Русский язык эмигрантского зарубежья «первой волны» как средство сохранения национальной самоидентификации

Щупленков Николай Олегович старший преподаватель, кафедра истории, права и общественных дисциплин, Ставропольский государственный педагогический институт 357600, Россия, Ставропольский край, г. Ессентуки, ул. Долины Роз, 7 Shchuplenkov Nikolai Olegovich senior lecturer, Department of History, Law and Social Disciplines of the Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. veras-nik@yandex.ru Другие публикации этого автора

Щупленков Олег Викторович кандидат исторических наук доцент, кафедра Истории, права и общественных дисциплин, Ставропольский государственный педагогический институт 357600, Россия, г. Ессентуки, ул. Долина Роз, д.7. Shchuplenkov Oleg Viktorovich PhD in History Associate Professor, Department of History, Law and Social Disciplines, Stavropol State Pedagogical Institute 357600, Russia, Essentuki, ul. Dolina Roz, 7. oleg.shup@gmail.com Другие публикации этого автора

В современном мире при нарастающих процессах глобализации и интеграции различных систем социума, правомерно говорить и о едином средстве общения, т.е. языке/языках, которые, возможно, смогут способствовать расширению и углублению международных контактов в различных политических, экономических и социокультурных сферах.

А. Петрикова (Словацкая республика) отмечает, что в лингвистических кругах тема языковых контактов звучит довольно часто, что свидетельствует об ее актуальности и широкоаспектности исследования. В Словакии и Чехии, например, уже в 1998 году разрабатывался совместный проект «Чехословацкий билингвизм», предметом которого было исследование пассивного билингвизма. Или исследования болгарских коллег, которые в 2003 году работали над проектом «о создании корпуса устной речи русско-болгарских билингвов». Проект касается создания раздела в подкорпусе по болгарской речи, продуцируемой не носителями болгарского языка, а также раздела корпуса, посвященного устной/письменной речи билингвов/мультилингвов, для которых одним из языков является болгарский. Объектом исследования являются идиолекты русско-болгарских билингвов (с родным языком как русским, так и болгарским), а предметом – явления, характеризующие устную речь билингвов – интерпретация на всех языковых уровнях, «переключение кода». Область изучаемых явлений находится в месте пересечения теоретической и прикладной лингвистики, множества интердисциплин – психо-, этно-, социо-, контрастивной, корпусной лингвистики. В этом случае у нас есть общие исходные моменты, так как именно на стыке нескольких наук следует изучать билингвизм, но с учетом интерференции не только на языковом, но и на культурном уровне ^{[14, с. 546]}.

Изучение, описание и распространение русского языка в мире приобрело в течение последних 15 лет во многом новый характер, обусловленный распадом СССР и социалистической системы, развитием рыночной экономики в России и большей открытостью ее границ ^{[3;7; 23;24]}. С точки зрения личности носителя русского языка, где бы он ни жил, эти процессы сопровождались активным переосмыслением прошлого, настоящего и будущего, поисками идентичности, выстраиванием новых социальных отношений внутри своей страны и за ее пределами. Дискуссии о национальной идее для России, о русских, русскоязычных, русскоговорящих, россиянах, о самоопределении носителей русского языка в составе новых меньшинств, например, в странах Балтии, – отголоски этого процесса.

Ю.Н. Караулов ^[10] определяет русский язык эмигрантского зарубежья как один из восьми типов, или вариантов, современного русского языка. Русских, живущих за пределами России и говорящих по-русски, можно считать также разновидностью носителей русского языка. Следует, однако, отметить, что они составляют не единственную группу людей, речь которых для ушей носителей русского литературного языка звучит «не так, как говорим мы». К группе «чужих» («не своих») относятся также носители диалектов, просторечия и дети, которые еще не усвоили своего родного языка ^{[13, с.87-89]}. Эмигрантов можно далее разделить на две группы в зависимости от того, насколько хорошо они сохранили черты того варианта родного языка, который используется на родине. Язык эмигрантов, живущих только несколько лет в диаспоре, отличается от языка «настоящих» носителей языка только маргинально, обычно скорее всего лексически. Но долгое пребывание в изоляции может привести к языковой форме, которую можно считать уже отдельным вариантом данного языка. Так, вполне возможно, что носитель такого «странного» варианта русского языка говорит, по мнению носителя «настоящего» русского языка, хуже, чем человек, для которого русский язык не родной.

