переполнившей чашу терпения правительства. Сносить дальше своеволие «судебной республики», в целом, и, особенно, суда присяжных оно не желало. К.И. Пален, над которым уже висел дамоклов меч отставки, решил продемонстрировать деятельную активность. Уже 6 апреля 1878 г. он вышел с новой инициативой: внес на рассмотрение Государственного совета представление «Об изменении подсудности дел о преступлениях, предусмотренных ст. 263-271 и 393 Уложения о наказаниях (изд. 1866 г.), а также наиболее тяжких преступлений против должностных лиц». ^[79]

В своем представлении он привел примеры террористических актов, совершенных народниками в отношении должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей. Министр заключил, что установленный Уставами порядок рассмотрения этих категорий дел окружными судами с участием присяжных заседателей «не мог служить достаточной гарантией строгой репрессии». Он объяснил это тем, что этот порядок был рассчитан «на нормальные проявления преступности в обществе» и оказался неэффективным, когда «дерзость совершаемых преступлений и само развитие преступности достигло крайних пределов».

Министр заключил: «Очевидно, что это чрезмерное, развитие зла требует безотлагательного принятия мер, с установлением которых строгая по закону наказуемость случаев насилия и сопротивления органам правительства была бы, безусловно, обеспечена и не зависела бы от случайных причин». Для этого Пален полагал необходимым передать эту категорию дел из нормальной подсудности суда присяжных особому присутствию судебных палат. ^{[80, л. 2]} 9 мая 1878 г., ровно через шесть недель после оправдания В. И. Засулич, в качестве прямой реакции на этот унизительный для самодержавия приговор, царь утвердил предложения министра юстиции. ^[65] Теперь все дела о сопротивлении распоряжениям правительства, неповиновении властям, оскорблении или явном неуважении к присутственным местам и чиновникам при исполнении ими служебных обязанностей, о взломе тюрем, уводе или побеге находящихся под стражей или надзором, а также убийстве должностного лица или нанесении ему ран были изъяты из подсудности окружных судов (в заседании которых принимали участие присяжные) и переданы в ведение особого присутствия судебных палат.

Очевидно, что это было сделано в расчете избежать конфузов, подобных решению присяжных по делу В.И. Засулич и гарантировать вынесение по значимым для правительства делам «нужного» приговора. Таким образом, этот закон, суживая круг ведения суда присяжных, расширил, в свою очередь, сферу особой политической подсудности, продемонстрировав еще раз недоверие к общей, им же созданной юстиции.

Как показала последующая практика особых присутствий судебных палат по делам о преступлениях против порядка управления, данное решение оказалось порочно по нескольким критериям: во-первых, дела, выделенные в ведение особых присутствий, как правило, не имели на практике политического характера, и само их выделение ничем, кроме реакционных стремлений, не оправдывалось; во-вторых, эта инстанция оказалась куда менее практически удобной, чем суд присяжных, и практически бесполезной. Кроме того, этот закон отрыл новую страницу юридического оформления политической юстиции: формирование так сказать, временного законодательства, скоро получившего весьма широкое распространение. Законы стали издаваться на время, хотя и без указания срока, т.е. на неопределенное время, вызванное острыми потребностями нервной борьбы с растущей революционной опасностью.

Указ 9 мая 1878 г. (2)

Одновременно (6 апреля 1878 г.) К.И. Пален внес в Государственный совет еще одно представление «Об изменении некоторых статей закона 7 июня 1872 г., определяющего порядок производства дел о государственных преступлениях». ^[79] В нем он критиковал предложенный им самим 6 лет назад порядок передачи политических дел ОППС. По его новому убеждению закон 1872 г. вызвал серьезное замедление процесса и большие издержки, связанные с доставкой всех участников процесса в Петербург.

В представлении Палена прозвучали идеи записки сенатора М.Н. Похвистнева, представленной министру 27 марта 1877 г. в разгар рассмотрения в ОППС дела «193-х». ^[42] Сенатор, критикуя деятельность этого института, приводил аргумент в пользу его ликвидации, в связи с тем, что рассмотрение на таком высшем уровне политических дел «придает им не всегда свойственное им важное значение в глазах не только России, но и всего европейского общества». Он настаивал на необходимости децентрализации политической юстиции.

