Экономико-правовые формы сотрудничества Советской России и Германии в 1920-е гг.

Щупленков Николай Олегович старший преподаватель, кафедра истории, права и общественных дисциплин, Ставропольский государственный педагогический институт 357600, Россия, Ставропольский край, г. Ессентуки, ул. Долины Роз, 7 Shchuplenkov Nikolai Olegovich senior lecturer, Department of History, Law and Social Disciplines of the Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. veras-nik@yandex.ru Другие публикации этого автора

Щупленков Олег Викторович кандидат исторических наук доцент, кафедра Истории, права и общественных дисциплин, Ставропольский государственный педагогический институт 357600, Россия, г. Ессентуки, ул. Долина Роз, д.7. Shchuplenkov Oleg Viktorovich PhD in History Associate Professor, Department of History, Law and Social Disciplines, Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. oleg.shup@gmail.com Другие публикации этого автора

В советской историографии было принято считать, что в советско-германских отношениях был период (1922–1928 гг.) наиболее эффективного сотрудничества в рамках Рапалльского курса ^{[1, с. 102; 7]}. В своей статье мы предприняли попытку показать те негативные аспекты, которые тормозили развитие дружественных отношений между обеими рапалльскими партнерами после заключения Берлинского договора.

Периодом относительной стабилизации дипломатических, экономических, торговых связей между государствами являются 1920-е годы. Главной задачей Германии был поиск сырья и сельскохозяйственной продукции, а также балансирование между экономически мощными странами-победителями. Советская Россия должна была восстанавливать разрушенное народное хозяйство и стремилась добиться политического признания на международной арене. В результате произошло сближение двух «отверженных» государств в Рапалло в 1922 году ^[19].

Взаимоотношения Советской России и Германии складывались достаточно непросто. Узнав о ведущихся переговорах с Россией члены общества горнопромышленников «Дойчер кайзер» в декабре 1917 г. предложили государственному министру Пруссии К. Гельфериху для металлургической и сталелитейной промышленности Германии в качестве источника железных и марганцевых руд Россию ^{[32, с. 147]}. Они считали, что рассчитывать на Индию или Бразилию нельзя, так как те находились под влиянием Англии или Америки.

Правительством РСФСР 3 марта 1918 г. был подписан Брест-Литовский мирный договор с Германией. Одновременно был поднят вопрос о возобновлении торгово-экономических связей между странами и создана смешанная русско-германская комиссия.

Советское руководство рассчитывало пробудить интерес к хозяйственным отношениям с Советской Россией в торгово-промышленных кругах Германии. «Если немцы-купцы возьмут экономические выгоды, поняв, что войной с нас ничего не возьмешь,все сожжем, – то наша политика будет идальше иметь успех. Сырья немцам датьсможем», – писал В.И. Ленин А.А. Иоффе2 июня 1918 г. ^{[23, с. 88]}.

Позднее Г.В. Чичерин отмечал, что этатактика последовательно осуществлялась советскими представителями в Германии ^{[36, с. 279]}. Посольство устанавливало связи с крупными банкирами, вело переговоры с фирмами ипредприятиями о заключении коммерческихсделок, освещало планы экономического сотрудничества в печати. Л.Б. Красин и Я.С. Ганецкий, имевшие немалый опыт работы в промышленных и финансовых монополиях до революции, вели беседы с промышленниками и торговцами Германии. В результате наиболее дальновидные политические и торгово-промышленныекруги Германии согласились заключить договорс Россией на ее условиях.

В итоге 27 августа 1918 г. странами былподписан Добавочный договор, финансовое ичастноправовое соглашения, которые дополняли и конкретизировали Брест-Литовскиймирный договор. По концессиям предполагалось заключить особое соглашение. ОднакоГражданская война и военная интервенция недали развиться экономическому сотрудничеству с Германией.

Регресс российской экономики, вызванный военным лихолетьем 1914–1918 гг. и революционными потрясениями 1917 г., еще более усилился с заключением 3 марта 1918 г.Брест-Литовского сепаратного мира междусоветским правительством и блоком странЧетверного союза в составе Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии ^{[32, с. 365–412]}.

Прежде всего сепаратный мир оказалнепосредственное влияние на установлениережима неофициальной экономической блокады Советской России странами Антанты.Официальная же блокада осуществляласьлишь в период с 10 октября 1919 г. по 16 января 1920 г., когда Верховный Совет Антантыпринял постановление об ее отмене ^{[9, с. 318,539]}. То есть официальная блокада просуществовала всего чуть более 3 месяцев.

Неофициальная блокада России была введена еще в середине 1918 года. Необходимоучитывать, что с марта 1918 г. и до июня 1919 г.(то есть до заключения Версальского мира) любые меры по экономической изоляции Советской России могли оправдываться странами Антанты нарушением Россией международныхобязательств. Имеется в виду подписанное всентябре 1914 г. соглашение между Великобританией, Францией и Россией о незаключениисепаратного мира. Это соглашение заменялособой союзный военный договор. Против Германии и ее сателлитов вводился режим экономической изоляции. Сепаратные действия любого субъекта соглашения могли нарушить блокаду Германии, что давало повод остальнымучастникам принимать любые и при этом имеющие международно-правовой характер мерыпо сохранению режима согласованных антигерманских мероприятий.

Более того, вплоть до Версальского мира1919 г. страны Антанты могли заявлять, чтодействия их отдельных представителей илисоюзных войск на российской территории неимели своей целью борьбу с правительствомбольшевиков. Правительства Великобритании, Соединенных Штатов или Франции могли убеждать, что «блокада никогда не объявлялась или осуществляется против какой-либочасти России» ^{[42, p. 70]}.

Под «частями России» имелись в видутерритории, которые находились под контролем советского правительства, антисоветскихсил или национальных правительств тех государств, которые были созданы на окраинахбывшей Российской Империи. Дезинтеграционные процессы, как и процесс «революционного разложения промышленности» (по выражению русского экономиста В.И. Гриневецкого), начались после Февральской революции,а после Октябрьской революции они толькоусилились.

В ноябре 1917 г. была провозглашена Украинская народная республика в составе России, образован Закавказский Комиссариат, отделились Латвия и Литва. В декабре 1917 г.созданы Донской гражданский совет и Временное Терско-Дагестанское правительство,отделилась Бессарабия. В январе 1918 г. Центральная рада объявила полную независимость Украины и т. д. О своей независимости стали заявлять отдельные регионы, губернии и даже уезды. Позднее с различными «независимыми» правительствами боролись иКрасная, и Белая армии ^{[20, с. 155]}.

В конце февраля 1918 г. В.И. Ленин мотивировал необходимость заключения мира снемцами разложением и демобилизацией армии, развалом промышленности и транспорта. Он говорил о том, как приходили «мучительно-позорные сообщения об отказе полковсохранять позиции, об отказе защищать даженарвскую линию, о неисполнении приказа уничтожать все и вся при отступлении». Но движущей силой подписания «самого тяжелого,угнетательского, зверского, позорного» мирабыла и подготовка к революционной войне.

«К ней надо готовиться длительно, серьезно, –считал Ленин, – начиная с экономическогоподъема страны, с налажения железных дорог (ибо без них современная война есть пустейшая фраза)» ^{[26, с. 71]}.