Можно с уверенностью сказать, что при этом картина мира человека-билингва может формироваться с разной степенью участия картин мира, предлагаемых разными языками и культурами, стоящими за ними. Для ребенка-билингва вполне возможно паритетное участие двух культурно-языковых картин мира в формировании единой концептосферы в сознательных и бессознательных слоях его психики. Именно об этом еще в 1987 г. говорил итальянский лингвист Г. Фредди: «Раннее овладение иностранным языком может привести в формированию единой концептуальной системы, напрямую соединенной с первым и вторым языком» ^[30].

В связи с проблемой билингвизма детей русских мигрантов необходимо отметить еще один фактор современного сознания. Внимание к билингвизму у русских исследователей в настоящее время связано общим трудноуловимым и, одновременно, ясно присутствующем ощущением уникальности момента. Это ощущение, по всей видимости, обусловлено совокупностью духовно-социальных, культурных, языковых факторов. Среди них – относительная стабилизация положения русского языка в мире, России на международной политической и экономической арене, состояние определенности в общем отношении лингвистов к процессам, происходящим в русском языке и вокруг него. Это ощущение в первую очередь происходит из глубинного осознания ценности русской духовной культуры, ее основ, которые стоят за языком и транслируются через язык. Мы если не знаем, то чувствуем, если не чувствуем, то ощущаем, что русский язык несет в себе особое, диалогичное слово о мире. Время рождает общее осознание того, что глубинная диалогичность, глубинное устремление к пониманию «иного», которое когда-то стало ведущей идеей М. М. Бахтина, а ныне декларируется как основа человеческой культуры, загадочно и имманентно существует в русском языке, в русском коммуникативном поведении, дискурсе, культуре. «Слово хочет быть услышанным, понятым, отвеченным и снова отвечать на ответ, и так ad infinitum. Оно вступает в диалог, который не имеет смыслового конца..» ^{[2, с. 304]}

Не это ли понимание, ощущение подталкивает русских мигрантов ко все более активным действиям по сохранению русского языка и передаче его своим детям? Этой теме посвящены статьи И. В. Соколовой и С. В. Сиваковой в последнем номере журнала «Русский язык за рубежом» за 2011 г. ^{[26; 27]}.

Существование культурно-исторического феномена Русского Зарубежья стало возможным благодаря тому, что у покинувших Россию в связи с гражданской войной была установка на возвращение в родную страну и поэтому на временность своего пребывания вне ее. Из четырех возможных стратегий адаптации в новых жизненных условиях многие русские первой «волны» избрали ту, которую некоторые представители современной кросс-культурной психологии называют сепаратизмом, или сегрегацией, и которая заключается в том, что меньшинство отвергает культуру большинства и сохраняет свои ценности. Со временем эта стратегия заместилась стратегией интеграции, то есть идентификации и со старой и с новой культурой – у многих представителей второго поколения еще сохранялось собственное культурное наследие и была благожелательность к культуре большинства.

Первая волна в 1917 году была следствием русской революции. Тогда люди из Санкт-Петербурга, Карелии и других областей России переехали в Балтию, Финляндию, Турцию, Китай, Германию, Францию, США и Канаду. У эмигрантов первой волны в основном было высшее образование. Эмигрантов первой волны было примерно 1,5 – 2 миллиона ^[31].

Выехало за границу более 200 человек вместе с членами их семей. Чаще всего их отправляли пароходами, которые теперь принято почему-то называть «философскими». На самом деле лишь несколько человек среди высланных можно назвать философами ^{[1, С. 741-747.]}. Среди интеллигенции, признанной опасной для властей (врачи, юристы, экономисты и литераторы), явно преобладала профессура из Москвы – 22, Петрограда – 23, Одессы – 17, Казани, Минска, Нижнего Новгорода, Киева. В основном это были преподаватели высшей школы. Для устрашения оставшихся из каждого вуза брали по несколько человек. Так, за границей оказался крупнейший социолог XX в. П.А. Сорокин, которым открывался раздел «Антисоветская интеллигенция» в Петроградском списке, первый демократически избранный ректор Петроградского университета профессор математики Д.Ф. Селиванов, последний демократически выбранный ректор МГУ профессор биологии М.М. Новиков, декан физико-математического факультета МГУ проф. В.В. Стратонов, самый известный ученик И.П. Павлова, заведующий кафедрой физиологии Новороссийского университета Б.П. Бабкин и многие другие.