Выявились и другие практические неудобства: перевозка обвиняемых, иногда на большие расстояния, сосредоточение их в одном городе способствовало общению между ними и т.о. затрудняло расследование их преступной деятельности. Наконец, почти повторяя слова сенатора Похвистнева, Пален писал, что рассмотрение этих дел в высшей судебной инстанции «возвышало виновных в глазах тех людей, которые имели несчастье подпасть под их нравственное влияние». ^{[48, с. 11-12; 10, с. 168-171]} Несомненно, эта инициатива К.И. Палена была напрямую связана с неутешительными итогами «процесса 193-х».

По его предложению, дела о государственных преступлениях, влекущих лишение или ограничение прав состояния, в местностях, где были введены Судебные уставы (исключение составлял Варшавский судебный округ. Дела о государственных преступлениях, совершенных в Польше, были подсудны Особому присутствию Сената, за «неимением» там сословных представителей.), были возвращены в подсудность судебных палат (если преступление не влекло лишения или ограничения прав состояния – без сословных представителей, если влекло – с таковыми), что означало децентрализацию политического судопроизводства и возвращение «к истокам» 1864 г. Было восстановлено и еще одно прежнее правило о составе сословных представителей, не зависящем от усмотрения администрации, а призываемом самой судебной палатой по известному старшинству.

Особое присутствие Сената, как и Верховный уголовный суд, вновь приобрело статус суда ad hoc, куда дела передавались лишь на основании указа царя, вследствие их особой значимости . ^[66]

Этому закону выпала странная участь: он фактически не имел применения, за исключением нескольких мелких и незаметных для общества дел. Подавляющее большинство возникающих дознаний шло мимо этой «реанимированной», в смысле рассмотрения политических дел, судебной инстанции.

Закон 30 октября 1878 г.

Этот закон ^[68] касался осмотра и выемки корреспонденции лиц, обвиняемых в преступлениях. С одной стороны, этот закон как будто бы сделал реверанс в сторону соблюдения прав личности, ибо нарушение тайны переписки со стороны судебного следователя могло последовать лишь на основании мотивированного коллегиального присутствия окружного суда. Но, с другой стороны, он был распространен и на случаи дознаний по государственным преступлениям и по делам о противозаконных сообществах, производимым жандармерией на основании закона 19 мая 1871 г. Жандармы, в случае необходимости осмотра и выемки почтовой и телеграфной корреспонденции, должны были обращаться за разрешением на данные процессуальные действия не к суду, а к шефу жандармов, который давал его по согласованию с министром юстиции. Иными словами, для того, чтобы нарушить тайну переписки по делам об общеуголовных преступлениях, пусть и незначительных, нужно было получить разрешение судебной инстанции, а в политических, куда более серьезных по сути, было достаточно административного разрешения.

1. 2. Ограничение принципов судоустройства и судопроизводства

Идеи К.П.Победоносцева ^{[19, т. 1, с. 508-514]}, касавшиеся ограничения ряда демократических принципов судоустройства и судопроизводства, введенных Судебными уставами, последовательно реализовывались в 80-90-е годы.

Закон 20 мая 1885 г.

Это закон был направлен на ограничение несменяемости судей, ключевой гарантии их независимости. Согласно этому закону, было создано Высшее дисциплинарное присутствие Сената для реализации особой дисциплинарной ответственности судей. ^[71] Оно могло принять решение о дисциплинарном наказании провинившегося судьи в виде временного отстранения от должности, перемещения его в другую местность на равную судейскую должность либо даже его увольнения. ^{[15, с. 159]} Решения ВДП обжалованию не подлежали. Еще одним правовым последствием этого закона было сосредоточение общего надзора за судами в руках министра юстиции, что, несомненно, негативно отражалось на независимости суда. ^{[46, с. 110]}