В свою очередь Германия, стремившаяся к доминированию в Европе, через выгодный для себя мир стремилась извлечь максимум результатов. В контексте восстановлениятоварообмена немецкая сторона преследовала свои военно-экономические цели. Во-первых, она стремилась добиться стабилизациина Восточном фронте и развязать себе рукина Западном. Во-вторых, через возобновлениеотношений с Россией Германия намереваласьполучить необходимое стратегическое сырье,запасы которого у нее были сильно истощенык завершающему этапу войны ^{[38, с. 42]}.

Заинтересованность в заключении скорейшего мира с Россией четко демонстрировали германские промышленные круги. Так,Союз предпринимателей металлургической исталелитейной промышленности Германиивыражал озабоченность в вопросе снабжениясырьем германских заводов. Прежде всегоречь шла о возобновлении поставок из России марганцевой руды, в которой германскаяметаллургия испытывала острый дефицит.

Предприниматели указывали на важный фактор, который давал преимущество России перед другими марганцедобывающими странами. Имелась в виду географическая близостьГермании к российским месторождениям посравнению с аналогичными месторождениями в Британской Индии или в Бразилии ^{[32, с. 68–69]}.

В тот период доступа к ресурсам этихстран Германия не имела. Доля самой Германии в мировой добыче марганца за десятилетие до войны составляла всего 3,8 %. На Россию за тот же период времени приходилось38,61 % всей мировой добычи. При этом28,72 % добычи падало на Чиатурский районв Грузии, а 9,89 % приходилось на Никопольский район на Украине и Урал. Быстрый ростметаллургической промышленности в Европеи Соединенных Штатах в конце XIX – началеXX в. вызвал огромную потребность в марганце. Роль Чиатурского района все болеевозрастала. Основными потребителями чиатурского марганца перед войной были Германия, Великобритания, Бельгия, СоединенныеШтаты и Франция. Добываемая в самой Германии марганцевая руда удовлетворяла лишь10 % ее потребности, а остальные 90 % импортировались. Главным образом из России.

Удельный вес Германии в вывозе чиатурского марганца за период 1905–1914 гг. составлял 42,7 %, и она занимала по этому показателю первое место. Для сравнения: доля Великобритании за тот же период составила 22,9,Бельгии – 14,0, САСШ – 5,6, Франции – 4,8 % ^{[12, л. 8 об. – 8, 10 об. – 11]}.

Военно-стратегическое значение чиатурского марганца для Германии было огромным.В 1924 г. на это обращал внимание член Президиума Госплана СССР, выдающийся отечественный политехник А.А. Горев в своем письме, адресованном И.В. Сталину, Г.М. Кржижановскому и Г.Л. Пятакову. Описав свойствамарганца, ученый недвусмысленно отнес егок одному из важнейших видов военного сырья. При этом он подчеркнул, что колоссальный германский вывоз марганца из Чиатур в1913 г. в количестве 1,2 млн т «дал Германиинеобходимую базу для ведения империалистической войны» ^{[14, л. 304]}.

Подбираясь к грузинскому марганцу в1918 г., Германия через Брест-Литовский мир стремилась восстановить истощенные запасы стратегического сырья для дальнейшеговедения войны.

Германские промышленные круги рассчитывали и на получение доступа к богатствамКриворожского бассейна. Они выразили готовность приобрести или взять в аренду марганцевые и железные рудники с их последующейэксплуатацией силами своих специалистов ирабочих. Прежде всего речь шла о тех рудниках, которые до войны эксплуатировались германскими фирмами. Союз предпринимателейособо подчеркнул тот факт, что без возобновления поставок необходимого сырья из Россиигерманской сталелитейной и металлургическойпромышленности не удастся добиться довоенного уровня производства и обеспечить высокое качество продукции ^{[32, с. 69–70]}.

Для Советской России Брестский мирмиром не стал. Этот договор аннулировал всевоенные усилия России и принесенные еюмногочисленные людские и материальныежертвы. Свершившимся фактом стало и то,что чем больше ухудшалось военное положение Германии на Западе, тем больше она продвигалась на Восток. Военные действия натерритории бывшей Российской империи непрекращались. Германия выдвигала новыеультиматумы, а немецкая армия двигалась внаправлении восточнее установленной Брест-Литовским договором границы.

На Украине немцам открылся доступ кмарганцевым и железорудным бассейнамНикополя и Кривого Рога, углю Донбасса, продовольственным и другим ресурсам. Территориально Россия теряла больше, чем этобыло предусмотрено Брестским миром. Первоначально в состав Украины входило 9 губерний: Киевская, Черниговская, Полтавская,Харьковская, Херсонская, Волынская, Подольская, Екатеринославская и Таврическая.

Но вскоре немцы отторгли от РСФСР в пользуУкраины Курскую и Воронежскую губернии,а также область Войска Донского и Крым.7 мая 1918 г. немцы вошли в Ростов-на-Дону ^{[35, с. 14, 343, 359]}. Появились сведения о готовности немецкого командования продолжитьпродвижение своих войск в направлении Царицына ^{[11, л. 51]}.

На Украине Германия попыталась извлечь максимальные экономические выгодыот эксплуатации захваченных бассейнов полезных ископаемых. В ходе двусторонних переговоров в конце июня – начале июля 1918 г.немцы проявили интерес к советским нефтяным поставкам в обмен на уголь. Германское правительство даже предложило приостановить наступление турок в Закавказье, которое грозило для РСФСР потерей бакинскихнефтепромыслов. 27 августа 1918 г. Добавочное соглашение к Брест-Литовскому договору признало Бакинский уезд безусловной территорией России. В соответствии с ним советская сторона взяла на себя обязательствопоставлять Германии часть добываемой наАпшеронском полуострове нефти и нефтепродуктов в обмен на уголь ^{[7, с. 13]}.

Происхождение «германского» угля былоточно идентифицировано в том же Добавочном договоре. Советская сторона согласиласьпредоставлять Германии часть добываемойв Баку нефти и нефтепродуктов в обмен напоставки немцами угля из Донецкого бассейна ^{[21, с. 340–341]}. Но расстановка сил в Закавказье складывалась не в пользу большевиков.РСФСР сама с большим трудом получала изБаку нефть и нефтепродукты.

Текст Брестского мира обязывал Советскую Россию вернуть Турции провинции Восточной Анатолии, захваченные русскими войсками в ходе Первой мировой войны, а такжепередать под турецкий контроль округа Ардаган, Карс и Батум ^{[33, с. 367]}.

Однако турки устремились и к контролюнад Азербайджаном. 4 июня 1918 г. междуТурцией и Азербайджанской демократическойреспубликой заключен договор о мире и дружбе. Как итог, совместные турецко-азербайджанские силы выступили против «красного» Баку. Германские войска высадились в Грузии.

28 мая 1918 г. в Поти был заключен договор между Грузинской демократической республикой и Германией ^{[8, с. 26, 32]}. Впервые после начала Первой мировой войны из Чиатурского района начался вывоз марганца в Германию.За считанные недели 1918 г. немцам удалосьвывезти 2 млн пудов ^{[12, л. 12–12 об.]}.