Все эмигранты тяжело переживали свой вынужденный отъезд за границу. Поразительны в этом отношении письма академика Н.И. Андрусова, который 1 августа 1918 г. писал С.Ф. Ольденбургу: «Я очень хотел бы, чтобы мое отсутствие не продолжалось бы очень долго, но все-таки очень боюсь, что придется не возвращаться несколько месяцев. Здоровье моей старшей дочери, а отчасти жены и мое настоятельно требуют поправки. Мне ужасно жаль отрываться от моего рабочего кабинета, моих коллекций, моих рукописей, но что же делать: я чувствую себя не в праве удерживать здесь своих, а отпускать их, не уезжать вместе с ними я тоже не могу. Да и не думаю, что от меня будет толк, если я физически и психически не отдохну, а работа научная и другая, вероятно, не уйдет от меня» ^{[21, Л. 1-1 об.]}. Автор писем выражал беспокойство, что он лишится звания академика.

В другом письме, адресованном уже А.П. Карпинскому и датированном 22 мая 1919 г., Н.И. Андрусов сообщал, что он принял предложение читать лекции в Таврическом университете. Его очень беспокоило отсутствие связей с Академией наук: «Я лично очень страдаю, вдали от музея, без научной работы, без моих материалов, коллекций и без книг», – писал Н.И. Андрусов ^{[22, л. 9-9об.]}. Покинув Россию в 1920 г., Андрусов сначала работал в Сорбонне, а затем в Пражском университете. Но и оттуда его письма В.И. Вернадскому и Ф.Ю. Левинсону-Лессингу полны просьб о присылке научной литературы, сетований на отрыв от коллекций, от учеников, на изоляцию от научной жизни в стране.

Представление о настроениях ученых в связи с их массовой эмиграцией будет неполным, если не привести двух выдержек из писем С.Ф. Ольденбурга В.А. Стеклову. Непременный секретарь Академии наук чаще, чем кто-либо другой, имел возможность выезжать за границу. При желании он мог остаться там навсегда. Тем более что за рубежом жил его сын историк С.С. Ольденбург. Но настроения С.Ф. Ольденбурга были совершенно иными. Находясь в заграничной командировке, 5 февраля 1921 г. он писал В.А. Стеклову: «Если б Вы знали, до чего меня тянет назад в дорогую Академию» ^{[20, л. 16об.]}. Эта же мысль повторяется в его письме от 3 марта 1921 г.: «Совсем одолела тоска по России и Вас всех. На чужбине всегда плохо, даже когда сыт и когда в тепле. Я совсем стосковался сегодня, просто как-то все себе места не находил. Все думаю обо всех Вас и очень трудно без всяких вестей» ^{[20, л. 32-32об]}.

Русские ученые, оказавшись на чужбине, внесли значительный вклад в развитие национальных культур стран расселения. Одним из них был профессор М.Г. Попруженко – выдающейся русский и болгарский историк, филолог-славист ^[11].

Михаил Георгиевич Попруженко родился в Одессе в семье Георгия Ивановича Попруженко (1818—1889) протоерея, преподавателя Одесской семинарии. Он учился в Одесской Ришельевской гимназии, а затем в Императорском Новороссийском университете. По воспоминаниям профессора Л.Ф. Воеводского, молодой студент отличался «замечательным усердием», имел «прекрасную научную подготовку» ^[6] и получил две золотые медали – за сочинение «Географические названия у Гомера» и за работу о Новгородской служебной минеи 1095 г. После окончания историко-филологического факультета Михаил Георгиевич остался на кафедре, готовясь к профессорскому званию. Материальная нужда заставила его работать в Одесском коммерческом училище.

В 1894 г. он получил звание магистра после защиты диссертации «Из истории литературной деятельности в Сербии в XV в.» и стал приват-доцентом.

После этого он работал заведующим Публичной библиотекой в Одессе. Это предоставило ему возможность ознакомиться с материалами по болгарскому Возрождению, хранившимися в библиотеке. Молодой ученый работал над докторской диссертацией «Синодик царя Борила», которую писал под руководством болгарского профессора Марина Дринова и которую высоко оценили ведущие ученые того времени. Во время работы над докторской диссертацией он был командирован в Болгарию. По данным Научного архива при Болгарской Академии наук, в котором хранится личный архив М.Г. Попруженко, он посещал Болгарию три раза: работал в библиотеках, побывал в первой болгарской столице – городе Плиска. Интерес к древнеболгарскому языку, истории Болгарии, жизни болгарских «колонистов» на юге России, положению болгар в Османской империи был вызван контактами с болгарами, которые были у него еще в юности. За восемь лет М.Г. Попруженко прошел путь от экстраординарного до заслуженного профессора. В 1916 г. он был удостоен звания заслуженного профессора Новороссийского университета. Известный славист награжден Орденом «Св. Станислава» ІІІ степени, Орденом «Св. Анны» ІІІ степени и Орденом «Св. Станислава» ІІ степени.