В советской историографии стало почти аксиомой считать закон 20 мая 1885 г. актом, если не ликвидировавшим, то, как минимум, сделавшим формальной несменяемость судей. Но так ли это было? Наилучшим индикатором действенности закона являются реальные последствия его применения. Факты свидетельствуют, что за первые почти три десятилетия действия этого закона (1885-1912 гг.) ВДП уволило всего 11 судей, в том числе 3 до 1906 г. и 8 — после 1906 г. (причем, 5 судей было удалено по причинам политического свойства). ^{[18, с. 12]}

Но столь мало впечатляющие цифры (их, кстати, использовал Щегловитов, выступая в Думе для защиты министерства юстиции от обвинений в подрыве несменяемости судей) не могут служить твердым основанием и для прямо противоположных утверждения. Мы не можем согласиться с утверждением А.С. Шибанова, что «ограничение принципа несменяемости законом 20 мая 1885 г. существенно не повлияло на независимое положение судей, поскольку основные гарантии несменяемости судей не были нарушены». ^{[58, с. 11]}

Важно не только количество уволенных и перемещенных судей на основании названного закона; не следует забывать о «нравственном влиянии» на судейский корпус предусмотренной законом возможности быть уволенным и перемещенным. Судьи должны были помнить и на самом деле постоянно «оглядывались» на начальство при вынесении решений. Активное использование министерством юстиции угрозы применения механизма закона 1885 г. заставляло судей прислушиваться к указаниям начальства, как по политическим, так и иным делам либо подавать «добровольное» прошение об отставке и т.п., и это нашло свое многократное подтверждение в материалах ЧСК. ^[76]

Закон 12 февраля 1887 г.

Серьезным ударом по гласности процессов стал закон 12 февраля 1887 г. Его прохождение через Государственный совет отмечено чрезвычайно горячей дискуссией. Крупнейший ученый-международник Ф.Ф. Мартенс предупреждал в ходе обсуждения о возможной неблагоприятной реакции на этот закон «международной общественности», что это может привести к ухудшению отношений России с европейскими странами: за границей перестанут выдавать русским политических преступников, ибо «вся дипломатическая переписка по выдаче указывает на безусловную необходимость для правительства выдающего следить за производящимся судом с целью оправдания выдачи перед общественным мнением своей страны». ^{[19, с. 703]} Ф.Ф. Мартенса поддержал министр иностранных дел Н.Л. Гирс.

В результате большинство (31 голос членов Государственного совета, включая его председателя, дядю царя, великого князя Михаила Николаевича и бывшего министра юстиции Д.Н. Набокова) было против, и всего 20 (в том числе, К.П. Победоносцев, его креатура министр юстиции Н.А. Манассеин, охранители В.К. Плеве, И.Н. Дурново, и др.) – «за». ^{[19, с. 683-684]}

Узнав об этом решении Государственного совета, Александр III пришел в ярость, «взмылил голову» (по его собственному выражению) великому князю Михаилу Николаевичу и так наорал на Гирса, что тому «стало понятно, что человек этот мог бы разорвать себе подобного на куски». После этого царь объявил, что он поддерживает мнение меньшинства, которое стало законом. ^[73]

Этим законом были расширены права суда по закрытию дверей судебного заседания, причем из ст. 1056 УУС были исключены слова «до объявления судебных прений прекращенными» (именно этим моментом по закону от 9 мая 1878 г. ограничивалось время закрытия дверей суда по делам о государственных преступлениях, кроме дел о произнесении дерзких оскорбительных слов в отношении царя и членов императорского дома).

Тем же законом министру юстиции было предоставлено право «закрывать двери» судебного заседания, если он усматривал, что публичное рассмотрение дела оскорбляет религиозное чувство или нарушает требования нравственности или не может быть допущено в видах ограждения достоинства государственной власти, охранения общественного порядка или обеспечения правильного хода судебных действий (ст. 621-1 и 620-3 Устава уголовного производства в новой редакции). Министр юстиции получил право, если он «из дошедших до него сведений усмотрит, что публичное рассмотрение дела не должно быть допущено», закрывать в любое время двери заседаний любого суда.