Брестский мир причинил России ужасающий по масштабам экономический ущерб.Страна потеряла 27 % обрабатываемой земли, 26 % железнодорожной сети, 33 % текстильной промышленности, 73 % выплавляемого железа и стали, 89 % добываемого в стране угля, 90 % сахарной промышленности. В абсолютных цифрах потери составили: 1 073 машиностроительных завода, 918 текстильныхфабрик, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1 686 винокуренных заводов,574 пивоваренных завода, 133 табачные фабрики ^{[35, с. 287]}. После утраты Бакинских промыслов, занятых Турцией, Россия лишилась79,3 % добываемой в стране нефти (по состоянию на 1913 г.) ^{[8, с. 9]}.

Немцы вошли в Грузию, которая в 1913 г.обеспечивала 39,6 % мировой добычи марганца. Германия получила также доступ и кместорождениям марганца в Никопольскомрайоне Украины, который вместе с Ураломобеспечивали в 1913 г. 12,3 % мировой добычи ^{[3, л. 8]}.

Таким образом, в результате Брестскогомира работа транспорта, металлургической исталелитейной промышленности Советской России не могла не оказаться парализованной. Самой тяжелой была потеря 40 % промышленныхрабочих, которые остались в контролировавшихся немцами областях. На отторгнутых территориях общей площадью в 780 тыс. кв. км проживало 56 млн бывших граждан бывшей Российской империи ^{[34, с. 286–287]}.

В приложении к тексту Брест-Литовского договора имелся пункт, провозглашавшийвзаимное согласие РСФСР и Германии с тем,что «с заключением мира заканчивается войнав экономических и финансовых отношениях». Далее стороны взяли на себя обязательства «не принимать участия ни прямо, ни косвеннов мероприятиях, имеющих целью продолжение враждебных действий в экономической илифинансовой области, и препятствовать подобным мероприятиям в пределах их государственных территорий всеми находящимися вих распоряжении средствами» ^{[34, с. 286-287.]}.

Советская Россия тем самым не тольковышла из режима экономической блокадыГермании. Она должна была препятствовать «всеми средствами» любым действиям представителей стран Антанты или собственнойоппозиции, направленным на сохранение блокады. Такое положение могло привести Советскую Россию в состояние войны с Антантой. Германия со своей стороны постоянновыдвигала советскому правительству требования о необходимости ликвидировать правастран Антанты, которые они получили в России во время мировой войны. Особо германская сторона настаивала на возвращении предприятий, принадлежавших ранее германскимподданным и перешедших после начала военных действий в руки американцев или англичан ^{[34, с. 372, 175]}.

Иными словами, Германия стремиласьокончательно аннулировать те меры, которыебыли предприняты в России в рамках мер, известных как «борьба с немецким засильем».

Эти меры вводились правительственным указом от 28 ноября 1914 г. как временные ограничения прав подданных государств, воюющих против России. Устанавливался надзор задеятельностью принадлежавших этим подданным предприятий. Более поздние постановления расширили полномочия органов власти вотношении германских предприятий вплоть доих секвестра ^{[34, с. 227]}.

Германии было что возвращать в России. Общая сумма германских капиталов, вложенных в российскую экономику к началу войны, составляла 441,5 млн рублей. Они главным образом распределялись:

- металлообрабатывающая промышленность – 19,8 %,

- кредитные учреждения – 19,2 %,

- горная промышленность – 16,7 %,

- муниципальные предприятия – 16,1 %,

- текстильная промышленность – 10 %,

- химическая промышленность – 7,1 %

- полиграфическая и бумажная промышленность – 5,4 %,

- всего – 94,3 %.

Не считая кредитных и муниципальныхучреждений, все эти капиталы были размещены в 126 предприятиях по всей России.

Более половины из них – 67 предприятий –были сосредоточены в машиностроении, металлообработке и горной промышленности ^[7].

Крупнейшим центром сосредоточения германских капиталов был Санкт-Петербург. В тойили иной форме немцы участвовали в такихпредприятиях северной столицы, как «К. Зингель», «Артур Коппель», «Лангензинен», «Лесснер», «Компания Металлического завода», «Сименс и Шуккерт», «Сименс – Гальске», «Тюдор», АЕГ, «Скороход», «Бавария», «Лаферм», «Треугольник» и т. д. ^{[37, с. 4–5]}.

В том же Чиатурском районе Грузии с1909 г. начали работать две крупные германские фирмы – «Гельзенкирхенское общество» и «Кавказское рудное товарищество» ^{[12, л. 205]}.

Германия в своем стремлении занятьдоминирующее положение на российскомрынке увязывала возможность восстановления народного хозяйства Советской России сшироким участием в этом процессе германской промышленности и торговли. Тем самымона вытесняла из России предпринимателейиз государств Антанты и других стран. Появился проект создания финансового синдиката с участием всех крупных промышленников и банкиров Германии, основной задачейкоторого была поддержка ведущих промышленных предприятий РСФСР. Со схожей инициативой выступил крупнейший германский концерн «Фридрих Крупп» ^{[32, с. 138, 558, 530]}.

Эта поддержка должна была оказываться в обмен на поставки из России сельскохозяйственной продукции, леса, руд и т. д. Однако в тот момент реализации германских инициатив по восстановлению связей между РСФСР и Германией препятствовал не только дефицит в финансовых средствах, который испытывала советская сторона, но и неспособность РСФСР собственными силами обеспечить производство и поставку должного количества товаров. Для решения этой задачи с мая 1918 г. в Москве в смешанной советско-германской комиссии начинается обсуждение вопросов, связанных с предоставлением германским предпринимателям концессий на добычу нефти, золота, строительство железных дорог, производство искусственных удобрений и сельское хозяйство.

9 ноября 1918 г. в Германии была низложена монархия и объявлена республика. 11 ноября между Антантой и Германией было заключено Компьенское перемирие. Всякие политические и экономические контакты Германии с Советской Россией были прерваны. В начале ноября Германия разорвала дипломатические отношения с РСФСР.

Предлогом для этого шага послужила революционная агитация и пропаганда советской дипмиссии в Берлине. Германское правительство предъявило советскому правительству также претензии по поводу непринятия им карательных мер по отношению к исполнителям террористического акта, имевшего место в Москве 6 июля 1918 года. В результате теракта тогда был убит германский посол граф Вильгельм фон Мирбах ^{[2, с. 157–158]}.

Однако главной причиной разрыва отношений стало одно из условий Компьенского перемирия. Согласно этому условию по отношению к Германии сохранялся режим экономической блокады, что исключало ее дипломатические и торгово-экономические связи с РСФСР ^{[9, с. 122–123]}.

Ноябрьская революция в Германии и заключение Компьенского перемирия сделали возможным для РСФСР денонсировать сепаратный Брестский мир. 13 ноября 1918 г. Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) принял соответствующее постановление, которое объявило недействительными все включенные в договор обязательства, касавшиеся уплаты контрибуции и территориальных уступок ^{[9, с. 163]}.