Среди самых важных работ выдающегося ученого следует назвать «Несколько замечаний о сочинении Ю. Крижанича», «Прошлое глаголицы», «Абагар. Из истории возрождения болгарского народа», «О политических замыслах болгар в 1842 г.», «К вопросу о роли славянства в мировой истории», «Св. Козмы Пресвитера слово на еретики и поучение от божественных книг» и др. В последней работе автор доказывает, что в произведении, до тех пор считавшемся одним целым, есть две отдельные части – беседа и поучение. В 1919 г. профессор с семьей уезжает в Швейцарию, а оттуда в Болгарию.

Одесский исследователь Михаил Станчев пишет об этом периоде: «Разруха и голод, с которыми столкнулась наша страна, по-разному влияют на умы людей, особенно на умы представителей „старого мира”. Потеряв надежду выжить и зарабатывать на жизнь на Родине, они покидают ее пределы. Библиотеки и университеты не работают. Многие книги утеряны, разграблены или сожжены в годы Гражданской войны. Многие ученые остаются без работы. Легче обвинять эту часть нашей интеллигенции в предательстве, в измене Отечеству (ему между прочим они остаются верны до конца своей жизни) и гораздо труднее попытаться понять эту эпоху, психологию людей, которые пережили ее» ^{[28, с. 96]}. Несмотря на то, что долгие годы под влиянием официальных идеологических установок господствовало отрицательное мнение о так называемых белоэмигрантах, в последние годы все чаще звучат слова, что большинство из них составляли люди с истинным пониманием долга и чести и обладающих христианскими добродетелями. Симпатия к болгарскому народу, старые знакомства с болгарскими учеными повлияли на выбор страны, в которую переезжает профессор М.Г. Попруженко с семьей. В 1920 г. он начинает читать лекции по истории русской литературы, истории русского литературного языка, проблемам русской и западноевропейской литературы, а также преподает русский язык.

В Научном архиве при Болгарской Академии наук хранятся договоры профессора Попруженко с Министром Народного просвещения Болгарии, из которых видно, что он проводил и семинарские занятия. Он работает на Историко-филологическом и Богословском факультетах Софийского университета, в Русском народном университете, в Свободном университете. Читает большое количество лекций. Удивляет его высочайшая эрудиция и широта интересов. Только в Софийском университете им прочитаны следующие курсы лекций – «История русской литературы», «История русской литературы ХIХ в»., «История русской литературной критики», «История русской литературы после Гоголя», «Русская лирика, введение в историю русской литературы», «Русская народная поэзия», «Русский роман», «Русский театр в ХVІІІ и ХІХ вв.», «Сентиментализм и романтизм в русской литературе», «История русского литературного языка», «Русская народная словесность», «Русская литература после Чехова», «Западные славяне – история, быт, литература», «История России: быт, культура и эпоха преобразования». Профессор Попруженко был по неоднократным свидетельствам современников любимым профессором студентов.

В библиотеке Софийского университета имени св. Климента Охридского существует каталожная карточка, на которой написано «Книга для чтения: Пособие при изучении русского языка. Кн. 1, София 1931 г.». К сожалению, сам экземпляр книги отсутствует. Вместе с болгарским профессором Михаилом Арнаудовым Михаил Георгиевич разработал русско-болгарский разговорник «Русский в Болгарии. Русско-болгарские разговоры», в котором приводятся наиболее употребительные слова и выражения, которые нужны при разговоре на разные темы. В Софии Попруженко написал большое количество статей в русских изданиях, в болгарских газетах и журналах: «Слънце», «Българска мисъл», «Македонски преглед», «Просвета», «Родина», в научных сборниках.

Он старался популяризировать русскую литературу в Болгарии, но в то же самое время не оставлял без внимания события в культурной жизни Болгарии.

Теперь очень модно говорить о межкультурной коммуникации. Профессор Попруженко был из тех людей, которые глубоко любили и уважали родную русскую культуру, но по достоинству оценивали также достижения в области культуры других народов – в данном случае, болгарского народа. Научная добросовестность помогла ему сделать вывод о роли Кирилла и Мефодия в сохранении самобытности славян, о южнославянском характере древних письменных памятников, о влиянии древнеболгарской литературы на древнерусскую.

Если пользоваться, опять же, современными терминами, то диалог Попруженко с болгарскими учеными и болгарской общественностью, можно назвать удачным диалогом культур своего времени. В Болгарии ученый издал «Кирилло-Мефодиевскую библиографию 1516—1934 гг.», редактировал «Архив Найдена Герова». Распространяя в Болгарии русскую литературу, выдающийся славист писал о Я.П. Полонском по поводу столетия со дня его рождения, о поэме А.С. Пушкина «Руслан и Людмила», как о его первом великом произведении; о творчестве А.П. Чехова – «для него [Чехова] самая большая ценность – это страдающая человеческая душа, живая человеческая душа, что согласно Евангелию, ценнее всего мира» ^{[16, с. 114]}.