Тем самым, как выразились даже составители официозной и панегирической истории министерства юстиции, устанавливался порядок, «равносильный в существе своем замене суда гласного по закону, судом гласным по усмотрению министра». ^{[33, с. 192]} Н.В. Муравьев в докладе царю за десятилетие (1894-1904 гг.) сообщил: «Таких распоряжений сделано за десять лет 290». ^{[9, с. 34]} Разумеется, ограничивалась гласность, в первую очередь, политических процессов. Сам министр признавал это «ненормальным, но необходимым для соблюдения спокойствия и безопасности».

1. 3. Меры по сокращению подсудности суда присяжных

В начале 1870-х годов Министерство юстиции, подвергнутое чистке после ухода Д.Н. Замятнина, стало, по выражению А.Ф. Кони, «хмуриться» на суд присяжных и, занявшись сбором компрометирующих его данных, затребовало у прокуратуры сведения о числе и причинах оправдательных приговоров, вынесенных присяжными заседателями. Из ответа московской прокуратуры на этот запрос следовало, что здешний суд присяжных в среднем выносил 74% обвинительных и только 26% оправдательных приговоров, причем по некоторым видам преступлений («запрещенные игры и лотереи», «злостное банкротство», разбой) – обвинительные почти сплошь. «Чем важнее и тяжелее преступление, – убеждал Министерство товарищ прокурора столичного судебного округа, – тем строже и серьезнее относятся к ним присяжные заседатели московского суда» ^{[81, л. 15]} И, тем не менее, в 70-е годы начался «поход» на суд присяжных. Главным способом «окоротить» эту форму суда было сокращение его подсудности.

Указом 9 мая 1878 г. была существенно сокращена подсудность дел суду присяжных (в первую очередь, категорий дел, имевших политический оттенок - он был рассмотрен выше в контексте изменения порядка производства по делам о государственных преступлениях.

Указ 9 августа 1878 г.

После убийства шефа жандармов Н.В. Мезенцова революционером С.М. Кравчинским министр внутренних дел Л.С. Маков и вре­менно исполняющий должность шефа жандармов Н.Д. Селиверстов представи­ли царю 8 августа 1878 г. доклад, в котором, в частности, отмечали: «Все до сего времени принимавшиеся меры против противоправительственной агитации не имели ни успеха и ни добрых последствий. Зло растет ежечасно. Суд уже не властен остановить разнуздан­ные страсти»; он «подал повод лишь к публичному глумлению подсудимых над святостью закона… Нужны меры чрезвычайные». ^{[53, с. 157]} В этот же день царь пометил на нем: «Исполнить». 9 августа последовал соответствующий царский указ «О временном подчинении дел о государственных преступлениях и некоторых преступлений против должностных лиц ведению военного суда, установленному для военного времени». ^[67] Во вступительной части указа недвусмысленно указано на быстроту и строгость репрессии, на которые рассчитывало самодержавие в борьбе с «гнусными и безнравственными злодеями» (так в тексте – К.К.), стремящимися к ниспровержению государственного строя.

Указ 9 августа 1878 г. передал в подсудность военного суда те категории дел о преступлениях, что были сопряжены с «вооруженным сопротивлением властям (военным и полицейским), а также убийства, покушения на убийство, нанесение тяжких ран и уве­чий должностным лицам с «политической целью», еще более сократив подсудность окружного суда с присяжными заседателями. Важно отметить, что этот указ, в противоречие фундаментальному принципу права, имел обратную силу (если на момент его издания не состоялось предание суду).

Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия 1881 г.придало постоянный характер мерам, введенным в качестве временных в 1878-1879 гг., впрочем, они действовали на территориях, объявленных на «исключительном положении», хотя таких становилось все больше по мере нарастания революционного движения.

Закон 11 мая 1882 г.

На фоне изъятия из юрисдикции суда присяжных составов общеуголовных преступлений, законом 11 мая 1882 г. были изъяты преступления, пусть непосредственно не относившиеся к разряду государственных (они входили в состав преступлений против порядка управления), но по содержанию объективной стороны вполне походили на те деяния, которыми в этот период отличались представители народнических организаций. Он стал, по сути, реакцией на ряд громких и менее заметных, но чувствительных для власти террористических актов.