Как и Брестский мир, Компьенское перемирие и последовавший 28 июня 1919 г. Версальский мир обернулись против Советской России. К ее экономической изоляции кроме Антанты подключилась теперь и Германия. Несмотря на заинтересованность германских промышленников и финансистов в установлении деловых контактов с Советской Россией, германское правительство уже с конца 1918 г. проводило политику экономического бойкота РСФСР. Помимо этого в начале 1919 г. германские правящие круги начали разрабатывать план совместного похода стран Антанты, Германии и Польши против Советской России. Однако в Германии все больше росло опасение, что ее место в экономических отношениях с Россией займут другие государства, особенно Великобритания и Америка ^{[33, с. 10–11, 13]}.

Впрочем, одним из эффектов Версальского мира было и то, что он фактически аннулировал легитимность неофициальной экономической блокады РСФСР, оправдываемой странами Антанты международными обязательствами России по обеспечению согласованных антигерманских действий в годы мировой войны. Именно после Версаля, 10 октября 1919 г., Антанта уже официально объявила экономическую блокаду Советской России.

Министр иностранных дел Германии фонСимонс 22 июля 1920 г. предложил советскому правительству начать переговоры об урегулировании экономических отношений между двумя странами. Наркомат иностранныхдел 2 августа 1920 г. информировал его о согласии созыва конференции «с целью восстановления наших экономических и по возможности также наших политических отношений» ^{[15, с. 76]}.

В.И. Ленин в декабре 1920 г. подчеркивал, что Германия побеждена, подавлена Версальским договором, поэтому необходимоиспользовать создавшееся положение, чтобы «привлечь Германию против Англии» ^{[11, с. 69]}. К тому же интересы международногоположения толкают германское правительство «к миру с Советской Россией против его собственного желания», что создает благоприятные условия для быстрого экономическогосближения двух стран ^{[25, с. 105]}.

Официальное соглашение о признании социалистического государства де-факто, обмене официальными представительствами и торговыми работниками было подписано 6 мая1921 года ^{[40, с. 99–105]}. Это привело к тому,что Министерство хозяйства Германии 18 июня1921 г. направило Имперскому союзу германской промышленности доверительное письмо: «Имперское правительство предполагает направить экономических экспертов в Россию,которые должны познакомиться с существующими там хозяйственными условиями» ^{[6, с. 30]}. Кроме того, в письме были указаныотрасли, представляющие интерес для германской экономики.

Это вызвало незамедлительную реакциюсо стороны германских предпринимателей,что свидетельствовало об их заинтересованности в расширении деловых контактов сРСФСР. Вместе с тем они предлагали воздержаться от посылки представителей фирм,имевших интересы в России до революции: «Немец, имевший ранее дело в России, будетсудить о положении в значительной степени сточки зрения восстановления собственногопредприятия в России, тогда как представитель германской хозяйственной жизни будетобращать в первую очередь внимание на то,каким путем быстрее и целесообразнее могут быть развиты экономические отношениямежду Германией и Россией» ^{[6, с. 32]}.

В телеграмме В.И. Ленину 30 декабря1921 г. торговый представитель РСФСР в Германии Б.С. Стомоняков сообщил, что фирмаФ. Круппа предлагает организовать сельскохозяйственную концессию и просил «срочнотелеграфировать принципиальное согласие,указав район и площадь под концессию» ^{[28, л. 11]}. В.И. Ленин считал, что принять этопредложение особенно необходимо перед Генуэзской конференцией: «Для нас было быбесконечно важно заключить хоть один, а ещелучше несколько договоров на концессии именно с немецкими фирмами» ^{[29, л. 30; 13, с. 135–136]}. Такой же точки зрения придерживалсяЛ.Б. Красин: «Если Крупп возьмет эту концессию – то окажет нам величайшую поддержку при предстоящих переговорах с Англиейи со всей Европой» ^{[29, л. 27]}.

Несмотря на тотальное поражение, такие европейские «тяжеловесы», как Германия и Советская Россия, начали довольно быстро выходить из состояния экономической разрухи и депрессии и вновь задавать тон в «концерте европейских держав».

31 января 1922 г. министром иностранных дел Германии был назначен В. Ратенау. К этому времени в правительстве уже лежало приглашение от держав-победительниц принять участие впервые после окончания войны в международной конференции в Генуе для обсуждения с побежденными странами финансово-экономических вопросов. Среди приглашенных государств была и Советская Россия. Можно было с большой долей вероятности предположить, что обе стороны – две «парии европейской дипломатии» (Ллойд Джордж) – накануне конференции попытаются согласовать свои позиции. Дипломатические отношения после 1918 года не возобновлялись, но с мая 1921 года в обеих столицах начали свою работу торговые представительства.

На совещании представителей Германиии Советской России 25 января 1922 г. обсуждались проблемы налаживания сотрудничества двух стран. Советскую делегацию в первую очередь интересовал вопрос предоставления германского кредита (300 млн марок)нашей стране. Однако германское правительство не могло пойти на такой риск, опасаясьотрицательной реакции со стороны европейских держав. Г. Стиннес предлагал заключатьобоюдовыгодные небольшие сделки. Представитель фирмы «Крупп» О. Видтфельд заявлял: «Я стою на позиции Стиннеса. Мы готовы к ряду отдельных сделок. Вопрос о кредите остается открытым. Он зависит от двухпредварительных условий: во-первых, от доверия, во-вторых, от дееспособности. Легчезаключить отдельные сделки, нежели целыйкомплекс» ^{[6, с. 56]}.

Придавая огромное значение налаживанию отношений с Германией, В.И. Лениным26 января 1922 г. на имя И.Т. Смилге былапослана телефонограмма в Берлин: «По соображениям не только экономическим, но иполитическим нам абсолютно необходимаконцессия с немцами в Грозном, а если возможно, и в других топливных центрах. ЕслиВы будете саботировать, сочту это прямо запреступление. Необходимо действовать быстро, чтобы до Генуи иметь позитивные результаты» ^{[24, с. 139–140]}.

Через месяц на заседании ПолитбюроЦК РКП(б) был рассмотрен вопрос о переговорах по поводу концессий с Германией и принято решение: «… в) Признать в принципенефтяные концессии с Дойчебанком, на криворожскую руду и с[ельско]х[озяйственные]с Круппом важными и предложить Концессионному комитету в самый кратчайший срок…двинуть дело в ускоренном порядке до Генуэзской конференции» ^{[35, с. 151]}.

Почему же советское правительствосделало ставку на Германию? Во-первых, сее помощью легче было прорвать капиталистическое окружение, так как изначально онапротивостояла странам Антанты. Во-вторых,Германию можно было заинтересовать военно-техническим и экономическим сотрудничеством, в отличие от других европейских держав, ведь «ни одна из западноевропейскихстран не имела такого опыта в отношении работы с Россией и такого глубокого и точногознания всех условий нашей страны, как Германия» ^{[22, с. 305]}. В-третьих, большинствопроблем, возникших перед Россией и Германией в 1920-е гг., были схожими.

Возможно, поэтому 16 апреля 1922 г. вРапалло Г.В. Чичерин и министр иностранныхдел Германии В. Ратенау от имени правительств своих стран подписали договор о возобновлении дипломатических отношений ивзаимном отказе от возмещения военныхубытков. Германия также согласилась не выдвигать претензий, связанных с национализацией имущества ее граждан.