В 7 и 8 номерах журнала «Българска мисъл» за 1928 г. профессор Попруженко отмечает, что в произведениях Л.Н. Толстого «главной задачей человека является его самоусовершенствование» ^{[17, с. 488]}. Кроме того, он подчеркивает отсутствие пессимизма в русской литературе. Автор не обходит стороной М.Ю. Лермонтова с его «Демоном» и выраженной в нем идеей о том, что человек мучается на земле и мечтает о Боге. Писал он и об общечеловеческом значении произведений Ф.М. Достоевского – в статье «Карамазовщина»; о Н. Гоголе и его духовное завещании. Интересны его наблюдения относительно «Песен западных славян» А.С. Пушкина. Эти песни созданы А.С. Пушкиным, под влиянием болгарина И.Н. Инзова, помогавшего создавать болгарские храмы и школы на юге России. Произведение А.С. Пушкина оказало влияние на общественное мнение о судьбе южных славян.

Профессор Попруженко рассматривал взляды Ф.М. Достоевского о славянском вопросе. Он называет его «адвокатом униженных и оскорбленных». По мнению Ф.П. Достоевского, выраженному в «Дневнике писателя», решение славянского вопроса, особенно после ужасов подавления восстания в 1876 г., кроется в единении славян, и Россия не должна стоять в стороне от этого процесса.

В другой статье, написанной по случаю 100-летия со дня рождения Ф.М. Достоевского, М.Г. Попруженко пишет: «Истина – как вечный идеал – недостижима и у человека важно одно – только искреннее и честное стремление к ней. А Достоевский искренен и честен во всех своих порывах дать людям руководящие указания в этом стремлении к истине. Он через многое прошел в своей полной лишений и страданий жизни, он чутко понял чужое страдание, вообще страдание людей, и его измученная душа ищет утешение и успокоение не для своей скорби, а вообще для человеческой скорби; он хочет указать всему миру, всему человечеству путь к этой заветной, далекой, но красивой звезде, которую мы называем истина» ^{[18, с. 126]}.

Профессор М.Г. Попруженко был членом Русско-болгарского Комитета, членом редакционной коллегии «Балканского журнала», членом-основателем «Общества почитателей Императора и его семьи». За выдающиеся заслуги перед болгарской наукой профессор Попруженко был избран членом-корреспондентом Болгарской Академии наук. Только он из всех русских профессоров в Болгарии, а их было 80 человек, был удостоен звания почетного доктора Софийского университета.

Другим представителем отечественных руссистов в эмиграции был замечательный преподаватель Софийского университета – Андрей Петрович Евдокимов ^[12].

К сожалению, о жизни этого замечательного человека и прекрасного преподавателя нам известно очень немного (см. Алманах 1988: 907–908). Андрей Петрович родился 16 октября 1893 г. в России, на хуторе Керченский, Области войска Донского, в семье штаб-ротмистра войска Донского Петра Емельяновича Евдокимова. Андрей учился в Полтавской гимназии и в Новочеркасской мужской гимназии (куда перешел в августе 1907 г.), окончил ее отлично, при отличном поведении, за что был награжден золотой медалью. В 1912 г. Евдокимов поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил весной 1916 г., а осенью стал подавать документы в Михайловское артиллерийское училище. Однако поступил ли он туда, не известно. В период Гражданской войны он работал в качестве чиновника для поручений при отделе внутренних дел Донского правительства. В возрасте 27-и лет, 12 апреля 1920-го года, Евдокимов эмигрирует из Новороссийска с остатками армии генерала Врангеля. Трудный, полный перипетий путь изгнанника приводит его сначала на один из греческих островов, затем в Сербию и, наконец, в Болгарию. Он живет в городах Велико Тырново, Хасково, Кюстендил, где преподает в школах латинский, французский и русский языки. Для того, чтобы получить представление о его качествах как педагога, хочется привести отрывок из воспоминаний директора Кюстендильской гимназии Йордана Захариева: «Прежде всего, г-н Евдокимов – человек высокой культуры с золотым сердцем. Высшее юридическое образование только украшает его филологическое образование, а его методическая подготовка не уступает таковой человека, имеющего высшее педагогическое образование. Но тем, что поднимает его до уровня образцового учителя, является его умение руководить уроками так, чтобы ученики принимали в них самое активное участие. И он не ограничивает свою деятельность только рамками предусмотренного программой учебного материала» ^{[8, л. 22]} (здесь и далее перевод наш – О.Щ.). Ему вторит следующий директор этой же гимназии – Димитр Стоименов: «Заметно, что у учащихся создан интерес к русскому языку и они достигли хороших успехов. Учитель поступает хорошо, настаивая на разговоре о прочитанном и делая упор на точном переводе, обращая внимание на разные грамматические формы... Он пользуется очень хорошей репутацией среди учащихся, коллег и граждан. Этот учитель отличается высокой культурой, обладает чувством долга и ответственности и, хотя он иностранец, он является одним из лучших учителей гимназии» ^{[8, л. 15]}.