Теперь дела о восстании или сопротивлении властям, нападении на военных и полицейских служащих, должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей, при том, что такие преступления сопровождались убийством, поджогом, а равно покушениями на эти преступления или повлекли причинение телесных повреждений передавались в подсудность особых присутствий судебных палат с участием сословных представителей. ^[69]

Закон 18 мая 1882 г.^[70] понизил наказание за маловажные кражи и передал их в мировую подсудность, изъяв у присяжных. Это объясняли тем, что присяжные из крестьян часто оправдывали подсудимых, либо или не признавали, что имел место «взлом».

Н.А. Манассеин, креатура К.П. Победоносцева, заступив в 1885 г. на пост министра юстиции, стал воплощать на практике идеи последнего, изложенные в печально знаменитом докладе Александру III от 30 октября 1885 г. по поводу необходимых «исправлений» в судебных порядках (в частности, Победоносцев предлагал «отделаться от суда присяжных», «дабы восстановить значение суда в России. Трудно достигнуть этого разом, но нужно достигать постепенно, изымая один за другим разряды уголовных дел из ведения присяжных»).

Манассеин заявлял, что Судебные уставы недостаточно решительно ограничили присяжных заседателей, изъяв только государственные преступления из их компетенции. ^{[50, т. 2. С. 51]} Для суждения о преступлениях против порядка управления (сопротивление власти, нанесение оскорбления ее органам и т.д.), считал Манассеин, необходимо было обладать ясными представлениями о государственном строе и о его задачах, а этим условиям не всегда могут обладать присяжные заседатели: «Принадлежа в большинстве к крестьянской и мещанской среде, присяжные исполняли вполне удовлетворительно возложенные на них обязанности только при разрешении дел о простейших по своей обстановке преступных деяниях. Остальные же дела недоступны их правильному пониманию» ^{[13, с. 41]}. Нужно, следовательно, продолжать сокращать их подсудность, что и было сделано.

Закон 18 декабря 1885 г. ^[72] изъял у присяжных дела о преступлениях связанных с нарушениями паспортного устава, по которым также часто выносились оправдательные вердикты.

7 июля 1889 г. как бы в развитие идей законов 1880-х годов и в качестве демонстрации твердо намеченного курса властей на ограничение компетенции суда присяжных, был принят еще один закон, который не только совершил очередную «рокировку» составов преступлений (изъял у присяжных и передал судебным палатам), но и разрешил дилемму конкуренции подсудности дела при совершении нескольких преступлений разной подсудности (окружным судам с присяжными и особым присутствиям судебных палат) в пользу последних. ^[74] В этом законе, который внес изменения в УУС (ст. 201¹),говорилось, что у суда присяжных изымаются дела о ряде преступлений. Б.В. Виленский систематизировал эти составы следующим образом: 1) преступления против порядка управления (ст. 263-272,276, 282, 286, 304, 315); 2) преступления и проступки по службе государственной и общественной (ст. 618, 633); 3) преступления и проступки против имущества и доходов казны (ст. 755, 756, 803, 823, 824, 830-1); 4) преступления и проступки против общественного благоустройства и благочиния (ст. 1083, 1085, 1143, 1144, 1154-1156, 1225, 1236, 1241, 1254, 1262); 5) преступления против прав семейственных (ст. 1554) ^{[6, с. 355]}.

Эти составы настолько разнохарактерны, что трудно установить мотивы, практические соображения и логику в принятом решении. Видимо, главной была общая идея – максимально урезать компетенцию суда присяжных, изъяв составы, связанные, прежде всего, с покушениями на должностных лиц и сопротивлением властям (бунты, восстания, вооруженное сопротивление), оскорблением чиновников и т.п., т.е. преступления, в которых потерпевшей стороной являлась власть, ее органы и чиновники. Иными словами, закон 7 июля имел политическую подоплеку: у присяжных изъяли категории дел, имевших малейший намек на политический характер.