По дороге в Геную советская делегация во главе с министром иностранных дел Г.В. Чичериным сделала остановку в Берлине. До подписания договора на этот раз не дошло – слишком велики были идеологические разногласия. Однако произошло сближение по многим деталям, что сделало подписание двустороннего соглашения в самом ближайшем будущем практически делом решенным. Немцы долго колебались, поскольку сепаратный договор с Москвой, фиксировавший отказ от возмещения убытков, причиненных революцией, ставил под сомнение возможность восстановления отношений со странами-победительницами. К итоге было решено отложить решение до Генуи. В конце концов, договор был подписан в Рапалло «на полях» Генуэзской конференции.

Рапалльский договор, который Х.Шульце называет «единственным светлым пятном» в серии поражений и унижений, связанных с немецкой внешней политикой в первый период существования Веймарской республики, был ратифицирован рейхстагом 4 июля 1922 г. И если рейхсканцлер Вирт «благословил» договор, то нашлись и его противники. Среди них был депутат от Независимой социал-демократической партии Германии Рудольф Брайтшайд, который еще в апреле назвал документ «возможно, самым тяжелым уроном для немецких интересов на ближайшую перспективу», поскольку он-де мешает начинающемуся установлению взаимопонимания с Западом по экономическим вопросам.

Так оно и случилось. То, как немцы и русские нашли в Рапалло общий язык, вызвало сильнейшее беспокойство среди западных держав, но прежде всего во Франции. Мог ли быть достигнут прогресс в вопросе репараций на Генуэзской конференции без Рапалльского договора, остается открытым вопросом. Во всяком случае, перспектива субстантивного урегулирования финансового бремени Германии после советско-германского сближения приобрела довольно смутные очертания.

Главное, что он нанес решающий удар по версальской системе, причем ее архитекторы тогда еще не осознали все его значение. Примечательно, что во время бесед в Генуе с Г.В. Чичериным канцлер Вирт высказывался за «восстановление границ образца 1914 года». В этом он был солидарен с многими представителями германского правящего класса.

Для советского и германского руководства этот акт стал одним из средств укрепления своего положения на международной арене. Английский посол в Берлине лорд Д’Аверон в своих воспоминаниях писал: «Это произошло неожиданно... …Немецко-русский договор был удачным, чудо свершилось» ^{[41, S. 196]}. Рейхсканцлер Й. Вирт, выступая в рейхстаге 29 мая 1922 г., заявил: «...Антанта вынудила нас достичь прямого соглашения сРоссией» ^{[32, с. 549]}.

Однако не только Россия преследоваласвои цели при сближении с Германией. Рейхсканцлер Й. Вирт в своем письме графу У. Брокдорф-Ранцау писал: «В чем заключается нашацель? Что мы хотим от, в и с Россией?.. Мыхотим: 1) укрепление России в хозяйственной,политической и военной областях; 2) косвенноеукрепление собственной военной промышленности через оказание помощи России» ^{[41, S. 180]}.

В записке, составленной в МИД Германии виюне 1922 г., говорилось: «Соглашением от 6 мая1921 г. и Рапалльским договором заложена лишьпредварительная основа для нормальных отношений с Россией» ^{[6, с. 85]}.

Л.Б. Красин в интервью газете «Вестник торговли» в августе 1922 г. выразил сожаление по поводу состояния современнойГермании и Германии ближайшего будущего.

Она «не в состоянии будет оказать экономическому восстановлению России той помощи, – говорил он, – которая объективно была бы возможна по состоянию производительных силгерманского народа и по тому обилию связей,знания, осведомленности и интереса, которыеимеются в отношении России почти во всехслоях германского делового мира» ^{[22, с. 307]}.

В сентябре 1922 г. граф У. Брокдорф-Ранцау был назначен германским послом в Москву. В своем интервью корреспонденту газеты «Известия» он также сожалел, что Германияне могла активно помочь России: «Она сейчасобескровлена и не может дать больших материальных ресурсов для восстановления русскойпромышленности» ^[10]. Им была выражена надежда, что в России сохранилась былая славагерманской энергии и предприимчивости, таккак это «даст возможность усилить техническую помощь России, наладить хозяйственнуюсвязь обоих государств, организовать торговыеобороты» ^[10].

Несмотря на стремление обоих государствналадить взаимовыгодные отношения, тем неменее существовали обстоятельства, тормозившие этот процесс. В докладе германского посольства в Москве «Цели германской деятельности в русской экономике» для Министерстваиностранных дел в Германии обращалось внимание на существование Комиссариата внешней торговли как сдерживающего фактора начала германской деятельности в России ^{[35, с. 357]}. Немецкая сторона надеялась решить этупроблему как можно быстрее.

Германский посол У. Брокдорф-Ранцау5 ноября 1922 г., вручая верительную грамоту председателю ВЦИК РСФРС М.И. Калинину, заявил, что приложит все силы, чтобыналадить взаимоотношения между странами.

Он отмечал: «Было время, когда между немецким и русским народами существоваловзаимное понимание. К ущербу обоих народов, их пути разошлись. Но в тяжелом испытании, ниспосланном им судьбой, они снованашли друг друга для совместной работы» ^{[32, с. 561–562]}. После подписания рапалльскогосоглашения экономические связи двух странактивизировались, особенно в области концессионного дела.

Активным сторонником экономическогосотрудничества между Германией и Россиейбыл посол Германии в Москве граф У. Брокдорф-Ранцау, который 6 декабря 1922 г. заявлял: «“В Россию никто не опоздает” – является глупостью, как все громкие выражения.Если мы, наконец, не решимся интенсивноучаствовать в восстановлении России, мыупустим случай, который не повторитсявновь» ^{[31, с. 89]}.

Немецкие деловые круги достаточнобыстро пришли к выводу, что для германскойэкономики расширение экономических связейс Советской Россией даст более ощутимыерезультаты. Об этом свидетельствует записка советника посольства Германии в Москве от14 февраля 1923 г. Г. Хильгера послу У. Брокдорфу-Ранцау: «Для германской индустрии является жизненно важным создать такое надежное положение в России, благодаря которому мог бы осуществляться непрерывныйсбыт товаров. При проведении всех нашихэкономических мероприятий в отношении России следует, прежде всего, придерживатьсяосновного принципа, что наше сотрудничествов восстановлении русского хозяйства, и в особенности русской промышленности, не естьсамоцель, а только средство для выхода изкризиса сбыта в германской промышленности» ^{[35, с. 359]}.

Торговый представитель РСФСР в Берлине Б.С. Стомоняков 9 февраля 1923 г. писалИ.В. Сталину об увеличении германских вложений в российскую экономику. Эта тенденция наметилась после подписания договоровУркарта и О. Вольфа. Если раньше немцыинтересовались концессиями и смешаннымиобществами торгового характера, то теперьони хотели вкладывать свои капиталы в русское производство. При этом Б.С. Стомоняков отмечал: «Заключению договоров с германскими фирмами мешает катастрофическое падение германской марки, которое затрудняет чрезвычайно всякие расчеты искателей концессий» ^{[30, л. 592]}.