Семья Андрея Петровича осталась в Советской России, ему совершенно случайно удалось встретиться лишь с отцом, с которым они вместе жили некоторое время в Хасково. Но Евдокимов-старший, не выдержав разлуки с близкими, возвратился на родину, где провел год в заключении, вышел на свободу, но вскоре умер. Мать и братья будущего преподавателя Софийского университета остаются жить в СССР. В годы Великой Отечественной войны оба его брата сражаются с фашистскими захватчиками в рядах Красной армии.

По словам близко знавших его людей, Андрей Петрович не любил говорить о своем происхождении и семье, ему претили эмигрантские рассказы о благородном происхождении, титулах, былых заслугах. Он считал, что эмигрант – это человек с деформированной психикой. Может быть, поэтому в весьма ограниченный круг его близких знакомых и друзей входили только болгары. Однако, судьба изгнанника не превратила его в мстительного и желчного космополита, Евдокимов гордился своим народом и своей Родиной, о которых всегда говорил с большой теплотой и любовью. Даже в страшные годы Второй мировой войны он занял сторону антифашистов и косвенно включился в нелегальную деятельность. Вот что пишет по этому поводу профессор Елена Савова: «Такие явки я организовала у дедушки Евфима Дюнгова и у моего учителя латинского языка. Это был русский, Андрей Евдокимов, он преподавал русский язык в университете, но давал частные уроки латинского. Я знала его по гимназии в Кюстендиле, где училась один год и он преподавал мне русский. Он прошел по конкурсу на место учителя в Софии в 1935 г. и, учась в полуклассической гимназии (Третьей девичей), мне пришлось брать у него уроки латыни.

Уходя из квартиры, Евдокимов оставлял на своем рабочем столе записку – вернусь во столько-то часов. Хотя его не было дома, хозяйка квартиры впустила меня. Я объяснила ей, что оставлю записку, что сегодня у нас не будет занятий. Так я смогла узнать его график и оставить нелегальную литературу. Я вложила один или два конверта в точно определенные книги его домашней библиотеки. Приходивший после меня курьер таким же образом просил хозяйку впустить его, входил в кабинет и брал почту. Риск, безусловно, существовал, но со стороны Евдокимова я не ожидала ничего плохого – хотя он и был белогвардейцем, однако создал себе репутацию честного и очень трудолюбивого человека. Он говорил: „Жизнь – не удовольствие, а долг!“. И уже в день нападения Гитлера на СССР сказал, что это безумие: „Он, Гитлер, не понимает, что значит русский народ, какие богатырские силы в нем кроются. И свернет себе шею!“» ^{[25, с. 78]}.

В период, предшествовавший Второй мировой войне, и особенно после присоединения 1 марта 1941 г. Царства Болгарии к Оси Берлин – Рим – Токио, отношение болгарских властей к изучению и распространению русского языка и культуры было, мягко говоря, сдержанным. Но несмотря на это, обучавшиеся в Софийском университете студенты-слависты имели возможность получать подготовку по русскому языку как в теоретическом, так и в практическом плане. Именно в это весьма непростое время начал свою преподавательскую деятельность в Софийском университете Андрей Петрович Евдокимов. Он поступил в старейший вуз страны в 1940 г. (первоначально в качестве внештатного лектора) и затем успешно трудился там до конца жизни. Андрей Петрович был одним из первых (совместно с будущим профессором Н.М. Дылевским) преподавателей русского языка на созданной в 1946 г. в Софийском университете кафедре русского языка и литературы.