Кроме того, названным законом были изъяты преступления по должности, совершенные чиновниками губернских и государственных учреждений, и выборными лицами, занимавшими должности от восьмого до пятого класса включительно, председателями и членами уездных земских управ и собраний, городскими головами и членами городской управы, самими присяжными заседателями. А.М. Бобрищев-Пушкин подсчитал, что, если в 60-е годы XIX в. на долю присяжных приходилось примерно 410 статей Уложения о наказаниях, то после 1889 г. – приблизительно 300. ^{[5, с. 49-50]}

1. 4. Ликвидация мировой юстиции

В 80-е годы, на фоне общего поворота правительства к консервативному курсу, началось серьезное «наступление» на мировой суд. Произошли метаморфозы в отношении литературы, общественно-политической публицистики к мировому суду. Критика этого суда стала значительно более настойчивой. В этой страстной, а подчас и пристрастной полемике о мировых судьях нередко забывалось все то доброе, чем была им обязана российская правовая действительность ^{[43, с. 260]}. Особенно ополчилась против мирового суда «крепостническая партия», которой не нравилось, что барыню и кухарку поставили на одну доску; они больно били мировой суд за каждую ошибку, обвиняли его едва ли не в «революционных наклонностях», что он колеблет престиж государственной власти, подрывает стройность управления.

Круто изменились и официальные оценки. В материалах Муравьевской комиссии позднее были собраны извлечения из губернаторских отчетов 80-х годов относительно деятельности мировых судов ^{[11, т. 10, с. 1]}. В них говорилось о слабой подготовке судей, их медлительности и небрежности, и даже о низком нравственном уровне, о зависимости от влиятельных людей на местах, о слабости их репрессии по отношению к наиболее «популярным» правонарушениям у крестьян – лесным порубкам и конокрадству. И, самое главное, о, якобы, тотальной непопулярности мировых судей.

Однако, как верно отмечал С.П. Мокринский, в этих отзывах, вообще голословных и отмеченных чрезмерной склонностью к обобщению, наиболее симптоматично их совпадение с курсом МВД по данному вопросу ^{[51, т. 2, с. 57-58]}. Удивляться не приходится, ибо за годы у полиции накопилось много претензий к мировым судьям, этим их «новым конкурентам», далеко не всегда сочувственно относившихся к преследованию правонарушителей на основании полицейских протоколов (это, по мнению полиции, подрывало ее авторитет), более того, слишком широко, по мнению полиции, использовавших свое право делать полицейским предостережения за нарушения по службе, что чрезвычайно раздражало последних. О многочисленных претензиях полицейских органов к мировому суду много написано у одного из наиболее авторитетных авторов-противников реформы В.Я. Фукса ^[54].

Мировой суд оказался как бы «между двух огней»: он жестко критиковался двумя главными ведомствами: «надзорным юридическим» (в лице Министерства юстиции и Сената) и Министерством внутренних дел. Причем у него не было шансов оправдаться, ибо обвинения были прямо противоположными.

Сенат оказался «злым гением» мирового суда, последовательно выталкивая его из состояния патриархального арбитра-умиротворителя и втискивая в прокрустово ложе формального разбирательства, строго урегулированного материальным и процессуальным законом. А затем осуждал его неспособность стать полноценным «юридическим судом».

Указ Сената 6 июня 1886 г. «с удовлетворением для администрации» перепечатанный во всех официальных губернских газетах, содержал системную критику судебно-мирового института. Важно, однако, заметить, что Сенат в каждом из пунктов критики оговаривался, что недостатки обнаружены в некоторых мировых участках. Он имел целью лишь устранение отмеченных недостатков, упорядочение контроля и усиление надзора за мировой юстицией. Более того, в отчете министерства юстиции за 1887 год, т.е. всего за два года до ликвидации мирового суда, его деятельность была признана «весьма удовлетворительной, как в смысле правильности постановленных мировыми судьями решений, так и отношении быстроты судопроизводства» ^{[40, с. 74]}.

Министерство внутренних дел, наоборот, доказывало неудобство тех самых черт деятельности мирового суда, которые так долго и с такой настойчивостью старалось привить ему «юридическое ведомство». МВД порицало основы судопроизводства мировых судей: состязательный процесс, предустановленные доказательства, участие адвокатуры, кассационный пересмотр и т.п. Взамен, как наиболее желательный и соответствующий нуждам и состоянию народа, выдвигался идеал суда патриархального, по совести, по внутреннему убеждению ^{[51, Т. 2., с. 62-63]}.