Однако бывший статс-секретарь германского правительства доктор А. Мюллерпричинами, мешающими развитию экономического сотрудничества между обеими странами, считал «пропаганду мировой революции», «полное обесценение русской валюты,тяжелое состояние транспорта, отсутствиежизненных припасов, недостаток в сырье, отсутствие правовых гарантий и своеобразнуюорганизацию монополии внешней торговли» ^{[30, л. 588]}. Хотя часть немецких экспертов утверждала, что «Германия большезаинтересована в сбыте своих товаров в Россию, чем в концессиях», ссылаясь на неустойчивость политического и экономическогоразвития России ^{[31, с. 72]}.

Возникавшие спорные вопросы при заключении концессионных договоров стремилсяурегулировать наркомат по иностранным делам. Г.В. Чичерин считал, что вмешательствоэкспертов и разнообразных структур власти вконцессионные дела только портили работу еговедомства. Затягивание переговоров и нежелание идти на уступки способствовали расстройству многих сделок ^{[35, с. 155]}.

Советская власть, заинтересованная нетолько в иностранных капиталах, но и в современной технике и квалифицированных специалистах, прилагала немало усилий, чтобыпривлечь к сотрудничеству Германию. В частности, ГКК 31 января 1924 г. по докладу одеятельности Берлинской концессионной комиссии признал «необходимым в дальнейшемпродолжать активную политику в области привлечения немецкого капитала в СССР на концессионных началах, несмотря на ослаблениехозяйственной мощи Германии, и обязать К[онцессионную] К[омиссию] ВСНХ в течениеближайших 2 месяцев довести до конца неменее 3–4 германских концессионных предложений» ^{[131, л. 1]}.

Во взаимоотношениях с Германией 3 мая1924 г. произошел кризис. В этот день берлинской полицией был совершен налет на советское торгпредство, который Л.Б. Красинрасценил как посягательство на внешнеторговую монополию СССР: «Удар по торгпредству есть поэтому удар по монополии внешней торговли. <…> Мы вынуждены прибегнуть к максимальному ограничению нашихэкономических сношений с Германией, сведяих исключительно к выполнению действующих торговых и концессионных договоров исделок» ^{[30, л. 13–18]}.

Несмотря на этот факт, член Берлинской концессионной комиссии Ю. Гольдштейнв сообщении полномочному представителюСССР в Германии Н.Н. Крестинскому о состоянии концессионных переговоров с немцами отмечал увеличение численности предложений на производственные концессии. Всего за период с 1922 по 1924 г. было заключено12 договоров с германскими представителями. Наиболее крупными из них были концессии: лесная «Молога», сельскохозяйственные –Круппа и фон Рейнбабена, Руссгерторг и Общество по экспорту яиц (Зейферт) ^{[35, с. 159]}.

Одновременно с этим Ю. Гольдштейнобращал внимание на ухудшение концессионной работы в Германии. Причины этого онвидел в следующем:

1) ухудшении хозяйственного и финансового положения Германии;

2) желании германских фирм заключать торговые концессии вместо производственных;

3) крупные промышленные концерны Германии не шли на серьезное инвестирование капиталов в Россию;

4) монополии внешней торговли Советской России;

5) отсутствии кредитного доверия к Германии на мировом денежном рынке;

6) разрыве концессионного договора с Вольфом и безрезультатности многих переговоров ^{[16, с. 623–624]}.

В ноябре 1924 г. в Москве начались переговоры, на которых рассматривались вопросы о правовом положении торгпредства,транзите, правах граждан, представительствах фирм и юридических лиц. Советскаяделегация под руководством члена коллегииНаркомвнешторга Я. Ганецкого делала упорна таких проблемах, как: торговое представительство, свободный от таможенных пошлин ввоз зерна в Германию, предоставлениекредитов и подготовка советских специалистов в Германии. Германская делегация под руководством действительного тайного советника П. фон Кернера предлагала обсудитьтемы транзита, аквизиционного права, контингентов, концессий и т. д. ^{[16, с. 41]}

В ходе переговоров обнаружились разногласия по вопросам таможенных пошлин, кредиту, аквизиционному праву, транзиту, монополии внешней торговли. Делегации согласилисьобсуждать проблемы подготовки техническихспециалистов и проблемы концессий. Стороны16 декабря подписали протокол, зафиксировавший пункты, которые не были решены в ходепереговоров. Их рассмотрение было перенесено на январь 1925 года ^{[31, с. 386–388]}.

С марта по октябрь 1925 г. продолжались переговоры между Германией и СССР по вышеназванным вопросам. В результате удалосьобсудить только вопросы о подготовке технических специалистов и концессиях.

Торговый договор, заключенный на двагода, был подписан 12 октября 1925 г. заместителем наркома иностранных дел М.М. Литвиновым, членом наркомата внешней торговли Я.С. Ганецким, послом Германии в Советском Союзе графом У. Брокдорф-Ранцау и действительным тайным советником П. фон Кернером; 17 декабря 1925 г. был подписан совместный протокол, который стал прологом кзаключению полномасштабного экономического соглашения.

В связи с этим 18 февраля 1926 г. в газете «Leipziger neuesten Nachrichten und Handelszeitung» была опубликована заметка овзаимоотношениях России и Германии: «Одним из путей освобождения германской экономики из ее трудного сегодняшнего положения… является развитие и углубление экономических отношений между Германией иСССР. Экономика Советского Союза в своемразвитии достигла такого момента, когда онаестественно, при использовании долгосрочныхкредитов, может завершить восстановлениестарых заводов и фабрик, а также приступитьк строительству новых. Для германской промышленности открываются огромные возможности» ^{[18, с. 21]}.

Заключенные договоры и протоколыскрывали настоящее положение дел: отношения между Москвой и Берлином ухудшались.Причину этого исследователи склонны видетьв увеличении финансовой помощи США Германии, деятельности органов государственнойбезопасности в СССР ^{[38, с. 381–382; 39]}.

Кроме того, с политической арены ушли сторонники дружественных связей между странами – Г.В. Чичерин, У. Брокдорф-Ранцау ^{[1,с. 137–138; 35, с. 361]}.

Советской дипломатии потребовалось много усилий, чтобы перевести Рапалльские договоренности в практическую плоскость. Этому мешал курс РКП(б) и Коминтерна на подготовку революции в Германии в соответствии с принципами пролетарского интернационализма. Это привело в 1923 – 1924 гг. к некоторому охлаждению советско-германских отношений. Требовалось отделить курс Коминтерна от и государственной линии.

Торговый договор и экономические соглашения, подписанные в Москве в октябре 1925 г., и Берлинский договор (апрель 1926 г.) соответствовали экономическим и политическим интересам СССР и Германии и открывали новые возможности сотрудничества. Советская сторона надеялась на постоянную германскую финансовую поддержку в виде крупных займов и долгосрочных кредитов для осуществления взятого XIV съездом ВКП(б) в декабре 1925 г. курса на форсированную индустриализацию. Однако немецким банковским консорциумом первоначально была выделена не вся сумма ожидаемого 300-миллионного кредита, а только 120 миллионов марок, т.е. меньше половины обещанного ^{[2, л. 107]}. И даже эту часть кредита использовать оказалось довольно затруднительным из-за сжатых сроков реализации, нерасторопности и бюрократической волокиты московских ведомств. Полпред Н. Крестинский сообщал в Москву о неутешительных результатах: «Из 120 миллионного кредита только 80 миллионов марок могут быть использованы нами для четырехлетнего кредита... использовать двухлетние кредиты полностью мы не собираемся» ^{[5, л. 0433]}. Несмотря на вполне реальный срыв использования выделенных немцами денег. Политбюро ЦК ВКП(б) требовало от советских дипломатов проведения переговоров с германским правительством об увеличении торгового кредита ^[27].