Среди студентов и коллег он пользовался заслуженным и непререкаемым авторитетом и потому неудивительно, что в их воспоминаниях об Андрее Петровиче говорится как об исключительном преподавателе, обладавшем не только очень широкими и глубокими познаниями в области русской грамматики, но и даром свыше излагать их в наилучшей форме. По свидетельству тех, кому посчастливилось быть его студентами, Евдокимов очень широко использовал в качестве примеров цитаты из произведений Лермонтова, Пушкина, Есенина, Тютчева, Блока. Неслучайно и студенты-русисты, и представители других специальностей считали особым везением изучать язык Пушкина именно у него. Достаточно привести в этой связи отзыв известного болгарского специалиста в области теории перевода доцента Иванки Васевой: «Я сама была его студенткой в 1944—1945 гг. Тогда он преподавал болгаристам, у которых русский язык был второй специальностью, но весь университет знал, что он – „что-то исключительное“. [...] Он не преподавал, а вдохновенно вел нас. Его занятия были так интересны, так содержательны и эмоциональны, что никто не разговаривал, никто не отсутствовал, мы жалели о каждом пропущенном занятии. Он внушал студентам свое преклонение перед русской поэзией, и я позже несознательно подражала ему: заставляла своих учениц и студентов учить наизусть много стихотворений.

Для своих студентов Андрей Петрович был образцом: я уверена, что каждый из них мечтал быть хоть немного похожим на него.

Говорил он тихим, глуховатым голосом, был всегда безукоризненно одет, сдержан, вежлив, тактичен и доброжелателен к людям. Он интересовался своими студентами, помнил их и радовался их успехам. Он владел в совершенстве болгарским языком, к коллегам был исключительно отзывчив: каждый мог посетить его, взять книгу из его огромной библиотеки, послушать Вертинского» ^{[5, с. 65-66]}.

А вот что пишет о Евдокимове в своих воспоминаниях профессор Софийского университета Блажо Блажев: «...все наши занятия были исключительно интересными, целенаправленными и плодотворными. Кроме того, на них мы могли задавать вопросы и высказываться о чем пожелаем.

Хотя Андрей Петрович был широко известен преимущественно только как блестящий преподаватель практического русского языка и автор учебников грамматики, он был, вместе с тем, непревзойденным в Болгарии знатоком русской теоретической лингвистической литературы и особенно – классиков русского синтаксиса: Алексея Александровича Шахматова и Александра Матвеевича Пешковского, чьи основные труды он научил нас углубленно анализировать еще в наши аспирантские годы. Но он исключительно хорошо знал и главные труды таких выдающихся и современных в тот период русских (советских) лингвистов, как академик Виктор Владимирович Виноградов с его блестящим „Русским языком“ 1947 г. и академик Иван Иванович Мещанинов с его не менее замечательным трудом „Члены предложения и части речи“ 1945 г. Андрей Петрович исключительно компетентно и потому в большой степени пророчески предостерегал нас от модного тогда чрезмерного и некритического увлечения критикой ряда трудов Мещанинова, советуя нам трезво их изучать и брать все рациональное, что в них содержится, ибо главное в них останется как существенный вклад в историю языковедения. И если в моей будущей научно-исследовательской работе я проявлял терпимость к позициям ученых с разными, даже противоположными взглядами, то этим подходом я обязан не только своему собственному сговорчивому характеру и взглядам моего великого учителя в науке о русском языке – академика Виноградова, но в неменьшей степени и моему преподавателю периода студенчества и аспирантуры – Андрею Петровичу Евдокимову.

От него же (когда позже мне случилось быть вместе с ним в составе комиссии по проверке письменных работ абитуриентов) я усвоил следующий принцип оценки в случае колебаний: если сам преподаватель сильно колеблется, какую оценку поставить, например, 2 или 3,00? 3,50 или 4,00? 5,50 или 6,00?, он должен выбрать наиболее выгодную для студента или абитуриента оценку, в первом случае 3, а не 2, во втором – 4, а не 3,50 и в третьем 6,00, а не 5,50. Зная строгость Андрея Петровича, вначале мне показалось немного неожиданным, что он придерживается вышеуказанного принципа. Позже я понял, что у него были разные системы оценки и целые теории, обосновывающие их» ^{[4, с. 80]}.

Другой студент Андрея Петровича, позже ставший профессором Софийского университета, Цветан Йотов называет его «Учителем от Бога» и отмечает, что «Андрей Петрович не использовал дидактические хитрости. Он просто вводил нас в свой духовный мир и предоставлял нам возможность свободно в нем бродить. Он не действовал силой, натиском. [...] Андрей Петрович преподавал нам предмет, который любят немногие – практическую грамматику. В представлениях школьников и студентов – это схоластическая, скучная дисциплина, в которой надо зубрить правила и исключения, исправлять ошибки; дисциплина-антипод литературы, поэзии. Однако грамматика, которую преподавал нам Андрей Петрович, была чем-то совершенно другим. Он не приводил правила, а раскрывал закономерности. Не иллюстрировал их примерами, а выводил их из текстов. Разумеется, не наскоро придуманных, а художественных.