С начала 80-х годов консервативное начало в политике берет верх, в обстановке «административного восторга» (выражение принадлежит Ф.М. Достоевскому), «побеждал» сценарий именно МВД. В рамках консервативного курса правительства с начала 80-х годов были осуществлены разнообразные мероприятия, направленные на усиление контроля над крестьянскими общинами и опеки их администрацией, укрепление власти помещиков над крестьянами ^{[13, 173]}. Среди них следует отметить предложенную министром внутренних дел Д.А. Толстым в 1886 г. реформу местного управления, в частности создание института земских начальников как органов надзора за крестьянским самоуправлением. (Интересно, что проект не содержал предложения о ликвидации мирового суда). Тучи над мировым институтом сгустились…

Соглашаясь в принципе с предложением министра, большинство членов Государственного совета полагало, что при этом совсем не обязательно ликвидировать мировую юстицию, передавая ее полномочия вновь создаваемым учреждениям. Против ликвидации мирового судебного института выступал и министр юстиции Н.А. Манассеин. Однако царь поддержал мнение меньшинства, вдохновляемого энергичным напором МВД, и высказался не в пользу «юридического элемента» [16 с. 54]. «Приговором» для мировой юстиции стала резолюция Александра III в журнале Государственного совета: «Желаю, чтобы мировые судьи в уезде были упразднены для того, чтобы обеспечить нужное количество надежных земских начальников в уезде и облегчить тяжесть платежей. Часть дел мировых судей может перейти к земским начальникам и в волостные суды, а меньшая часть, более важные дела, могли бы отойти к окружным судам» ^{[39, с. 7-36]}. После этого дело развала мировой юстиции пошло резво. Мировые судьи, которые, по словам ревизовавших их сенаторов, представляли «единственное светлое пятно в мрачном хаосе провинциальной жизни» ^{[13, с. 177]}, были стремительно упразднены почти везде, где к этому времени они обустроились и функционировали.

Закон 12 июля 1889 г. ^[75], обусловленный исключительно приведенными выше консервативными соображениями и направленный на усиление местной власти, почти повсеместно упразднил институт мировых судей в земских губерниях, введя в уездах институт участковых земских начальников, а в городах, не входивших в состав земских участков, городских судей ^{[17, с. 43-47]}. С 1889 г. до принятия закона 15 июня 1912 г. прежняя система выборной мировой юстиции сохранялась только в столицах, в некоторых больших городах (Кишинев, Казань, Нижний Новгород, Саратов, Харьков, Одесса) и в области Войска Донского. При проведении судебной реформы в окраинных регионах после 1889 г. выборная мировая юстиция по стандартам Уставов 1864 г. там не вводилась.

Так, по словам А.Ф. Кони, «разразилась буря, которая смела с лица русской земли … мировые судебные учреждения и обратила в ничто их многолетнюю работу по воспитанию народа в чувствах законности. На опустошенной судебной ниве выросли земские начальники и распустились пышным цветом узаконенного произвола и смешения понятий о личном распоряжении и о судебном решении. ^{[22, т.1, с.468]}

Земскими начальниками могли стать исключительно потомственные дворяне. Они соединили в своих руках как административно-полицейские (например, попечение о хозяйственном благоустройстве и нравственном преуспеянии крестьян своего участка, надзор за всеми установлениями крестьянского общественного управления и др. - ст. ст. 23, 24, 39 Полож. о земских участковых начальниках), так и судебные функции, что было очевидным и серьезным отступлением от духа и буквы Судебных уставов. Эта система сохранялась до 1912 г., когда законом о местном суде была в полном объеме восстановлена мировая юстиция.

Оценки административно-судебной реформы 1889 г. менялись со временем. К примеру, либеральная научная мысль конца XIX – начала ХХ в. обращала внимание на формальное отступление от принципов Уставов при ее реализации ^{[44, с. 198-200]}. Н.Н. Полянский объяснял причину ликвидации мировой юстиции исключительно финансовыми соображениями ^{[43, с. 288]}.