В отличие от банковских кругов, скептически воспринимавших необходимость дополнительного финансирования СССР, промышленный капитал Германии был склонен пойти навстречу советской стороне, увеличив сумму кредита до 300 миллионов. Н. Крестинский 19 октября 1926 г. сообщал из Берлина замнаркома иностранных дел М. Литвинову о решении германского правительства расширить кредит до конца года со 120 миллионов до 230 миллионов марок (из них 140 миллионов предоставлялось сроком на 4 года и 90 миллионов марок – на 2 года) и резюмировал, что «этот кредит является для СССР недостаточным» ^{[2, л. 59]}. В то же время он был обеспокоен невозможностью использовать до конца 1926 г. всю сумму кредита, так как при всех своих возможностях СССР мог освоить всего 130 миллионов марок из предоставленных 230 миллионов. Невыдача заказов на оставшиеся 100 миллионов давала возможность немецким промышленникам утверждать, что не может использовать полностью германский кредит.

Ситуация складывалась скандальная, московское руководство приняло все меры давления на ВСНХ и заинтересованные в заказах наркоматы, чтобы дополнить советские заказы. Однако при всех принятых Москвой экстренных мерах использовать до 1 января 1927 г. оставшиеся 100 миллионов марок оказалось невозможным. Выход из создавшейся ситуации был найден министром народного хозяйства Ю. Курциусом и канцлером В. Марксом, которые дали согласие на продление германского кредита на 3 месяца, т.е. до 31 марта 1927 года. Однако советское руководство сочло эти сроки слишком короткими. Полпред Н. Крестинский признавал, что СССР, для которого первоначальные суммы кредита казались недостаточными, не сможет даже при условии его пролонгации использовать всей суммы, особенно это касалось двухлетнего кредита. Из всей суммы 90-миллионного двухлетнего кредита Советским Союзом были сделаны заказы лишь на 18 миллионов марок, что заведомо обрекало советскую сторону на невыполнение своих обязательств перед Германией ^{[5, л. 0504, 0434-0433]}.

Во время визита в Германию в первой декаде декабря 1926 г. Г. Чичерин поставил перед канцлером В. Марксом вопрос о долгосрочном советском займе для дальнейшего развития экономических отношений после исчерпания германского кредита. В займе наркому было отказано; по поручению В. Маркса Г. Штреземан заявил о преждевременности постановки этого вопроса, который не мог быть рассмотрен германским правительством до урегулирования репарационных проблем ^{[5, л. 0505]}. Немецкая сторона надеялась на пересмотр, оказавшегося непосильным для Германии плана Дауэса, предполагавшего уплату репараций странам-победительницам наличными деньгами. Этим германское правительство мотивировало свой отказ от предоставления каких-либо займов не только СССР, но и другим странам.

Советская сторона не воспринимала всерьез заявления правительства и МИД Германии о невозможности оказания Советскому Союзу постоянного многомиллионного кредитования в поддержку гигантских планов индустриализации. Так, Г. Чичерин, сообщая в письме наркому внешней и внутренней торговли А. И. Микояну о результатах бесед с влиятельными немецкими политиками и дипломатами, заявлял, что «у Германии деньги есть, но она не хочет их показывать в данный момент». Наркому показался явно двусмысленным намек Г. Штреземана на то, что якобы «уже в 1927 году может наступить момент, когда можно будет говорить (с немцами. – О. Щ.) о долгосрочном займе» ^{[5, с. 562]}. Н. Крестинский, знавший трудности финансового положения Германии, был более категоричен и ставил перспективы дальнейших переговоров с Германии в зависимость от размещения советских заказов в других странах и получения от них кредитов. По мнению полпреда, «это будет давить на немцев, ибо покажет им, что на них свет клином не сошелся» ^{[6, л. 3]}. Такие заявления подтверждают, что советская сторона не учитывала сложности внешнеполитического и внутриполитического положения своего рапалльского партнера, требуя от него порой невозможного.

Немецкая сторона не скрывала своего недовольства тем, что кредиты, предоставленные советскому правительству, еще не привели к ожидаемым результатам. Особенно неприятными для немцев были официальные заявления влиятельных политиков и лидеров ВКП(б) о том, что Советский Союз ни в каком посредничестве не нуждается и намерен свое экономическое развитие сделать независимым от Германии. В то же время московское руководство, явно противореча самому себе, заявляло о претензиях к немецким экономическим кругам, которые якобы не проявляли достаточного интереса и желания работать с Советской Россией. Между тем германский капитал занимал видное место в советской концессионной политике. Одна треть иностранных концессий в СССР были немецкими, на их оборудование и оснащение было израсходовано более 50 миллионов долларов. Немецкие концессионеры не только не получали ожидаемых прибылей в СССР, но даже разорялись, в то время как от советской стороны звучали нарекания в их адрес, что германские концессии «сильно спекулятивны» и направлены «против советской власти» ^{[40, S. 161]}. Недовольство немцев вызывало также ущемление советскими властями на Кавказе прав германских концессионеров и привлечение к спорным марганцевым концессиям английских и американских фирм. Сомнение в возможности работать в России все больше укреплялось в немецких деловых кругах; росло убеждение, что советское правительство, используя их капиталы, не учитывает экономические интересы германских концессионеров. В особенно трудном положении оказалась концессия «Мологалес», являвшаяся одним из самых крупных немецких предприятий в СССР. Ее банкротство произошло по вине советской стороны, выделившей «Мологалесу» лесные угодья с не пригодной для обработки древесиной, в результате чего фирма понесла большие убытки. Попытки бывшего канцлера Германии Й. Вирта – председателя наблюдательного совета АО «Мологалес» – разрешить проблему банкротства наталкивались на пассивное отношение советского руководства, считавшего своим долгом лишь привлечение германского капитала в Россию и уклонявшегося от финансовой помощи «Мологалесу». Советская сторона явно игнорировала заявление Й. Вирта о том, что «если «Мологалес» прекратит свою деятельность, это будет иметь непредсказуемые последствия, как для обеих стран, так и за рубежом» ^{[18, с. 59]}. «Мологалес» не был исключением – в подобном положении оказались и другие германские концессии.

Укрепление дружественных отношений между СССР и Германией тормозилось противодействием немецких властей амнистии руководителя «германской ЧК», агента Раз веду пра РККА В. Скоблевского. Военный министр О. Гесслер и главком рейхсвера генерал X. фон Сект высказывали опасение, что после амнистии Скоблевского новые русские эмиссары будут осуществлять свою подрывную пропагандистскую деятельность в Германии ^{[40, S. 187]}. Руководство МИД, со своей стороны, полагало, что если предлагаемый советской стороной обмен В. Скоблевского на арестованных в СССР немцев не будет проведен, то приговоры в процессах над последними в Москве будут особенно жестокими. Все это, по мнению МИД, могло привести в конечном счете к утрате политического значения Берлинского договора и привести к негативным экономическим последствиям ^{[40, S. 187]}. Кроме того, в связи с арестом представителя «Юнкере» Шолля возникла угроза огласки военного сотрудничества рейхсвера и Красной Армии, что могло бы скомпрометировать Германию перед вступлением в Лигу наций.