[...] Каждую грамматическую закономерность он выводил из нескольких интересных, эмоционально воздействующих текстов – поэтических или прозаических, художественного описания или диалога между персонажами. Он требовал, чтобы мы знали их наизусть. Все. И негодовал, если кто-нибудь из нас пропускал текст или не мог объяснить порождающей его закономерности. Так, по окончании университета, мы знали наизусть отрывки из наиболее известных произведений русской литературы – материал, который всегда был у нас под рукой в нашей преподавательской работе. Андрей Петрович цитировал эти тексты по памяти – сдержанно, но с чувством, тихим доверительным тоном. А до этого говорил несколько вступительных слов для введения в сюжет и эмоциональную атмосферу произведения. Следовали любопытные подробности, связанные с его написанием, с его дальнейшей судьбой. Проводимые таким образом, занятия грамматикой выходили за привычные рамки упражнений по языку, превращаясь в школу проникновенного анализа бессмертных произведений русской литературы» ^{[9, с.235-236]}.

Андрей Петрович Евдокимов является автором и соавтором нескольких учебников и трех хрестоматий для студентов-русистов, учебников для средних школ и учительских институтов, двух русско-болгарских словарей.

В настоящее время общепризнанным является тот факт, что на рубеже XX–XXI веков существенные изменения происходят не только в самом русском языке, но и в языковом сознании его носителей. Как отмечается в научной литературе, «лексикон современной усредненной языковой личности характеризуется, с одной стороны, явным расширением определенных зон (показательно, например, интенсивное обогащение массового языкового сознания экономической, компьютерной, медицинской лексикой), с другой стороны, – заметным оскудением словарного запаса, связанным, прежде всего, с количественным сокращением и качественным изменением круга чтения, с экспансией экранной культуры» ^{[29, с. 299]}. В социолингвистическом смысле лексика подвержена семантическим изменениям не только в связи с социальной стратификацией общества, места рождения и проживания коммуникантов, их уровня образования, возраста и др. ^[32-34], но и как следствие изменений общей парадигмы науки и концепций конкретной научной дисциплины.

Взаимопроникновение культур способствует их обогащению новыми творческими решениями и подходами, что важно и для сближения народов, и для развития науки. Но сегодня навязываются абсолютно несвойственные нам стереотипы поведения, жесты, манера выражения эмоций, что существенно размывает российскую этническую самобытность. Лингвокультурологическая сфера как сфера, отражающая дух этноса через его язык, наиболее подвержена в условиях глобализации и обмена духовными ценностями проникновению несвойственных ей и российской ментальности ценностных ориентиров.

Между процессом глобализации и сохранением собственной лингвокультурной самости должен соблюдаться разумный баланс. Отнюдь не незнание иностранных языков и культуры, а неуместное и неоправданное искажение собственного национального языка ведет к утрате лингвистических традиций.

В условиях мультикультурности русские мигранты оказавшись на рубеже культур встали перед личностно значимыми проблемами, связанными с определением своего места в спектре культур и восприятием себя в качестве поликультурных субъектов; проблемами, связанными с интеграцией, адаптацией и социализацией в поликультурной среде.

Изучая педагогический, социальный и психологический аспект миграционных процессов «первой волны», нами выделены наиболее типичные трудности детей-мигрантов, связанные с изменением программ обучения, потерей личностного статуса по отношению к педагогам и сверстникам, необходимостью установления новых ролевых отношений. В результате ребенок-мигрант находился в состоянии напряженности, он не мог удовлетворить некоторые базовые психосоциальные потребности, происходили изменения в его ценностных ориентациях, в эмоциональной составляющей Я-концепции, которая являлась мотивационной основой реакций на интеграцию и социальную адаптацию в поликультурном обществе.

С психологической, социально-педагогической, акмеологической, культурологической точек зрения и с позиций синергетики развитие личности учащегося-мигранта предстает как постепенное формирование у него планетарного мышления, толерантности, готовности и умения жить в многокультурной среде и др., т.е. постепенное становление личности учащегося как субъекта гуманных отношений, субъекта собственной жизни и субъекта мультикультуры.

Учитывая характер трудностей адаптации учащихся-мигрантов и особенности их личностного развития в условиях мультикультурности, основной целью воспитания являлось создание условий для успешной культурной идентификации личности, ее поддержки, защиты и реабилитации; для реализации аксиологических императивов; формирования необходимых компетенций: социальных, межкультурных, саморазвития.

В соответствии с этим при организации воспитательной работы в условиях мультикультурности Российского Зарубежья необходимо было учитывать следующие функции: коммуникативно-интеграционную, социально-адаптационную, реабилитационную, гуманитарно-воспитательную, образовательно-развивающую и культурологическую.