В советской литературе она рассматривалась в общем контексте контрреформ самодержавия, направленных на восстановление дореформенного порядка превалирования администрации над юстицией, на классовый (продворянский) характер мероприятия. Так, М.А. Чельцов-Бебутов почти афористично выразил ее сущность: замена правосудия крепкой властью ^{[55, с. 798]}, обеспечение реальной власти помещика над крестьянами. По мнению Б.В. Виленского, мероприятия 1889 г. стали одним из ключевых актов судебной контрреформы, подорвав основополагающий принцип Судебных уставов 1864 г. – отделение суда от администрации ^{[6, с. 235]}.

С.В. Лонская, полагает, что учреждение института земских начальников было вызвано не недостатками судебной системы, а крестьянским вопросом. Одним из главных направлений экономической и социальной политики российского государства в 1880-1890-х гг. было всемерное искусственное сохранение и укрепление сельской общины. В общинной круговой поруке нуждалась казна, добывавшая деньги на индустриализацию; в общинной замкнутости был заинтересован политический режим: она препятствовала пролетаризации крестьянства. Консервация общины была возможна при строгом правительственном контроле и государственной опеке, направляющими развитие общины в необходимое русло. В качестве такого органа и были созданы земские участковые начальники ^{[31, с. 120]}. Однако она не пояснила, почему одновременно был нанесен удар по мировому суду и почему этот удар не отличался полнотой и силой, был полумерой (мировой суд не был полностью упразднен).

В современной «неоконсервативной» литературе акценты смещаются с критики реакционной политики самодержавия на ее оправдание. По мнению Н.И. Биюшкиной, целью введения института земских участковых начальников и городских судей стало восстановление режима законности и правопорядка в уездах и губерниях Российской империи ^{[4, с. 50]}. Отсюда, видимо, следует, по логике автора, что именно мировые судьи подрывали законность и правопорядок.

Полагаем, что определение сути мероприятий судебно-административной реформы 1889 г., в силу их многоцелевой природы, должно носить «синтетический» характер. Следует признать относительную правоту каждого из названных авторов (за исключением, неоконсерваторов). Каждый из отмеченных ими аспектов и характеристик контрреформы 1889 г. имел место.

Подводя итоги изложенному, следует сказать следующее. В пореформенный период в Судебные уставы было внесено более 700 изменений, что позволило бойким на язык адвокатам заявить, что он них (Уставов) «остался один корешок», что, конечно, было преувеличением. Разумеется, далеко не все они относятся к группе актов судебной контрреформы. За 40 пореформенных лет даже идеальный закон может быть подвергнут ревизии под давлением обстоятельств быстро меняющейся жизни. Их ни в коем случае нельзя использовать в качестве характеристики судебной политики властей как охранительной. В связи с этим, подобные изменения Уставов мы оставляем в стороне, как не относящиеся к теме настоящей работы.

Вторая группа новелл была порождением неожиданного для самодержавия всплеска с начала 60-х годов революционного движения, диктовалась потребностями борьбы с ним с использованием, в том числе, и судебных инструментов (и убеждением, что таковые в Судебных уставах были неэффективны), иными словами, была вынужденной.

Наконец, третья волна пореформенного законодательства, направленного на «исправление» Судебных уставов в смысле «бюрократизации» правосудия, ограничение провозглашенной в Уставах независимости судебной власти, возвращение суда в «правительственное лоно», обеспечение, в лексике охранителей, «государственного направления деятельности суда», т.е., по сути, создание «новой (хорошо забытой) версии правосудия» и составляет то, что мы называем судебной контрреформой. Можно по разному относиться к В.И. Ленину, но следует признать правоту его квалификации законов, исправлявших Судебные уставы, как проявление воли бюрократии «восстановить твердую власть» ^{[30, т.4 с.77]}, несколько растраченную в результате судебной и других реформ 60-х годов. Самодержавие продемонстрировало в пореформенную эпоху неготовность изменяться в сторону конституционной монархии, а, наоборот, стремилось вернуть суд в лоно своих авторитарных привычек и представлений.