Колебания в этом вопросе привели к тому, что 19 июля 1926 г. кабинет министров принял решение о формальном политическом помиловании Скоблевского. Однако О. Гесслер резко выступил против такого решения и грозил отставкой, считая, что нельзя прощать преступника, участвовавшего в подготовке в 1923 г. свержения законного германского правительства. Помилование Скоблевского, по мнению военного министра, могло оказать негативное влияние на рейхсвер, и поэтому Гесслер предложил пойти на крайние меры – прекращение военного сотрудничества с СССР ^{[40, S. 135-136]}. Против взаимной амнистии В. Скоблевского и арестованных в СССР немцев выступил и Г. Штреземан. В письме канцлеру В. Марксу от 22 июля он заявил о своем несогласии с амнистией Скоблевского, так как «это дает повод Пуанкаре ... для лишения нас доверия в Лиге... Вся наша политика может быть поставлена на карту» ^{[40, S. 142]}. Затруднения, возникшие в связи с амнистией Скоблевского, были разрешены президентом Германии П. фон Гинденбургом, который счел необходимым по политическим соображениям пойти навстречу советскому правительству. 12 августа на заседании кабинета министров было подтверждено решение о помиловании Скоблевского, и 20 августа Гинденбург подписал соответствующий указ.

Берлин пошел на компромисс с Москвой ради сохранения дружественных связей с Советским Союзом. После Берлинского договора немецкая сторона старалась не обострять отношений с большевистским руководством, надеясь на его «добрую волю». Германский рейхстаг в конце ноября принял решение об отмене процесса над членами ЦК КПГ (В. Пик, Г. Эберлейн, В. Штеккер, А. Эверт и др.), принимавшими участие в 1923 г. в подготовке вооруженного переворота. К концу 1926 г. был урегулирован и вопрос о снятии запрета на демонстрацию советского кинофильма «Броненосец Потемкин», в котором немецкие социал-демократы и правые партии усматривали большевистскую пропаганду революции в Германии ^{[5, л. 0324-0334]}. Эти уступки с немецкой стороны были реакцией на исключение Г. Зиновьева из состава Политбюро ЦК ВКП(б) и Исполкома Коминтерна. Уход с политической арены самого одиозного члена ЦК ВКП(б), доставлявшего немецким правящим кругам немало хлопот и волнений и побуждавшего немецких коммунистов и рабочих к свержению республиканского строя Веймарской Германии, рассматривался немецкими дипломатами как победа «умеренного» крыла в ВКП(б) во главе с И. Сталиным над экстремистской оппозицией (Г. Зиновьев, JI. Троцкий) и начало нового этапа в советской внешней политике на пути к соглашению с капитализмом.

Нарком Чичерин отмечал, что «в настоящее время германская политика направлена по благоприятному для нас руслу» и считал необходимым использовать Германию в геополитических интересах СССР в Монголии и Манчжурии. При этом присутствие немцев в Манчжурии рассматривалось наркомом как своего рода «плотина» против японской экспансии. Что касается Ближнего Востока, то в этом регионе Чичерин не рассчитывал на поддержку немцев, принимая во внимание, что «немцы, к сожалению, привыкли идти в фарватере англичан» ^{[4, л. 17]}.

Между тем устранение советского правительства от судьбы «Мологалеса», невнимание к претензиям бывших владельцев марганцевых концессий на Кавказе, затянутый по вине советской стороны вопрос о германском транзите на Ближний Восток через территорию СССР не стимулировали немецких банкиров и промышленников к «сотрудничеству», предлагаемому Г. Чичериным. Вдобавок советская сторона в связи с предстоящим вступлением Германии в Лигу наций проявляла недоверие к германской политике, опасаясь сближения немцев с Польшей, Англией и Францией.

Недовольство советской внешней политикой проявляли и немецкие дипломаты. В конце августа статс-секретарь МИД фон Шуберт был возмущен поведением советской стороны, нарушавшей дух Берлинского договора и не информировавшей германское правительство о предстоящих советско-польских переговорах по поводу заключения предложенного Москвой Варшаве договора о ненападении и нейтралитете. Ранее в беседах с Брокфорд-Ранцау Г.Чичерин и М. Литвинов уверяли германского посла, что Советский Союз не намерен предлагать Польше подписание этого договора. Существенное возражение у немцев вызывал не сам договор, а факт ведения переговоров между СССР и Польшей, о которых, согласно Берлинскому договору, советское правительство должно было заблаговременно уведомить германскую сторону. Отказ Польши от рассмотрения предложения Советского Союза убедил МИД Германии в том, что это предложение было «ловким и целесообразным маневром» советского правительства, хотя и сохранялись некоторые сомнения, что последнее, очевидно, было готово вступить в соглашение с Польшей без ведома Германии ^{[5, л. 0376]}. Показное разыгрывание «польской карты» вызывало в германском МИД настороженность по отношению к советской внешней политике.

Усилия МИД и немецкой делегации в Женеве в начале сентября были направлены на достижение принятия Германии в Лигу наций и получение постоянного места в Совете Лиги. Успех немцев в Женеве, по оценкам советских дипломатов, был «незначителен». Вопрос о сокращении срока оккупации Рейнской области в Женеве не ставился. Был достигнут лишь компромисс, что в демилитаризованной зоне не останется никаких контрольных комиссий. Для разрешения указанных выше проблем Германии было необходимо сближение с западными державами. После принятия Германии в Лигу наций немецкие правящие круги стали все больше придерживаться курса на сближение со странами-победительницами с целью урегулирования своих проблем: снижения суммы репарационных выплат, вывода оккупационных войск и разрешения вопроса о восточных границах.

Для Москвы неурегулированность германо-польских отношенийпредставляла важное военно-политическое значение. Сохранение спорных и неразрешенных вопросов между указанными странами гарантировало, по мнению советского руководства, безопасность западных границ Советского Союза и подавало надежду на возможность сохранения Германии как реального союзника в «польском вопросе».

В Москве настороженно восприняли неожиданную отставку генерала X. фон Секта и ожидали изменений в военном сотрудничестве с рейхсвером. Поводом для отставки Секта послужил поднятый немецкой прессойшум о причастности генерала к приему на службу в один из кавалерийских полков рейхсвера старшего внука Вильгельма П, кронпринца Фридриха Вильгельма Гогенцоллерна. Уход Секта, считавшегося врагом Антанты и сторонником ориентации, облегчал немецкой правящей элите сближение с Францией, и история с Гогенцоллерном пришлась как нельзя кстати. По политическим соображениям кабинет министров и Гесслер пожертвовали Сектом в угоду сторонникам прозападного направления в германской внешней политики.

Советско-германские отношения в 1920-е гг. являются наглядным примером того, что, несмотря на все трудности и противоречия между странами с различным общественно-политическим строем, при обоюдном желании сторон имелась возможность решения спорных проблем и развития сотрудничества на взаимовыгодной основе.